Лидия Будогоская - Повесть о рыжей девочке
— Ничего, ничего себе, — ответила Ева и затрепетала.
— Что значит «ничего себе»?
— По русской письменной получила пять с минусом. Минус — потому, что сделала одну пустячную ошибку.
— Тащи тетради, — приказал папа,
Ева притащила. У Евы ресницы дрожат, губы дрожат, щеки как огонь, руки как лед.
Перелистнула тетрадь и показывает:
— Вот русская письменная. Вот ошибка красным подчеркнута. Нужно было написать «вблизи» вместе, а я написала отдельно.
— Дура, — сказал папа, — конечно, вместе пишется «вблизи». Наречие — вблизи. Пятый год трубишь, а наречий не знаешь.
— А это, — говорит Ева, — тетрадь по алгебре. Письменные классные работы. За первую я получила четыре. А за вторую… вторая была очень трудная. Такую задачу задали, что многие девочки не решили совсем. Я очень долго мучилась над задачей, перед самым звонком насилу решила. И получила три.
— Показывай.
Ева подала тетрадь. Папа перелистнул. Женя тоже наклонилась и смотрит.
— Три, — вскипел папа, — ты мне сказала три! А тут три с минусом. Минус хотела утаить. И задача самая что ни на есть простая. Мальчишками рыжая башка забита. Где уж тут задачу решить?
Хватил тетрадь и пустил тетрадью прямо Еве в лицо. Ева остолбенела.
— Вот, — обратился папа к Жене, — ни капли любви и благодарности к отцу. Всю жизнь зверем на меня смотрит! И ни разу с лаской не подошла. И все потому, что отец не приманивает сладкими подачками. Отец требует послушания и учит добру. И упорный же этот рыжий черт. Ты ей тверди свое, а она все наперекор. Так на рожон и лезет.
Женя и не пошевельнулась. Ева расплакалась.
Когда мама была, чуть папа крикнет на Еву, мама тут как тут. Сейчас же найдет для Евы оправдание и успокоит папу. При маме не хлестал папа Еву тетрадками по лицу. А бабушка? Попробуй хлестни при бабушке. Бабушка убьет палкой.
— Реви, — сказал папа, — когда проревешься, я спрошу, какие у тебя отметки по устному.
Ева от ужаса разревелась на весь вечер.
На другой день из гимназии Ева идет, еле-еле передвигая ноги, Еве совсем не хочется возвращаться домой. В гимназии в десять раз лучше, чем дома. Пальто у Евы нараспашку, растрепанные книги затянуты ремешком.
На улице грязь. Сначала были заморозки. Потом оттепель. Потом три дня свистел ветер и хлестало косым дождем. Теперь дождь перестал, но ветер не стихает. Ветер срывает дождевые капли с голых ветвей и треплет Еву. Улицы не перейдешь — так с калошами и затонешь в грязи.
Все ждут не дождутся, когда, наконец, грянет первый мороз, высушит все и засыплет снегом.
Ева завернула на Покровскую улицу. Перед домом стоит Настя в одном платьишке, даже без головного платка. Растерянная, вся в слезах.
— Настя! — воскликнула Ева. — Что ты тут делаешь?
— Вот стою и думаю, чего бы сделать. Ах, где ты раньше была? Только что собачники Кривульку поймали и увезли.
— Где собачники? — спросила, бледнея, Ева.
— Укатили. Теперича на Зеленой ловят. Изверги. Удавить бы их этой самой петлей. Разве можно так животную тварь? Как накинули петлю, как затянули, да как поволокли Кривульку по грязи, да как швырнут в ящик… Уж не знаю, целы ли Кривулькины косточки. Я выбежала из ворот и кричу: «Что вы делаете? Наша собака. Не трожьте!» А они и ухом не повели.
Ева кинула Насте книги и побежала.
Бежит, не разбирая луж. Брызги во все стороны летят из-под ног. А ветер точно рассвирепел, срывает пальто, с плеч, платье с колен. Сорвал с головы шапочку. Ну, да черт с ней, с шапкой. Если жизнь Кривульки на волоске, если каждая минута дорога, — не гоняться же Еве за шапкой.
Ева метнулась на Зеленую и видит: посреди улицы стоит собачий ящик на колесах. В ящик запряжена понурая кляча. И рядом с клячей мужик в засаленном балахоне, в черной мохнатой шапке. А два других мужика крадутся по мосткам на цыпочках, заглядывают в ворота. Балахоны у них подобраны, сапожища в грязи, в руках наготове аркан с петлей.
Вокруг ящика ватага мальчишек. У кого ранец за спиной и на шинели голубой кант городского училища, а у кого ни ранца, ни канта, так, просто уличный оборвыш. Все заглядывают в ящик через решетку и галдят. А один взял палку и ткнул в решетку.
Ева остолбенела. По мирной улице везут на лютую казнь беззащитных зверей, а люди даже не вступятся. Оглянутся, посмотрят — и ничего. А мальчишкам даже как будто и весело.
Ева перепрыгнула через канаву, кинулась в ящику и закричала:
— Кривулька!
Сквозь отчаянный лай и вой Еве послышался жалобный голос Кривульки. Ева прижалась к решетке лицом и отшатнулась. Как из темной ямы, смотрят на нее собаки горящими глазами, дышат тяжело, морды оскалены.
— Эй, — крикнул Еве мужик, — отваливай!
— Отдайте, пожалуйста, мою собаку хромую, — взмолилась Ева и двумя руками вцепилась в вонючий балахон.
— Пошла! — отмахнулся мужик.
— Отдай! — крикнула Ева, не отнимая рук. Ева будет держаться за балахон и кричать до тех пор, пока ей не отдадут Кривульку.
Мужик с силой оторвал от себя Еву и толкнул. Ева упала коленями в грязь. Ватага мальчишек застыла, разинув рты.
Ева поднялась. Лицо белее полотна, в черных брызгах. С колен и с рук стекает грязь. Ветер вздул рыжие волосы.
— Тьфу, — сплюнул мужик, — рыжая ведьма.
И выругался.
Мальчишки разразились хохотом.
Ева стиснула зубы, отбежала, нагнулась, хватила из канавы булыжник, размахнулась с закидкой и запустила булыжник в мужика. Мужик ахнул и нагнул голову. Если бы не нагнул, прямо бы в голову попал булыжник. А так — пролетел и со всего маху — в клячу.
Кляча брыкнулась, тряхнула гривой, подняла хвост и понеслась.
Мальчишки завизжали от неистового восторга.
Разбрызгивая грязь, мчится с воем и лаем по Зеленой улице собачий ящик. За ящиком по грязи шлепает балахон. И два других балахона с арканами, крича и ругаясь, тоже бегут за ящиком. А за ними вся ватага мальчишек. Мальчишкам понравилось, как рыжая кинула булыжником.
— Бей их! — кричат мальчишки и, хватая на бегу камни, кидают собачникам вслед. А впереди всех Ева — как черт огненноволосый, выпачканный в грязи, с камнем в руке.
Свист пошел по Зеленой улице. Из ворот выбегают люди. Из-за угла выскочил полицейский со свистком в зубах. Увидев полицейского, вся ватага мальчишек повернула назад — и врассыпную. Оглядываются на Еву, машут ей.
— Рыжая, — кричат, — Рыжая, убегай!
Ева повернула и побежала.
Женя сидит на синем плюшевом табурете перед трехстворчатым зеркалом и замшевой щеточкой начищает ногти. И папа тут же. В кресле. Заложил ногу на ногу и читает газету.
И вдруг дверь разлетелась — Ева, выпачканная в грязи, ворвалась к ним.
— Папа, — кричит Ева, — папочка! Спасай Кривульку! Кривульку собачники увезли!
Женя выронила из рук замшевую щеточку. Оба во все глаза уставились на Еву.
— Ева, — воскликнул папа, — ты никак спятила с ума!
— Ева! — ужаснулась Женя. — На кого ты похожа!
— Ты мне ответь, — крикнул папа, — где ты вывалялась в грязи?
— Совсем, совсем испортила новенькое пальто, — проговорила Женя, — а платье, а чулки, а башмаки!
Ева взглянула на пальто, на платье, на чулки, на башмаки и расплакалась.
— Если бы ты пошел! — говорит Ева. — Если бы ты пошел к собачникам, тебе бы отдали.
— Так я и пошел! У меня, видите ли, богадельня для всякой дряни. Всякую дрянь я должен терпеть на своем дворе! И я терпел. Ты мне не можешь сказать, что я не терпел. Но чтобы я пошел выручать, — это уж слишком. Ей давно место в собачьем ящике. Еще взбесилась бы и перекусала бы нас всех!
— Ах, — воскликнула Женя, — она уже, наверное, бешеная! В собачьем ящике наверняка ее бешеные укусили. Это ужасно!
Ева повернулась и ушла.
Спустя немного времени папа заглянул в комнату к Еве. Ева сидит за столом и плачет, уткнув голову в руки.
Папа усмехнулся.
— Ты вчера ревела и сегодня опять ревешь, — сказал папа.
Ева вскочила вне себя и отшвырнула стул.
— Вы хуже чертей! — крикнула Ева папе. — Я убегу от вас и никогда, никогда не вернусь.
И кинулась в дверь мимо папы.
— Стой! — сказал лапа и схватил Еву за плечи. — Опять к своей вотячке задумала задать стрекача? Что я говорил, — как из гимназии приходишь, никуда за порог, ни шагу! Мне надоели твои дикие выходки! Я накажу тебя за дерзость.
Толкнул Еву в комнату, захлопнул дверь и запер дверь на ключ.
Ева сидит под замком. Стены давят, потолок давит. И не вырваться — прямо как в тюрьме. Только не хватает на окне железной решетки.
Долго сидела Ева не двигаясь. За окном спустились сумерки. Ева зажгла свет и подошла к двери. Послушала — тишина. Заглянула в скважину — темень. Осторожно подергала дверь — не подается. Отошла и снова села.
И вдруг представилась Еве Кривулька. Как наяву представилась. Страшный балахон вытаскивает Кривульку за шиворот из собачьего ящика. Кривулька скорчилась вся, лапки поджала, хвостик поджала, дрожит всем своим черным худеньким тельцем, мордочка оскалилась от ужаса.
