Мотылек в бамбуковой листве - Ян Михайлович Ворожцов

– У нас с Софьей тоже – не в таком мире.

– Грустные мысли у вас.

– Отнюдь.

– …может, вам стакан воды принести?

– Не откажусь. Спасибо вам.

Тамара вышла, Данила дозвонился до коммутатора:

– Осечкин, ты? Это Крещеный. Передай Варфоломею, что по Черницыну тупик. Глухой и беспросветный. Он концы отдал еще в августе, но Ефремов с ним, надо думать, искал встречи.

Данила положил трубку, оглянулся и громко сказал:

– Мне уже пора, Тамара, вы дверь за мной закройте, – он прислушался, постоял секунду-другую, – Тамара, я ухожу!

Подумал, засомневался, чертыхнулся и в несколько шагов прошел к кухне, где увидел Тамару, сидящую, содрогаясь, на стуле с перепачканным кровью ножом в правой руке, а на левой – сильно, с горячностью, глубоко располосовано хрупкое девичье запястье. Кровь струится по пропитавшемуся мягкому халату бирюзово-зеленого оттенка моря, капает на линолеум.

– Не хочу умирать, – сказала Тамара, – и без Ярослава жить! Помогите мне!

Данила громко окликнул товарищей, которые сей же миг вломились в квартиру, а сам осторожно взял нож у не оказавшей сопротивления Тамары, отложил на край стола, приговаривая какие-то нелепые, неподходящие слова. И вдруг ему стало душно, жарко, тошно, заколотилось сердце в тупой, сдавленной, деформированной пустоте, и постепенно пульсирующий, запотевающий, как оттаивающее окно мир начал погружаться влажным, наэлектризованным шаром в пестрое, лучезарное и необъятное гипертоническое марево, в котором очерчивались искристыми каруселями и сказочными качелями созвездия, а потом отовсюду – хлынул густой мрак.

Варфоломей повторил свой маршрут от универсама и вернулся обратно на Головольницкую улицу, где его нетерпеливо дожидался откашлявшийся участковый инспектор, сразу сопроводивший Варфоломея к свидетелю, жившему через улицу, в соседнем доме и, по его словам, наблюдавшему из окна убийцу Ефремова – и Варфоломей, конечно, потер ладоши, скомандовав тщедушному участковому, ну-с, веди меня! – к пузатому мужичку по фамилии Пуговкин, Гавриил Варламович, встретившему их на пороге своей квартиры и вышедшему к лейтенанту и инспектору босяком, в футболке и широких трусах, покачиваясь слегка на жилистых кучерявых ножках, непропорционально худых в сопоставлении с верхней половиной массивно-мускулистого туловища.

Варфоломей представился сам и представил участкового инспектора, и сказал:

– Вы, стало быть, по вашим словам, убийцу видели?

– А-то! – сказал Пуговкин, – и не одного – а целых трех!

Ламасов поглядел на инспектора, а тот кивнул на Пуговкина.

– Трое в лодке – уже что-то, – Ламасов снял шапку и отряхнул о штанину от снега, – ну-с, родной, рассказывайте!

– Вы пройдите, я вам покажу, – Пуговкин зашлепал босыми ступнями по линолеуму, – пройдите-пройдите, не жмитесь как не родные, покажу вам, откуда их видел – с кухни своей, я тут сидел, радио слушал да в окошко поглядывал на зимушку-зиму нашу, да вроде ничего не заподозрил поначалу, пока милиция да скорая не понакатились со всех сторон. Сижу я, значит, а времени – и девяти не было, без минуты-двух или ровно девять, не устанавливал тогда… как вижу, какой-то молодой человек выходит из подъезда, где Ефремов жил, направился он влево, вон туда, по тротуару пошел, то есть для меня влево, а так вправо, казалось бы, подумаешь – большое дело! – ну, субчик как субчик. Посидел я, не ждал ничего, минут пять-шесть, а потом вижу, что как ошпаренный со сковороды, из дома какой-то мужик вылетает, да так что дверь чуть с петель не срывается – и, бац, направо, в переулок ныряет! – а там его и след простыл. Но я странное, недоброе заподозрил, нутром чую, что-то не то, дай, думаю, пригляжусь, а еще через минуту и третий выходит, но неторопливо, уверенно так, вышел, через часть проезжую перешел и с концами, как в воду канул, я приподнялся, думаю, может, хоть разгляжу лицо, да нет, темно уж было, да и снег сильный…

Варфоломей спросил:

– А между первым вышедшим и вторым – никто больше не входил и не выходил? То есть я хочу знать: думаете, второй, что оттуда выбежал, уже в подъезде был вместе с первым и третьим? Или, может, он зашел только после того, как первый вышел?

– Ну… вы меня в тупик ставите, товарищ лейтенант. Не могу сказать, чтоб я прямо-таки безотрывно глядел на улицу.

– Вот, думаете, по тому, как выбежал второй – скорее он, может, на готовенький труп Ефремова наткнулся, испугался, что Ефремов мертв? И давай деру. Или, все-таки, будучи сам убийцей, с места преступления пытался уйти поскорее?

– Вот уж задачку задали! – Пуговкин поскреб затылок.

– Вы просто подумайте, Гавриил Варламович.

– А как тут – с лету-то! – определить? Может статься, это вы, товарищ Ламасов, и правомочны по походке человеческой виновность в преступлении установить, а мы – Пуговкин, человек рядовой, простосердечный, такими дарами божьими не наделены! Но я думаю еще вот так: испуганный он был, что Ефремова застрелил – и такое ведь допущение имеет право на жизнь? В конце концов, небезосновательно? Убил, потому и испугался, испугался, может, что сцапают его – вот и убежал!

Варфоломей оценил справедливость замечания:

– Допустим, допустим.

Участковый инспектор, которому надоело молчать, спросил:

– А не видели, когда именно начались эти перемещения?

– Ну, я сам-то и сел покурить, значит, когда только-только первый вышел, так что вот так… он-то вышел, а я закурил!

Варфоломей опять перехватил инициативу:

– А скажите еще, Гавриил Варламович, в подъезде ведь не горел свет – я правильно рассуждаю? Темно было, верно?

– Это да, по-моему, не горел, – Пуговкин энергично мотнул головой и повторил, – по-моему, не горел. Я уверен, что не горела лампочка на этаже у них, темнота – хоть глаз выткни!

Варфоломей обмозговал информацию, богатырски-душевно хмыкнул и резво мотнул головой с плутовской ухмылочкой:

– Экий вы, Гавриил Варламович, как ангел – всевидящий!

Пузатый мужичок приятно сконфузился.

– Я же говорю, что нить нащупал, – надулся участковый.

Варфоломей кивнул:

– Молодец, возьми с полки пирожок… а вы, Гавриил, могу вас по имени?

– Ну-дык… Да хоть бы и по имени, а как еще?

– А вы, Гавриил, скажите-ка… который-нибудь из троих в курточке кожаной, черной, да в шапке вязаной на макушке…

– Вот, который последний – кто через улицу перешел, он-то в куртке кожаной, на глаз примерочно, черной-пречерной. Но по шапке не скажу, что у него там на голове было, шел он быстрым шагом, руки в кармане брюк, так что плохо разглядел я.

– А двое других во что одеты были?

– Да кто-ж их знает, товарищ лейтенант, далековато для моих глаз, но приблизительно одинаково, хотя первый, который направо ушел, я помню – да, я точно вспомнил! – он капюшон накинул. Но в остальном, во что мужичье одевается ныне по моде