Гастон Леру - Дама в черном
Мы уже знаем, как появление Ларсана в Бурге разрушило планы Дарзаков, заставив их позабыть о своей сдержанности по отношению к Рансу и отправиться вместе со Станжерсоном к людям, мало им симпатичным, но честным и способным, по их мнению, защитить их. В то же время супруги позвали на помощь Рультабия. Дарзак запаниковал по-настоящему, особенно тогда, когда на вокзале в Ницце нас встретил сам Артур Ранс. Но еще до нашей встречи произошел маленький инцидент, который я не считаю возможным обойти молчанием. Прибыв в Ниццу, я сейчас же выскочил на перрон и побежал на телеграф справиться, нет ли телеграммы на мое имя. Мне подали голубую бумажку, и, не вскрывая ее, я побежал разыскивать Рультабия и Дарзака.
– Прочтите, — сказал я репортеру.
Рультабий вскрыл телеграмму и прочел: «Бриньоль не выезжал из Парижа с 6 апреля, ручаюсь в этом». Рультабий посмотрел на меня и усмехнулся.
– Вот оно что, — проговорил он. — Это вы навели справку? Что вам взбрело на ум?
– В Дижоне, — ответил я, несколько обиженный тоном Рультабия, — мне пришла в голову мысль, что Бриньоль, вполне вероятно, принимает какое-нибудь участие в несчастьях, о которых можно было догадываться из полученных вами телеграмм. Я попросил одного из моих друзей уведомлять меня о поведении этого господина. Мне очень хотелось знать, не уезжал ли он из Парижа.
– Теперь вы знаете, — ответил Рультабий. — Надеюсь, впрочем, вы не предполагаете, что под маской Бриньоля скрывается воскресший Ларсан?
– Глупости! — воскликнул я раздраженно, так как ясно видел, что Рультабий издевается надо мной. По правде сказать, я допускал именно эту мысль.
– Вы все еще продолжаете подозревать Бриньоля? — грустно спросил Дарзак. — Это несчастный человек, но славный малый.
– Я так не думаю, — возразил я, забившись в свой угол.
Вообще говоря, мне не особенно везло в моих личных умозаключениях рядом с Рультабием, который часто надо мной подсмеивался. Но на этот раз, несколько дней спустя, мы все же получили доказательство, что, если Бриньоль и не представлял собой нового воплощения Ларсана, он все же был большим негодяем. И Рультабий, и Дарзак, отдав должное моей проницательности, принесли мне извинения. Если я упомянул об этом случае, то лишь для того, чтобы показать, насколько меня преследовала мысль о Ларсане, скрывавшемся за кем-нибудь из мало нам знакомых людей. Черт возьми! Боллмейер так часто доказывал свой талант в этой области, скажу даже свой гений, что я был вправе никому и ничему не доверять. Однако вскоре мне пришлось понять, — и неожиданное прибытие мистера Артура Ранса сыграло в этом немалую роль, — что Ларсан на сей раз переменил тактику. Бандит не скрывался, а, напротив, показывался, по крайней мере некоторым из нас, с невероятной смелостью. Чего он мог опасаться в этой стране? Ни Дарзак, ни Матильда не выдали бы его, следовательно, и друзья их также! По-видимому, он имел целью разрушить счастье молодых супругов, которые решили, что навсегда избавились от него. Но тут возникал вопрос. Почему он избрал этот способ мести? Не проще ли ему было объявиться еще до свадьбы? Он сорвал бы ее! Да, но тогда ему пришлось бы показаться в Париже! Имели ли мы право полагать, что опасность, сопряженная с таким появлением, могла остановить Ларсана? Кто решился бы утверждать это?
Но послушаем Артура Ранса, который присоединился к нам в купе. Он, разумеется, ничего не знал об истории в Бурге, о появлении Ларсана в поезде и сообщил нам ужасную новость. Если мы до сих пор могли сохранять хоть какую-нибудь надежду, что Ларсан отстал по дороге на Кюлоц, — теперь нам приходилось от нее отказаться. Артур Ранс, — и он также, — только что видел Ларсана! Он тотчас поехал нам навстречу, чтобы предупредить нас до нашего прибытия на место и тем самым дать нам возможность выработать план действий.
– Мы проводили вас на вокзал, — рассказывал Ранс Дарзаку. — После отправления поезда ваша супруга, профессор Станжерсон и я вышли с вокзала и прогулялись до бульвара. Станжерсон вел под руку госпожу Дарзак, а я шел справа от профессора. Вдруг, в тот момент, когда мы выходили из общественного сада и остановились, чтобы пропустить трамвай, я столкнулся с господином, который произнес: «Простите»! Я вздрогнул, услышав знакомый мне голос, и поднял глаза: то был Ларсан! Именно этот голос я слышал в зале суда! Он пристально посмотрел на нас непроницаемым взглядом. Я не знаю, как мне удалось удержать возглас, готовый сорваться с моих уст, и не назвать негодяя по имени! Как я не закричал: «Ларсан»? Я быстро увлек за собой профессора Станжерсона и его дочь, которые ничего не видели, заставил их обойти вокруг музыкального павильона и подвел к стоянке экипажей. На тротуаре перед ней я снова увидел Ларсана. Я не понимаю, как Станжерсон и госпожа Дарзак не заметили его!..
– Вы уверены в этом? — с беспокойством спросил Дарзак.
– Совершенно уверен!.. Я сослался на легкое головокружение, мы сели в карету, и я приказал кучеру трогать. Ларсан так и стоял на тротуаре, не спуская с нас ледяного взгляда, пока мы не отъехали.
– И вы уверены, что моя жена не видела его? — спросил, волнуясь все больше, Дарзак.
– О да, я уверен, говорю вам…
– Боже мой! — вмешался Рультабий. — Если вы думаете, Дарзак, что сможете долго вводить жену в заблуждение при новых появлениях Ларсана, вы сильно ошибаетесь.
– Однако, — возразил Дарзак, — мне почти удалось внушить Матильде, что это была галлюцинация, и по приезде в Гараван она казалась мне совсем спокойной.
– По прибытии в Гараван? — спросил Рультабий. — Вот, дорогой Дарзак, телеграмма, которую ваша жена послала мне из Гаравана. — И репортер передал ему телеграмму, в которой были только эти два слова: «На помощь!»
Эта новость стала настоящим ударом для несчастного Дарзака.
– Она снова потеряет рассудок! — промолвил он, скорбно покачав головой.
Именно этого мы все и боялись. Приехав, наконец, в Ментону, мы обнаружили на вокзале Станжерсона и госпожу Дарзак — они пришли встретить нас, несмотря на обещание, которое Артур Ранс взял с профессора, — не выходить из замка до его возвращения. Госпожа Дарзак встретила Рультабия со словами, которые лишь подтверждали наши опасения. Увидев молодого человека, она бросилась к нему и, как всем нам показалось, едва сдержалась, чтобы не заключить его в свои объятия. Я видел, что она хватается за него, как утопающий хватается за руку, которая может вытащить его из бездны, и услышал ее шепот: «Я чувствую, что схожу с ума!» Что касается Рультабия, то я иногда видел его таким же бледным, но никогда еще — таким холодным и сдержанным.
Глава VI
Форт Геркулес
Сойдя на станции Гараван, путешественник — в какое бы время года он ни вздумал посетить эту волшебную страну, — может подумать, что попал в сады Гесперид [9], золотые плоды которого привлекли взор Геркулеса. Я, вероятно, не стал бы упоминать о сыне Юпитера и Алкмены, если бы все здесь не наводило на мысли о его мифологической славе и сказочном путешествии на эти роскошные берега. Рассказывают, что финикийцы, перевозя своих пенатов [10] под сень скал, на которых потом поселились Гримальди [11], дали маленькой бухте, горе, мысу и полуострову имя Геркулеса, которому они поклонялись, но мне думается, что это имя они уже встретили там; если боги, утомленные белой пылью дорог Эллады, действительно отправились на поиски чудесной страны, теплой и благоуханной, чтобы в ней отдохнуть от своих приключений, они не могли найти ничего прекраснее. Это были первые туристы Ривьеры. Сад Гесперид мог находиться только здесь, и Геркулес приготовил место для своих товарищей с Олимпа, освободив этот чудный уголок от стоглавого дракона.
Когда, выйдя с вокзала, мы молча дошли до берега, перед нашим взором предстал громадный силуэт замка-форта на полуострове Геркулеса, который, увы, лет десять назад из-за работ, произведенных на границе, перестал быть собственно полуостровом. Под косыми лучами солнца стены старинной Квадратной башни сверкали на фоне морской воды, как золотая кольчуга. Башня, как древний часовой, помолодевший под солнечным светом, охраняла залив Гаравана, изогнутый в виде лазурного серпа. По мере того как мы продвигались вперед, блеск ее угасал — светило склонялось за гребень гор.
На западе выступы скал уже укутались своим пурпурным плащом, и замок вырисовывался на их фоне мрачной и грозной громадой, когда мы переступали его порог. На первых ступенях узкой лестницы, которая вела в одну из башен, стояла нежная и прелестная фигурка. Это была жена Артура Ранса, прекрасная Эдит. Ах, дорогая Эдит, когда хотят быть олицетворением романтичного образа в средневековой рамке, образа неведомой принцессы, далекой, милосердной и меланхоличной, нельзя обладать такими глазами! И волосы ваши чернее воронова крыла. Этот цвет — вовсе не ангельский. Ангел ли вы, Эдит? Естественна ли в вас эта ленивая медлительность движений? Не лгут ли эти нежные черты? Простите, что задаю все эти вопросы, Эдит, но, увидев вас впервые, очарованный гармонией вашего образа, словно застывшего на этом каменном пьедестале, я подметил и черный взгляд ваших глаз, обращенный на дочь профессора Станжерсона, подметил его жесткость, которая шла вразрез с дружеским тоном вашего голоса и приветливой улыбкой на устах.
