Виктор Лагздиньш - Ночь на хуторе Межажи. Смерть под зонтом. Тень
– Я тебе не отец. Мать мне призналась, что в больнице тебя подменили…
– Да? Это она для тебя придумала. Она хотела, чтобы ты легче переносил мои выходки. Она тебя очень любила. И все–таки «до свидания», а не «прощай».
– Ты в Ленинград? – Лицо отца посерьезнело, на нем отразилось волнение. – Какого совета ты хотел?
– Знаешь, будет лучше, если я сейчас уеду. Может, появлюсь, когда сдам экзамены.
– Что ж… Пожалуй. Ты серьезно готовился?
– Было нелегко, но уж как–нибудь.
– Надо брать частные уроки.
– Да, хотя бы по математике. У меня большой перерыв, да и языку нас в вечерней обучали так… все больше по верхам.
Отец подошел к шкафу, достал из мундира портмоне, пересчитал деньги и вручил их Виктору.
– Не надо, отец… Я решил взяться за дело и хочу полагаться только на свои силы.
– Не переоценивай свои силы. Уроки бери у приличного преподавателя.
Виктор оставил Мурманск, не зная, что ему делать дальше. Он и в самом деле охотно пошел бы в вуз, но не имел представления, сколько времени требуется на серьезную подготовку к вступительным экзаменам, не говоря уже о конкурсе. Получить в этом мире место за письменным столом становится все труднее. Прожив несколько дней в Ленинграде, он понял, что может надеяться лишь на вечернее отделение какого–нибудь техникума, и то при условии работы по выбранной профессии. Решив, что в Риге будет полегче, он подался домой. Отцовы деньги успели незаметно растаять, не так уж много их было.
В общем, он был доволен, что с отцом удалось худо–бедно установить контакт, появились хоть какие–то виды на будущее.
Надзиратель – правильнее сказать, контролер – время от времени приоткрывал глазок и заглядывал в камеру. Виктор подумал, что этот филин долго его разгуливания не потерпит, откроет дверь и прикажет лечь, но надзиратель, видимо, понимал его душевное состояние и не мешал.
В больнице подменили… Для успокоения мать могла старику и не такое нарассказать. Больше всего отец беспокоился о добром имени Вазовых–Войских. Он вставил бы его в золотую рамку и повесил на стену. В каких–то старинных мемуарах отец вычитал, что некий Вазов–Войский принимал участие в Синопском сражении, и стал почитать его как родоначальника. Каждому, кто бывал у них в гостях, приходилось выслушивать, как утонули в бою три тысячи турок, ранили самого Османа–пашу, в то время как русская эскадра потеряла всего лишь тридцать семь человек. Вазов–Войский сыграл в этой битве выдающуюся роль; в том числе, рискуя жизнью, он спас дворянина, своего командира, уже валившегося за борт. Правительство поддержало ходатайство спасенного: будущие Вазовы–Войские могли разгуливать, высоко подняв голову.
Однажды некий лейтенант, не подозревая, как прикипел душой его начальник к этому бою с турками, развил заслуги предков нашего героя в историко–логической последовательности.
– Это далеко не вся причитающаяся ему слава! Во время революции тысяча девятьсот пятого года вашему ближайшему предку оказалось не по пути со столбовым дворянством, а в горячие дни Октября он избрал путь с теми, от кого начался. Да здравствует трижды герой!
Если ребенка подменили в больнице, значит, этот не вылезающий из тюрем каторжник – вовсе не Вазов–Войский, не потомок т о г о, а совершенно другого роду–племени человек, и последний Вазов–Войский может с достоинством нести свою седую голову. Такая интрига, а может, афера, черт знает как это назвать, как раз в стиле покойной матери. Если она вообще говорила нечто подобное, если это не выдумал сам старик, вероятен последний вариант, так как, услышав про учебу, отец все же кинул какой–то мизер на оплату репетиторов. Если бы действительно была совершена подмена, он бы не уехал просто так из Риги, рылся бы в архивах, нанимал своих людей, пока не нашел бы настоящего отпрыска, – у него для этого достаточно связей и власти. Ну конечно же никакой подмены не было, и отец это отлично знает.
Глава восьмая
– Вам знакомо имя Нина Черня? – спросил следователь Даука, продолжая раскладывать бумаги на письменном столе. Они только что поздоровались, и Виктор Вазов–Войский еще не успел как следует оседлать стул, новый, но скрипящий ничуть не меньше развалюхи софы а–ля бидермайер.
«Все! Попался!» Виктору показалось, что его кольнули длинным шилом. Если этот деятель вышел на Нину, пиши пропало, полный завал.
И все же, наверное с отчаянья, он решил отрицать знакомство с Ниной, хотя сам понимал, что это просто мальчишество. Три дня, проведенных в изоляторе, еще будили надежду, что, может, наказания удастся избежать. Виктор твердо намеревался «держать стойку», выстроил оборонительный вариант и теперь не прочь был уверовать в его крепость. Сколько «за» и сколько «против»? Нет, бросьте, игра идет не в одни ворота. Как он и предполагал, Белла из–за шмоток шума не поднимала. Будь у Дауки ее заявление, он бы пустил его в ход, но у него одна лишь голая информация, а ее к делу не подошьешь, даже если сведения исходят от этой кобры! Значит, остается шифер. Сторож, конечно, ткнул в него пальцем, но сам–то кавказец наверняка ничего не утверждает. Больше того, колеблется и шофер такси. Он видел, как кто–то считал деньги? Так это был не я! Граждане судьи, они ошибаются! Я никого не упрекаю, я верю, он честный человек, но ведь может гражданин обознаться!
«В самом деле?» – спросят заседатели.
«Мало ли на свете людей, которые на меня смахивают! Граждане судьи, в коридоре РОВДа я, например, видел гражданина Вецберза, так мы с ним как две капли воды, ну просто близнецы. Пригласите его сюда и посмотрите сами, вы не отличите, где я, а где он! Кожаное пальто?! Да я в жизни не носил кожаного пальто. Следствию выгодно бросить меня в торбу: ранее судимый, в момент ареста не работал… Но у меня, граждане судьи, никогда не было кожаного пальто!»
Судья пустится в поиски упоминаний о кожане, а тот всплывает только в показаниях свидетелей!
«У вас в самом деле никогда не было кожаного пальто?»
«Я не я, если вру!»
Судья откашляется, обнаружит, что Даука и не пытался выяснить, где Виктор за несколько дней растратил восемь сотен, обозлится, что нет никого, кто мог бы подтвердить, что действительно видел у Виктора в то время кучу денег, и отшвырнет дело на доследствие. А времечко–то течет, а след–то простыл. Были – и нет их!
Надежды эти росли с каждым днем, потому что Даука не показывался. За это время некоторые детали уже должны были испариться из памяти свидетелей. А в том, что следователь не разыщет Нину Черню, Виктор был более чем уверен.
– Значит, вы ее не знаете? – спросил Даука.
– Впервые такое имя слышу! – апатично пробормотал Виктор.
Последний раз Виктор отсиживал в колонии строгого режима, так как с общим режимом он познакомился до того. В строгом публика не та – мрачная, нервная, с меньшими шансами на перевоспитание, хотя статистика вроде бы этого не подтверждает. Возвращаются сюда одни и те же личности, кто в четвертый, кто в пятый, а кто и в десятый раз, а вот процент вторичного возврата будто бы не выше, чем в других режимах: видимо, большинство из тех, кого моральные увещевания не отвращали от вторичного покушения на чужое имущество, только здесь осознавало, что такое лишение свободы, поскольку тут не было и следа поблажек – вплоть до запрещения свидания с женой, – которыми пользовались в других колониях при первой судимости. Здесь изъяснялись на воровском жаргоне, иные и вовсе забывали нормальный язык. Низменные инстинкты тут брали верх; по темным углам старички разбойнички еще блюли моральный кодекс вора в законе, где наберется, пожалуй, несколько вполне человеческих установок, но у стариков уже не было физических сил, чтобы навязать этот кодекс остальным; среднее поколение переняло у них лишь местный фольклор, а самое молодое, получившее обязательное восьмилетнее образование, чихало на все нормы морали, боготворя только рок–музыку; своекорыстие у них на первом месте, холодный расчет и эгоизм лезли из всех пор, стариков они считали жалкими сентиментальными идиотами и, отправляясь «заделывать хату», кроме отмычек прихватывали с собой ножи и обрезы – на тот случай, если хозяева не вовремя вернутся домой. У них были вполне однозначные представления о «лафе»: вельветовые джинсы, ночные рестораны и «Жигули». Окрепшее материально общество вскормило их рослыми, здоровыми. Если старикану либо уголовнику среднего поколения глянется шарфик или перчатки новичка, он их выпросит, выманит или выиграет в карты, а юный молодец просто сорвет шарф с шеи и будет считать своим.
В первый же день Виктора основательно пообчистили, несмотря на то что с некоторыми из этих обитателей он сидел еще в колонии для мальков или отбывал предыдущий срок. Он воспринял это как само собой разумеющееся, даже удивился, что взяли не все. Подними он шум, ему наставили бы синяков и пересчитали ребра. Он приготовился к тому, что в ближайшее время придется расстаться и с оставшимися вещами, но совершенно неожиданно его сделал своим помощником начальник бани Черня, в обязанности которого входила также выдача чистого белья.
