Жорж Сименон - Тюрьма

— Где же вы встречались?

— Я снял меблированную комнату на улице Лоншан.

— Дрянь дело.

— Почему?

— Ну, потому хотя бы, что респектабельные буржуа стараются держаться подальше от таких мест. Улицы вроде Лоншан кажутся им подозрительными и связываются в их сознании с представлением о пороке.

— Но это же было так невинно! — пытался настаивать Ален.

Нет, даже Рабю вряд ли поймет, что он хочет сказать. Во всяком случае, Ален уже не был уверен, что это так ясно и просто.

— Когда вы были там в последний раз?

— Двадцать третьего декабря. С тех пор прошел почти год.

— Ваша жена знала об этих отношениях?

— Нет.

— Она ревнива?

— Если мне случалось переспать с какой-нибудь бабенкой, Мур-мур никогда не упрекала меня.

— Вы рассказывали ей о ваших встречах с другими женщинами?

— Иногда. В минуту откровенности.

— Она не подозревала о вашей связи со свояченицей?

— Насколько мне известно — нет.

— Вы не думаете, что тут может быть замешан другой мужчина?

Разговор грозил принять тот же оборот, что прошлой ночью во время объяснения со свояком.

— Мне ничего не остается, как согласиться с вашим предположением.

— Я спрашиваю о другом: имеются ли у вас лично какие-либо подозрения на этот счет?

— Нет, никаких.

— Вы много времени проводили в обществе жены?

— Утром я уходил раньше нее. Когда ей, например, надо было написать статью. Обычно она это делала дома. Иной раз она задерживалась, чтобы поговорить по телефону с сыном, он у нас живет на нашей вилле «Монахиня».

— Сколько ему лет?

— Пять.

— Это хорошо. Хорошо, а может, и плохо. Смотря по обстоятельствам. Продолжайте.

— Около одиннадцати она — почти ежедневно — звонила мне в редакцию и спрашивала, где я обедаю. А затем мы, как правило, встречались в ресторане.

— Продолжайте.

Рабю отодвинул тарелку, раскурил трубку.

— Из ресторана она чаще всего отправлялась брать интервью. Ее специальностью были беседы с заезжими знаменитостями. Длинные, обстоятельные. Собственно, даже не интервью, а нередко настоящие очерки, печатавшиеся с продолжением. Затем она снова звонила или присоединялась ко мне в нашем любимом баре «Колокольчик» на улице Мариньяно. Мы там собирались в восьмом часу своей компанией — человек десять-двенадцать.

— И ужинали тоже в компании?

— По большей части, да.

— Домой возвращались поздно?

— По правде сказать, раньше часу ночи почти никогда. Часа в дватри.

— Картина ясная — жили на холостую ногу. А присяжные, как бы они ни беспутничали сами, ведут все-таки семейный образ жизни. Ужин в кругу семьи, да еще с непременной суповой миской на столе, — одно упоминание об этом, и они приходят в умиление, размякают.

— Мы супа не едим, — холодно отозвался Ален.

— Завтра вашу жену переведут в тюрьму Птит-Рокетт. Я ее там навещу. Вы тоже можете попросить разрешения на свидание, но я сомневаюсь, чтобы на данном этапе следствия вам его дали.

— А что газеты?

— Вы не читали? Пока что комментарии довольно сдержанные. Вы в Париже на виду, поэтому коллеги ваши слишком далеко заходить не решаются. Тем более что и жена у вас — журналистка.

Они посидели еще минут десять, потом пересекли внутренний двор и взошли на крыльцо. В коридоре следственного отдела у дверей с номерными табличками дожидались арестанты в наручниках. Каждого охраняло двое конвоиров. Перед дверью в глубине коридора толпились фоторепортеры и газетчики.

Рабю передернул плечами.

— Этого следовало ожидать.

— Вчера они нагрянули ко мне домой.

— Знаю. Я видел фото в газетах.

Вспышки «блицев». Толкотня. Адвокат властно постучал и открыл дверь, пропуская Алена вперед.

— Прошу прощения, мой дорогой. Я не хотел, чтобы встреча господина Пуато с женой произошла перед дверьми вашего кабинета, на глазах у репортеров. Но, кажется, мы пришли слишком рано.

— На три минуты.

Следователь поднялся с места и предложил им сесть. Письмоводитель, расположившийся в конце стола, никак не реагировал на их появление.

Ален разглядывал следователя. Светловолосый, спортивного вида, спокойный, в отлично сшитом сером костюме. Длинные, узкие кисти рук, на одном из пальцев — перстень с печаткой.

— Вы ознакомили господина Пуато с ходом дела?

— Мы сейчас завтракали здесь в буфете.

— Прошу извинить, господин Пуато, что я вызвал вас на очную ставку, которая может быть вам неприятна, но я вынужден это сделать.

Ален с удивлением почувствовал, что горло его словно сжала чья-то рука.

— Я буду рад увидеть свою жену, — произнес он внезапно охрипшим голосом. Только теперь он вдруг осознал, какая непроходимая пропасть легла между ним и ею. Ему показалось, что с тех пор, как они расстались, прошла вечность. Он с трудом мог восстановить в памяти ее черты.

А между тем лишь немногим более суток отделяло его от вчерашнего утра. Мадам Мартен тронула его за плечо, и он проснулся. Потом в гостиной выпил кофе с двумя рогаликами и перелистал газеты. Шапки на первых страницах сообщали о буре над Ла-Маншем: затонуло рыболовное судно, в Бретани вода прорвала плотину, в нескольких городах на побережье затоплены подвалы.

Одевшись, как и в любое другое утро, он подошел к кровати и склонился над женой — она лежала такая теплая, разогретая сном. Ресницы ее дрогнули, она открыла глаза.

— Я пошел. Позвонишь?

— Сегодня не смогу, я же тебе еще вечером сказала. У меня встреча в отеле «Крийон», там и пообедаю.

— Тогда до вечера?

— До вечера.

Он с улыбкой потрепал ее по волосам. Улыбнулась ли она в ответ? Сколько он теперь ни старался, Ален не мог этого припомнить.

— Курите.

— Спасибо.

Он машинально взял сигарету. Совместное ожидание вызвало чувство неловкости, а завести какой-нибудь ничего не значащий разговор казалось немыслимым.

К счастью, раздался стук в дверь. Они встали-все трое. Только письмоводитель, как пришитый, сидел на своем стуле. Мур-мур вошла в сопровождении двух конвойных. Они захлопнули дверь под носом у фоторепортеров и сняли с нее наручники.

— Подождите арестованную в коридоре.

Ален и Мур-мур разделяло расстояние в каких-нибудь два метра.

Она была в своем блекло-зеленом костюме с блузкой ручной вышивки и в элегантной шапочке из того же материала, что и костюм, красиво оттенявшей темно-каштановые волосы.

— Садитесь, пожалуйста.

Она взглянула сначала на следователя, потом на адвоката. Наконец взгляд ее остановился на муже.

Алену показалось, что в глазах жены быстро-быстро, сменяя друг друга, промелькнули тени разноречивых чувств: сначала удивление возможно, потому, что лицо Алена поразило ее непривычной оцепенелостью, неподвижно застывшими зрачками глаз; потом чуть приметная искорка иронии — да, да, иронии, он не мог ошибиться, потом какой-то проблеск теплоты или дружеского сочувствия.

— Прости, что навлекла на тебя столько неприятностей, — тихо проговорила она, берясь за спинку стула.

Ален стоял точно окаменелый. Он не нашелся, что ей ответить, и молча сел. Их разделял лишь мэтр Рабю, слегка отодвинувшийся со своим стулом назад.

Следователь был явно сбит с толку словами Мур-мур и тянул время, пытаясь собраться с мыслями.

— Могу ли я истолковать ваши слова, сударыня, в том смысле, что все случившееся на Университетской улице не имеет никакого отношения к вашему мужу?

Рабю даже заерзал на стуле — он боялся того, что может сейчас услышать.

— Мне нечего прибавить к моим прежним показаниям.

— Вы любите вашего мужа?

— Вероятно.

Она не взглянула на него, только повела глазами по сторонам, словно искала сигарету. Трое мужчин вокруг нее курили. Бените, проявив догадливость, протянул ей свою пачку.

— Вы его ревновали?

— Не знаю.

— А ваш муж не состоял в любовной связи с вашей сестрой?

Она повернулась к Алену — в первый раз — и непринужденно проговорила:

— Я думаю, что он мог бы дать на этот вопрос более исчерпывающий ответ, чем я.

— Вопрос обращен к вам.

— Мне нечего сказать.

— Когда вам впервые пришла мысль убить сестру?

— Затрудняюсь ответить.

— Раньше, чем вчера утром? Хочу напомнить, что, уходя из дому, вы взяли из столика вашего мужа пистолет, лежавший в выдвижном ящике.

— Да, взяла.

— С какой целью?

— Мне нечего сказать.

— Вы решили держаться той же тактики, что и утром?

— Я буду держаться ее все время.

— Вы опасаетесь, что ваши показания кому-то повредят?

Она только пожала плечами.

— Вы щадите вашего мужа? Снова те же сухие слова:

— Мне нечего сказать.

— Вы раскаиваетесь в содеянном?

— Не знаю.