Джеймс Чейз - Что лучше денег?

— Мой друг. — Она откинулась на локти и выпятила грудь. В ней было столько же соблазна, сколько в тарелке остывшего супа. — Он работает в актерском отделе киностудии. В кабинете начальника они держат более десяти тысяч долларов, так он мне сказал. Они должны иметь наличные, чтобы расплачиваться за массовку. Замок на двери пустяковый.

Когда я зажигал сигарету, руки у меня дрожали.

— Мало ли сколько там денег, мне-то что?

— Я подумала, что мы могли бы провернуть это дело.

— Очень умная мысль. А ты не подумала, что не всем это понравится? Разве тебе не говорили, что брать чужие деньги означает красть?

Она сморщила нос и пожала плечами.

— Я высказала просто предположение. Если ты так настроен, забудь об этом.

— Спасибо за совет. Я как раз собирался это сделать.

— Ладно, как знаешь. Я-то думала, ты действительно хочешь раздобыть деньги.

— Хочу, но не до такой степени.

Она встала на ноги.

— Пойдем есть.

— Иди сама. У меня есть дело.

Она направилась к двери.

— Пойдем, не ломайся. Я не жадная. Я тебя угощаю. Не настолько же ты загордился, чтобы не принять мое приглашение?

— Я не загордился. Мне надо кое-что сделать. Я должен пойти к Расти и занять у него денег на билет домой. Я уезжаю.

Она уставилась на меня.

— Зачем тебе это нужно?

— Я остался без работы, — сказал я, испытывая свое терпение. — Я не могу питаться воздухом, поэтому уезжаю домой.

— Ты можешь получить работу в студии «Пасифик». Завтра там большая массовка. Им требуются люди.

— Требуются? Но мне-то как получить такую работу?

— Я устрою. Пойдешь завтра со мной. Тебе дадут работу. А теперь пойдем есть, я умираю с голоду.

Я пошел, потому что был голоден и мне осточертело с ней препираться.

В маленьком итальянском ресторанчике нам подали превосходные спагетти и тонкие ломтики телятины, зажаренные в масле.

Посреди ужина она спросила:

— Шэрли вправду сказал, что я могу петь?

— Да, и еще вот что он сказал: когда ты вылечишься и будешь в полном порядке, он даст тебе контракт.

Она отодвинула свою тарелку и зажгла сигарету.

— Взять там деньги было бы проще простого.

— Я не стал бы делать для тебя ничего подобного, да и вообще ни для кого.

— Но ведь ты хотел, чтобы меня вылечили?

— Заткнись, черт бы тебя побрал вместе с твоим лечением!

Кто-то опустил монетку в музыкальный автомат. Джой Миллер запела «Когда-нибудь». Мы оба напряженно слушали. Она пела пронзительным голосом и часто фальшивила. Запись на пленке, которая лежала у меня в кармане, была куда лучше, чем на этой пластинке.

— Полмиллиона в год, — мечтательно произнесла Рима. — А ведь ничего особенного, верно?

— Верно, только тебе все равно до нее далеко. Она не нуждается в лечении. Пошли отсюда. Я хочу спать.

Когда мы вернулись домой, Рима подошла к двери моей комнаты.

— Ложись со мной, если хочешь, — сказала она. — Я сегодня в настроении.

— Перебьешься, — сказал я и захлопнул перед ней дверь.

Я лежал в темноте, и эти чертовы деньги в киностудии, о которых она мне рассказала, не шли у меня из головы.

Я старался внушить себе, что о краже не может быть и речи. Я опустился достаточно низко, но не настолько, чтобы красть. И все-таки я не мог отвязаться от этой мысли.

Если бы можно было ее вылечить… Я размышлял над этим, пока не заснул.

На следующее утро в начале девятого мы отправились автобусом в Голливуд. У главного входа в студию «Пасифик» мы смешались с толпой, которая валом валила через ворота.

— У нас еще полно времени, — сказала Рима. — Съемки начнутся не раньше десяти. Пойдем со мной. Я скажу Лэрри, чтобы он тебя зарегистрировал.

Я пошел за ней.

В стороне от главного корпуса киностудии располагались домики типа бунгало. Возле одного из них стоял высокий худой человек в вельветовых брюках и синей рубашке, к которому я почувствовал отвращение с первого взгляда. У него было опухшее лицо, бледное и плохо выбритое, с близко посаженными жуликоватыми глазами, и замашки сутенера.

Он встретил Риму глумливой усмешкой:

— Привет, киска! Пришла отрабатывать свою норму? — Потом, взглянув на меня, спросил: — А это еще кто?

— Мой друг, — сказала Рима. — Можно ему участвовать в массовке?

— Почему бы нет. Чем больше, тем веселее. Как его зовут?

— Джефф Гордон, — сказала Рима.

— Хорошо, я запишу его. — Обращаясь уже ко мне, он продолжал: — Топай в третью студию, приятель. Прямо по аллее, второй поворот направо.

Рима сказала мне:

— Ты иди. Мне надо поговорить с Лэрри.

Я пошел по аллее. На полпути я оглянулся. Рима и Ловенстин входили в домик. Он обнимал ее за плечи и говорил ей что-то в самое ухо.

Я стоял под палящим солнцем и ждал. Через некоторое время Рима вышла и направилась ко мне.

— Я осмотрела замок в двери. Открыть его — пара пустяков. В ящике стола, где хранятся деньги, замок посложнее, но я бы и с ним справилась, лишь бы времени хватило.

Я ничего не сказал.

— Мы могли бы сделать это сегодня ночью. Здесь ничего не стоит затеряться, — продолжала она. — Я знаю место, где можно спрятаться. Надо переждать здесь ночь, а утром выйти. Это было бы нетрудно.

Я колебался не более секунды. Я понимал, что, если сейчас не рискнуть, я вообще ничего не добьюсь, и тогда останется только вернуться домой и признать свой крах. Если бы удалось ее вылечить, мы оба преуспели бы в жизни.

В тот момент десять процентов с полмиллиона заслонили от меня все на свете.

— Ладно, — сказал я. — Если ты собираешься это сделать, будем делать вместе.

Мы лежали бок о бок в темноте под большой сценой третьей студии. Мы лежали там уже три часа, прислушиваясь к топоту ног над головой, крикам рабочих сцены, которые готовили новые декорации для завтрашних съемок, к профессиональной брани режиссера, когда они не делали того, что он требовал, или делали то, чего он требовал не делать.

Весь день, пока не начало смеркаться, мы работали до седьмого пота в жарком свете юпитеров вместе с тремя сотнями других статистов, и я ненавидел это скопище неудачников, цепляющихся за Голливуд в надежде, что когда-нибудь кто-нибудь их заметит и выведет в кинозвезды.

Мы изображали толпу, которая наблюдает за схваткой боксеров, оспаривающих титул чемпиона. Мы вскакивали и орали, когда режиссер подавал нам знак. Мы садились и шикали. Мы подавались вперед с выражением ужаса на лице. Мы свистели и улюлюкали, а под конец устраивали дебош, когда бледный и тощий парнишка на ринге, с виду просто заморыш, посылал чемпиона в нокаут.

Мы делали это снова и снова с 11 утра до 7 вечера. Еще ни разу в жизни я так не вкалывал.

Наконец режиссер скомандовал отбой.

— Шабаш, ребята! — рявкнул он через систему громкоговорителей. — Всем быть здесь завтра ровно в девять. Одеться как сегодня.

Рима потянула меня за рукав.

— Иди за мной и двигайся побыстрей, когда я скажу.

Мы пристроились в хвост длинной очереди взмокших от пота статистов. У меня тяжело билось сердце, но я гнал от себя всякую мысль о том, что будет дальше.

— Вот сюда, — сказала Рима и слегка меня подтолкнула.

Мы проскользнули на аллею, которая привела нас к заднему входу в третью студию, и без труда проникли под сцену. Первые три часа мы сидели как мыши в норе, боясь пошевелиться, но где-то около десяти рабочие сцены закончили свои дела, и в помещении не осталось никого, кроме нас.

Мы с жадностью закурили. Неяркий огонек спички осветил Риму, которая лежала рядом со мной в пыли. Она сверкнула на меня глазами и сморщила нос.

— Все будет в порядке. Еще полчаса, и мы сможем приступить к делу.

Вот когда я почувствовал настоящий страх. Надо было выжить из ума, говорил я себе, чтобы впутаться в такое дело. Если нас поймают…

Чтобы отвязаться от этих мыслей, я спросил:

— А этот Ловенстин, он тебе кто?

Она беспокойно заворочалась. Похоже было, что я задел больное место.

— Да никто.

— Так я тебе и поверил. Как ты свела знакомство с такой крысой? Он смахивает на твоего дружка Уилбура.

— Уж ты-то помолчал бы со своей полосатой физиономией. Кем ты себя воображаешь?

Я сжал кулак и саданул ее по бедру.

— Заткнись насчет моего лица!

— Тогда заткнись насчет моих друзей!

У меня мелькнула мысль.

— Ну, конечно! Это у него ты достаешь наркотики. У него на лбу написано, что он ими торгует.

— Ты ушиб мне ногу!

— Жалко, что совсем не пришиб. Значит, наркотики тебе дает эта крыса?

— А если и он? Должна же я у кого-то их брать?

— Надо было совсем спятить, чтобы связаться с тобой!

— Ты ведь меня ненавидишь, да?

— Ненависть тут ни при чем.