Лидия Будогоская - Повесть о рыжей девочке
— Кюн, поздравляю тебя с новой мамой.
Все девочки в классе притихли.
— Отправляйся со своими поздравлениями к свиньям, — негромко, но с яростью ответила Ева.
Козлова обомлела.
В классе так тихо, что даже слышно, как на задней парте Симониха шепчет Тальке Бой:
— И чего Козлова к ней лезет? И как ей не стыдно?
— Подумаешь, — вскипела Козлова, — что я особенного сказала? Весь класс нынче говорил: Еву Кюн нужно поздравить с новой мамой.
Потом Козлова снова обернулась к Еве и говорит:
— А ты что ругаешься, как кухарка? Бесстыжая ты. Не зря говорят: все рыжие бесстыжие.
— Молчать!
Это Нина Куликова закричала. И как треснет кулаком по парте… Толстые губы у Нины дрожат, скулы раскраснелись.
— Дура ты! Замолчи!
Все ахнули. Все смотрят на Нину. Никто не знал до сих пор, что Нина Куликова может быть такой свирепой. Всем кажется: скажи Козлова еще хоть что-нибудь, и Нина вздует ее. И будет в классе небывалый скандал. Козлова испуганно притихла.
— Кориус! — крикнул кто-то. Все кинулись по своим местам.
Вошел Кориус с толстым журналом под мышкой. Сухой, длинный, нос острый, как клюв, глаза выпученные. У Кориуса нервная судорога в лице. Нет-нет, а щека дернется и левый глаз подмигнет.
Кориус сел за стол и раскрыл толстый журнал. Сразу девочки заволновались, захлопали партами, зашуршали книгами. Раз толстый журнал раскрыл, значит, сразу будет вызывать и ставить отметки.
— Тише! — крикнула на девочек Жужелица, незаметно появляясь в дверях, и пробралась на цыпочках к своему столику. Надела очки и уселась вязать чулок. В воздухе замелькали проворные спицы. Кориус близоруко ищет на столе ручку, чтобы отметить число.
— Ах вот, пожалуйста.
Козлова вскочила и подала Корпусу белую костяную ручку с новым перышком. Козлова сидит на первой парте перед самым учительским столом.
Кориус выхватил ручку и кивнул в знак благодарности.
Козлова порозовела, шлепнулась на скамью и тихонько ущипнула в бок Надю Смагину.
Козлова влюблена в Кориуса. Перед уроком немецкого языка она вытягивает из парты зеркальце и пудрит лицо «Лебяжьим пухом». Лицо становится белым, а оттопыренные губы кажутся еще краснее.
Кориус долго думает над журналом, кого бы вызвать. Ева следит за носом Кориуса. Нос опускается по столбцу фамилий сверху вниз, и у Евы падает сердце. Внизу написано: Кюн Ева. «Неужели вызовет? Господи, — томится Ева, — один раз уроки не знать — и чтобы спросили. Даже несправедливо».
Нос поднимается вверх. Там девочки на А и Б. Слава богу!
И вдруг нос снова вниз.
— Кюн, — вызывает Кориус.
Ева помертвела.
— Параграф сто тридцать семь наизусть.
Ева медленно поднялась.
Нина Куликова заволновалась, запыхтела. Спряталась от Жужелицы за спину девочки, сидящей впереди, притиснула кулак ко рту и зашептала.
«Неужели Нинка спасет?» — загорелась у Евы крошечная надежда.
— «Es war ein kalter Winter», — проговорила Ева и умолкла.
И вся напряглась, чтобы уловить шепот.
— Дальше, — сказал Кориус, — вы что, по чайной ложке собираетесь нас угощать?
У Корпуса дернулась щека.
— Дальше, дальше.
Ева нетерпеливо подтолкнула Нину ногой. Господи! Вот шепчет — как придавленная. И чего она кулак ко рту сует? Ах, если бы Талька Бой! Но Талька Бой далеко, на последней парте.
— «Tiefer Schnee bedeckte die Tiere», — проговорила Ева с отчаянием.
Козлова фыркнула и сейчас же громко высморкалась, чтобы Жужелица не заметила. Смагина презрительно улыбнулась.
Кориус сделал нетерпеливое движение на стуле.
— Смагина, — вызывает Кориус, — переведите фразу Кюн.
Смагина поднялась, оглянулась на Еву. Синие выпуклые глаза блеснули торжеством.
— «Глубокий снег покрыл зверей», — отчеканила Смагина, — а нужно: «глубокий снег покрыл землю, и зверям лесным было нечего есть».
— Отлично, — одобрительно кивнул Кориус. — Кюн, поправьтесь и продолжайте дальше.
Молчание.
Теперь уже весь класс не отрываясь смотрит на Еву. И Жужелица смотрит поверх очков. Проворные спицы не движутся и точно насторожились. Нина Куликова уже не шепчет.
— Кюн, вы намерены отвечать урок?
Молчание.
У Кориуса дернулась щека и глаз подмигнул сам собой.
— Садитесь, — сказал Кориус с раздражением. Схватил белую ручку Козловой, взмахнул рукой и вывел в толстом журнале единицу.
Ева медленно бредет из гимназии домой. На углу Покровской улицы Еву встретила Кривулька.
— Дорогая тетенька, — грустно сказала Ева Кривульке, — ужасное несчастье случилось со мной.
И Кривулька точно поняла. Не залаяла, как обыкновенно, не запрыгала неуклюже на трех ногах, а побежала тихонько рядом с Евой, помахивая хвостиком и заглядывая Еве в глаза.
В кухне Еву встретила Настя.
— Иди, — сказала Настя, — уже обедают. И не бойся. Очень папочка на тебя осерчал, но уже отошел. Не забудь папочку поздравить с законным браком и молодую барыню тоже.
В столовой за обеденным столом сидит Зоя Феликсовна. Место Евы заняла Женя. Светлая голова у нее пышно завита. Новое платье все в рюшках: на подоле рюшки, на рукавах рюшки, вокруг худенькой длинной шейки рюшки. Все нежно-голубого цвета и воздушное. Лицо сияет улыбкой.
Ева вошла в пальто, с книгами под мышкой.
— А, — воскликнула Феликсовна громко, — милая девочка, ты всех заставила соскучиться по тебе!
Ева не обратила на Феликсовну ни малейшего внимания. Во все глаза Ева смотрит на папу.
У папы вид недовольный, он покусывает губу и прищуривает глаз на рюмку вина. Ева подошла к папе.
— Поздравляю тебя, — робко вымолвила Ева. Папа нахмурился и едва коснулся губами лба Евы. Ева обошла Феликсовну и подошла к Жене.
— И вас я поздравляю, — совсем робко проговорила Ева.
Женя обняла ее и поцеловала.
Ева осторожно освободилась от Жениных рук и стремительно убежала из столовой через гостиную в переднюю.
— Евочка, — кричит Женя, — раздевайся скорей, я тебе наливаю суп!
Вскочила, заботливо пододвинула стул для Евы, смахнула крошки со скатерти и поставила тарелку. Суп стынет, а Евы нет.
— Что это? — с недоумением обратилась Женя к Феликсовне.
Феликсовна наклонилась к Жене и прошептала:
— Опять уперлась. Уж будет тебе с ней, Женечка, наказание. Пойди за ней.
Ева растерянно стоит в полутемной передней у вешалки. Прижала носовой платок к губам и кусает его. И сама не знает, зачем стоит. И вдруг видит: через всю гостиную приближаются к ней воздушные голубые рюшки.
— Что с тобой? — с тревогой спрашивает Женя. И точно сразу ткнула пальцем в больное место.
Ева судорожно дернула головой. Стиснула челюсти, чтобы не разрыдаться, уткнулась головой в шинели на вешалке и простонала:
— Я получила единицу.
— Милая, — зашептала Женя и схватила Еву за плечи. — Боже мой, как папа рассердится! Лучше сейчас папочке не говорить, и я не скажу. Ты после скажешь когда-нибудь, когда он совсем на тебя сердиться перестанет. И не думай сейчас ни про какую единицу. Идем в столовую. Идем.
Женя оторвала голову Евы от шинели, притянула к себе и поцеловала Еву в губы.
«Господи, — подумала Ева с тоской, — как неприятно, когда чужая женщина целует».
Ева очень боится, что Женя поцелует ее еще раз. Она сделала отчаянное усилие и овладела собой.
— Пойдемте, — сказала Ева.
Женя улыбнулась довольная.
— Только нужно сделать веселое лицо, чтобы папочка не заметил.
Ева постаралась сделать веселое лицо. И пошли.
Вечером папа зашел в комнату к Еве и сказал:
— Твое счастье, что сегодня первый день моей свадьбы и я не могу тебя пороть. Но ты не думай, что я забуду. Все это еще рухнет тебе на голову в один прекрасный день. Достаточно одной только капли. Берегись, ты вывела меня из терпения.
И ушел.
Еве приснился страшный сон: папа порет Еву. Ева проснулась вся в поту. Так и будет, — решила Ева, — когда папа узнает про единицу. Выпорет или просто будет бить кулаком наотмашь по лицу, как ту няньку, у которой косичка была с крысиный хвостик. Если так случится, — Ева не вынесет. Ева немедленно умрет.
И с тех пор Ева ни минуты не находит себе покоя. Где же выход? Ведь говорят же умные люди: что бы ни случилось, можно найти выход. Но какой же выход, чтобы спастись от единицы? Ах, если бы длинный Кориус хоть на минуту забыл в пустом классе свой толстый журнал. Ева изодрала бы журнал в клочья, а клочья сожгла бы в печке. Ведь не у одной Евы единицы. Кориус много ставит единиц. Вспоминай потом, у кого была единица, у кого нет.
Папа несколько дней будто совсем не замечал Евы. И вдруг заметил и заговорил.
— Ну-с, — сказал папа, как только кончили обедать, — как твои учебные дела?
— Ничего, ничего себе, — ответила Ева и затрепетала.
