Анри Шадрилье - Тайна Медонского леса
И потому Викарио Пильвейра ответил ему тоже самым любезным тоном:
– Это как вам будет угодно, милостивый государь.
– Тогда садитесь в мой экипаж, – предложил тот.
– Помилуйте! Это будет иметь такой вид, точно я боюсь отпустить вас на шаг… Я же могу подождать до завтра!
– Куда же должен я прислать эту сумму?
Викарио подал ему свою визитную карточку, незнакомец поспешил предложить ему свою.
«Викарио Пильвейра, отель де Сарагос, улица Лафайетт», – прочел проигравший.
– Вы, как я вижу, тоже иностранец, тоже заезжий, как и я? – сказал он.
На карточке незнакомца стояло: «Родриго де Нанжери». Внизу было приписано карандашом: «Гранд-отель».
– Итак, до завтра, мосье Пильвейра! – сказал де Нанжери. – Еще раз прошу извинить, что вышла задержка из-за такой безделицы.
Викарио любезно поклонился.
Родриго сел в свою карету и спросил кучера:
– Где же Жан?
– Не знаю, сударь. Он был сейчас здесь.
– Позовите его!
– Да вон он там, болтает с молоденькой цветочницей! Эй! Жан!
– Это ни на что не похоже! – проговорил с видимым нетерпением де Нанжери подбежавшему к экипажу лакею.
Жан еще очень молод, ему, кажется, нет и двадцати лет. Он, сконфузясь, торопливо извинился и ловко вскочил на козлы, рядом с кучером.
– О-о! Мосье наш не в духе, наверное, проигрался, – проворчал Жан, как бы себе под нос, но чтобы слышали другие. – Не будет соваться не в свои дела…
В то время как отъезжала карета господина де Нанжери, маленькая цветочница подошла опять к испанцу.
– А ведь твои фиалки, действительно, принесли мне счастье! – сказал ей Пильвейра.
– Правда? Очень рада, сударь.
– Вот тебе луидор за твои счастливые цветочки. Не жалей, что сегодня здесь нет Марсьяка.
Этиола кокетливо присела.
– Ты, кажется, знаешь молодого лакея, с которым сейчас разговаривала? – спросил Пильвейра.
– Как же, сударь! Это Жан. Мы воспитывались вместе в Пре-Сен-Жерве.
– Ты не знаешь, давно он служит у этого мосье?
– Уж около года, сударь. Отец мосье де Нанжери привез его в свой замок из Парижа, так как желал, чтобы сын его имел непременно лакея парижанина. Но почему расспрашиваете вы меня об этом?
– Просто так…
Возвращаясь вместе из Венсена, приятели весело рассуждали о неожиданной прибыли и не могли нахвалиться новым знакомством.
– Славный малый этот Нанжери! – говорил Викарио. – Надо заняться его образованием.
– Послушайте, Викарио, сколько дадите вы мне из этих четырех тысяч трехсот франков?
– Да берите, сколько вам нужно, любезный Буа-Репон, какие же могут быть между нами стеснения! – пожал плечами испанец.
– Я считаю, что на мою долю приходится тысяча франков.
– Тысяча… Хорошо! А что же достанется бедному Карлевалю?
– Карлевалю? Мы дадим ему пять луидоров и накормим обедом.
В то время как ловкие плуты катили по дороге к Парижу, Флампен нагнал маленькую Этиоле близ Венсенского леса.
– Ты так-таки и не хочешь помириться со мной? – спросил он ее.
– Нет! Ты прибил меня жестоко, теперь все кончено!
– Берегись, Этиоле! Я долго помню зло и всегда стараюсь отомстить обидчику.
– Да что ты можешь сделать!
– Это уж наше дело. На первый случай можно собрать побольше сведений насчет твоего нового любимца, счастливчика Фрике, – сказал с недобрым смехом гамен, лукаво подмигнув глазом в сторону карет, кативших по направлению к Парижу.
Виржини смело взглянула ему в глаза и проговорила с вызывающим видом:
– Попробуй! Этот не очень-то тебя боится.
X
…ен…ер
Молодой провинциал де Нанжери был слишком неопытен, чтобы не попасть в ловко расставленные сети опытного Викарио Пильвейра. Испанец искал сближения со своим новым знакомцем и, конечно, должен был добиться своего.
Сближение это началось с завтрака, за которым аккуратный де Нанжери доплатил Викарио остальную тысячу франков.
Не желая оставаться в долгу, испанец из вежливости поспешил ответить через два дня таким же роскошным завтраком.
Были приглашены и дамы.
Де Нанжери приволокнулся за одной из них. Она оказалась подругой красавицы, которую посещал Пильвейра. Это обстоятельство еще более сблизило новых приятелей.
Де Нанжери так щедро расплачивался, так сорил деньгами, знакомясь с Парижем и его соблазнами, а Викарио был таким веселым, занимательным собеседником, представлял своему новому приятелю таких приятных молодых людей, умел так разнообразить его удовольствия, что время летело быстро и незаметно. Благородный друг выжидал только благоприятного случая, чтобы ощипать птенца, так кстати подвернувшегося под его ловкую, умелую руку.
Прошло две недели. Однажды утром де Нанжери заехал к своему приятелю.
– Я сегодня же должен уехать из Парижа! – объявил он испанцу с сожалением.
– Как! Так неожиданно…
– Я получил депешу от отца.
– О-о! Значит, что-нибудь серьезное?
– Мне еще не известно, в чем дело, но отец вызывает меня немедленно, и я не смею ослушаться его приказаний.
– Вы уедете, конечно, ненадолго?
– Понятно, постараюсь вернуться при первой возможности. Но у меня есть еще к вам маленькая просьба, мосье Пильвейра.
– Сделайте одолжение, готов служить вам, чем могу.
– Я, видите ли, боюсь, как бы отец не задержал меня в замке де Нанжери дольше, чем следует; но как ни хорош департамент Оны, я, конечно, никогда не сравню его с веселыми парижскими бульварами.
– Понимаю вас, друг мой, прекрасно понимаю…
– Да, я, кажется, сумею избавиться от непрошеных забот и попечений моего достойного родителя. Скажу ему, что, получив телеграмму, я собрался в дорогу в тот же день, не успев отдать нужных распоряжений, не захватив ничего с собой и что потому мне необходимо вернуться в Париж как можно скорее, что у меня, наконец, есть тьма дел, требующих моего присутствия. Я действительно не беру ничего с собою, слугу – и того думаю оставить здесь.
– Но чем же я-то могу быть вам полезен?
– Попрошу вас, любезнейший Викарио, взять на это время моего Жана к себе. Он малый услужливый, расторопный, но еще слишком молод, и я боюсь оставить его одного, пожалуй, наделает глупостей.
– Я, конечно, с удовольствием возьму его к себе, любезнейший мосье де Нанжери. Жалею только, что не могу оказать вам какой-нибудь более важной услуги.
– Для меня это очень большая услуга, потому что я дорожу Жаном и хотел бы удержать его при себе.
– Итак, могу на вас рассчитывать? – уточнил молодой провинциал. И де Нанжери крепко пожал руку своего обязательного приятеля. Уже выходя на лестницу, он прибавил:
– Ах! Я было забыл попросить вас о том, чтобы вы позволили Жану наведываться каждое утро в мой отель, на всякий случай. Времени у него на это уйдет немного, он слетает туда и обратно в несколько минут.
Мог ли Викарио, получая дарового слугу, отказать мосье в таких пустяках.
В тот же день Жан переселился в квартиру испанца. Де Нанжери уехал к отцу.
Во всем Париже не нашлось бы, конечно, более расторопного, более услужливого лакея. Викарио, превратившийся со дня счастливых бегов в Венсене в достаточно обеспеченного человека, серьезно подумывал о том, как бы ему удержать Жана у себя и по возвращении де Нанжери. Раза два он даже намекнул об этом самому Жану, и тот, по-видимому, был не прочь от такой перемены, заметив, однако, что невозможно же жить постоянно в гостинице.
Наивное замечание это вызвало у Викарио улыбку одобрения.
– Погоди! Устроимся и мы не хуже других, – лукаво подмигнул он сметливому парню.
Действительно, дня через три Викарио Пильвейра переехал в прелестную квартиру по Итальянскому бульвару. Кокетливое убранство комнат, жардиньерки, масса ненужных, но изящных безделушек служили ясным доказательством того, что в квартире этой жила женщина; но густой слой пыли, лежавшей на разных столиках и мягких канапе, указывал на давнишнее отсутствие хозяйки этого уютного уголка. Мягкие ковры, толстые драпировки, дорогая мебель, крытая красивой материей из шелковых оческов, – все носило на себе печать вкуса и изящества, все было безукоризненно, кроме входа. Вход портил все. Всем парижанам, проходившим по Итальянскому бульвару между улицами Шуазель и де Граммон, конечно, неприятно бросалась в глаза решетка, за которой тянулся темный, смрадный переулок. В 1881 году переулок этот был уничтожен, застроен зданиями лионского кредитного общества. В 1868 году в нем помещались: направо – оптика, налево – мелкий виноторговец и грязный ватерклозет. Неопрятный, мрачный переулок положительно резал глаз прохожего в этом богатом, элегантном квартале. Дома его были ветхи и грязны, и жили в них личности такие же темные и неприглядные, как самый переулок.
В новой квартире своей Викарио принимал только Карлеваля и Буа-Репона. Испанец был, по всей вероятности, кассиром этих господ, потому что являлись они к нему только за деньгами. Карлеваль был покладистее: он приходил, просил крупную цифру и уходил вполне довольный, получив монету всего в сто су. Но Буа-Репон был далеко не так сговорчив. Жан, не любивший, впрочем, подслушивать, слышал, однако, не раз нешуточные споры и даже ссоры Буа-Репона с его хозяином из-за денежных расчетов. Но, не знакомый с нравами и обычаями парижан, молодой лакей Пильвейра не находил в этих визитах и постоянных спорах, конечно, ничего особенного.
