Жорж Сименон - Четыре дня бедного человека
«Жители Сен-Жермен-де-Пре — честные люди».
«У нас самообслуживание».
«Нам некогда проверять».
«Мы доверяем вам».
«Платите при выходе».
Хозяйки сами взвешивают фрукты, сами выбирают мерланов или налимов. В мясном отделе полуфабрикаты, бифштексы и котлеты, а на них этикетки с ценой. Из репродуктора с утра до вечера льется музыка, время от времени прерываемая ликующим голосом: «Дорогие покупательницы, не забудьте, что сегодня льготный товар — мыло».
Джанини, сияющий, приветливый, всех и каждого знающий по фамилии, прохаживается среди толпы покупателей, словно благосклонный монарх среди подданных. Уж не эта ли популярность и то, что в квартале проживает много итальянцев, натолкнули его на мысль выставить свою кандидатуру на муниципальных выборах? Или, наоборот, он стал торговать по заниженным ценам в надежде на будущие профиты, которые принесет ему пост муниципального советника? Впрочем, это не важно. Главное, он оказался настолько опасным конкурентом, что Марсель Лекуэн уже сейчас, за полгода до выборов, стал издавать газетку, обходящуюся ему весьма недешево.
Франсуа много раз проходил мимо заведения Джанини, и его будоражило зрелище толпы, которая течет через магазин в неотвязном ритме музыки, льющейся из громкоговорителя, а особенно вид денег, сыплющихся дождем в ящики трех касс, установленных на выходе. И не меньше будоражил его невысокий широкоплечий человек, всегда спокойный, улыбающийся, веселый, ничего в этой сутолоке не упускающий из виду.
Лекуэны и Найли из поколения в поколение скатывались все ниже, все больше опускали плечи и теперь, можно сказать, почти сошли с круга, а этот вылез из сточной канавы и — нате! — деньги чуть не лопатой гребет. Интересно, есть ли у него дети, сыновья? Может, они учатся в коллеже? Может, даже в коллеже Станислава? И, уж конечно, бледные, анемичные наследники огромных буржуазных квартир издеваются над ними — дескать, от них пахнет лавкой. А не предпочел бы Боб оказаться сыном Джанини?
Такие мысли возникали у Франсуа, когда он сочинял свои истории. Его по-настоящему восхищал этот коротышка итальянец, и Франсуа мысленно кружил вокруг него, строя планы относительно возможностей будущего сотрудничества. Почему бы Джанини в предвидении будущих выборов не издавать, подобно Марселю, газету?
В таком случае ему понадобится образованный человек, умеющий писать. «Я бакалавр, — сказал бы ему Франсуа. — Имею опыт редактирования. Подумайте, какую пользу вы сможете получить от статей, подписанных братом вашего соперника».
Он представлял физиономию Марселя, его холодную ярость. Представлял весьма вероятный звонок по телефону: «Франсуа, мне необходимо срочно поговорить с тобой». — «Извини, но я чудовищно занят». — «А когда я смогу повидать тебя?» — сбавит тон Марсель. «Сейчас соображу. Тебя устроит послезавтра в девять утра?» Это время он выберет нарочно, так как братец привык поздно вставать. А принял бы он все-таки предложение Марселя?
Но отныне с бесплодными фантазиями покончено.
Начинается новая жизнь. Вторжение Рауля, смерть Жермены — и вот в несколько минут он перестал строить пустые планы.
— Нет, Рене, речь идет не о работе продавцом в его магазине. И даже не кассиром или бухгалтером.
Вам ведь известно, что Джанини решил удариться в политику. А существует мнение, что кресло в Ратуше куда доходней депутатского мандата и даже портфеля министра.
— Преувеличиваете, Франсуа.
Репе все так же полусидела на краешке стола, и Франсуа видел, как под блестящим шелком платья непрерывно подрагивают ее ноги. Из золотого портсигара она вынула сигарету, прикурила от золотой зажигалки и выдохнула струю дыма.
— Ах, простите! Я не предложила вам.
— Ничего. Джанини не слишком образован, и это препятствует ему лично заниматься предвыборной агитацией. Обо мне он услышал, думаю, от своих дружков. Он собирается выпускать газету…
— …статьи в которой будут подписаны фамилией Лекуэн, да?
— Не знаю, возможно, я возьму псевдоним. Мы еще не говорили об этом. Сегодня вечером мы как раз обсудим все детали.
— Понятно.
— Надеюсь, вам понятно также, что, несмотря на политические амбиции брата, я не могу не думать о своем положении. У меня на руках сын и дочь. До последнего времени я держался в стороне.
— Да, Франсуа, это действительно новость, — заметила Рене, соскользнув со стола. Она подошла к бару, налила себе и, дробно рассмеявшись, добавила:
— Поздравляю вас. Жаль, нет Марселя, чтобы потолковать на эту тему.
— Не думаю, Рене, что присутствие Марселя так уж необходимо.
— Присядьте, Франсуа. Или сперва налейте себе.
— Сегодня я не расположен пить. Вы же знаете, я пью очень мало.
— Тогда присядьте.
Уж не специально ли она уселась напротив него в глубокое кожаное кресло, чтобы продемонстрировать свои ноги гораздо выше колен? Сначала она бросала на него быстрые взгляды, как бы прикидывая, что и насколько переменилось в нем.
— Признаюсь, когда вы появились тут, я решила, что вы пьяны. Я подумала, это такой удар и вы выпили…
— Нет, я не пьян.
— Я знаю.
Она понемножку начинает смотреть ему в лицо. Но пока что еще не вполне определила свое мнение.
— Полагаю, вы не испытываете особой привязанности к Джанини? Если сравнить его с вашим братом.
— К брату, между прочим, я тоже не испытываю привязанности.
— И ко мне, разумеется, тоже? — со смехом поинтересовалась Рене.
— Вы — другое дело. Но в любом случае привязанностью это чувство не называется. Разберемся потом.
— Сколько Джанини предложил вам за избирательную кампанию?
— Сумма пока не установлена. Понимаете, мне необходимо полностью обновить гардероб. Думаю, я уже не смогу жить в своей квартире на улице Деламбра. Вы, кстати, так ни разу и не удостоили нас своим посещением. И потом, у меня неизбежно будут большие расходы на представительство.
Франсуа импровизирует все это в порыве вдохновения, чтобы только оттянуть момент, когда нужно будет назвать цифру. Он уже так привык к самоуничижению, что боится запросить слишком мало. Потаскуха чувствует это и пальцем не шевельнет, чтобы помочь ему. Разве что ободрительно улыбается.
— Да, я же позабыл про похороны Жермены. Жермена умерла, и тело ее все еще находится в больнице.
— Джанини знает об этом?
— Еще нет.
Итальянец заменил пресловутого плетельщика стульев г-на Магена. С каждой фразой он становится все реальней, все вещественней. Еще немного, и Франсуа сам поверит, что вечером у него и вправду встреча с Джанини.
— Послушайте, Рене. Нам обоим некогда. Вполне вероятно, что сегодня мы с ним не станем входить в детали. Он подпишет мне чек на десять тысяч на самые срочные расходы, а там посмотрим. Передайте Марселю, что мне очень жаль и что я сделаю все возможное, чтобы не слишком досадить ему.
Ну вот и конец. Вместо заранее приготовленного чека с подачкой бедному родственнику Рене вынимает из сумочки чековую книжку. Авторучка у нее золотая, как сигаретница, зажигалка и массивные часы-браслет. Подписывает.
— Возьмите, Франсуа. Думаю, вам нет необходимости встречаться с Артуро Джанини. Достаточно будет позвонить. Скажите ему, что вы подумали и предпочли работать на родного брата. В следующую среду я снова буду в Париже у своего дантиста. Позвоните мне часика в четыре… — И уже у двери, пожимая Франсуа руку, добавила:
— Примите мои соболезнования. В сущности, мне тут больше нечего делать, так что я выйду с вами.
Он проводил ее до машины. Фирмен уже распахнул дверцу.
— Вас подбросить куда-нибудь?
— Благодарю, Рене, нет. Привет Марселю.
Шести еще нет, и большинство магазинов работает.
Франсуа сгорал от желания одеться с головы до ног во все новое. Он поймал открытое такси и по пути не пропускал ни одних уличных часов — так велико было его нетерпение.
Глава 5
Франсуа выскочил из такси на углу бульвара Монпарнас напротив террасы кафе «Купол» и быстро свернул на улицу Деламбра, уже издали всматриваясь в большие часы над лавкой Пашона. За бечевочный хвостик он держал пакет в коричневой бумаге, на которой напечатано название магазина с бульвара Сен-Мишель. Туфли для Боба. Он подумал и о Бобе. Он все время думает о нем.
Думал и примеряя в магазине костюм; давным-давно он сказал себе, что когда-нибудь будет одеваться только здесь.
Франсуа рассматривал себя в трехстворчатом зеркале, но мысль о чеке портила настроение — и все по причине полученного им воспитания, воспитания поркой, как выразился Рауль. Он опасался, что, когда станет расплачиваться, его примут за мошенника.
Поначалу Франсуа собирался купить черный костюм, как и положено при трауре; в нем он в глазах Боба и всей улицы Деламбра, да и Марселя с Раулем в том числе, будет выглядеть почтенным вдовцом. Но вдруг он увидел костюм благородного серого цвета из прекрасной тонкой шерсти, легкий, мягкий, короче — костюм, о каком мечтал с восемнадцати лет.
