Жаклин Уинспир - Мейси Доббс. Одного поля ягоды
— А кто интересуется?
— Меня зовут Мейси Доббс, — ответила она, намеренно переходя на южнолондонский диалект ее детства. — Эндрю Дин сказал, что вы мне поможете.
— Старина Энди предложил заглянуть ко мне, да?
— Да. Энди говорил, что вы тут всех знаете.
— Каждый раз, как кембриджские благодетели зайдут, так всякие загадки загадывают.
Если бы не срочное дело, Мейси наверняка бы рассмеялась. Но сейчас она хотела скорее задать вопрос. Она вынула фото Шарлотты Уэйт и передала Рэкхему.
— Конечно, глаза мои уже не те, что прежде. Верно, придется очками разжиться, — сказал старик и, прищурившись, посмотрел на Мейси. — Знаете, они сейчас так дорого стоят…
Мейси извлекла из кошелька блестящие полкроны и протянула Смайли.
— На хорошие очки хватит. Ладно, что у нас тут? — Старик постучал пальцами по виску. — Придется напрячь мои старые клеточки.
Смайли взглянул на фотографию, поднес ближе и снова сощурился.
— Я все рожи запоминаю. Фотографическая память, так мне говорили. Ладно… — Старик помолчал. — Она как будто нездешняя, правда?
— Вы ее видели?
— Стопроцентной гарантии не дам. Глаза у меня, знаете ли.
Мейси протянула ему флорин.
— Ага. В бесплатной столовке. Я был там пару дней назад, но видел, как она заходила. Только была не такая нарядная, как тут.
— В какой столовой? Где?
— Не в той, что квакеры устроили, а в другой, на Таннер-стрит, недалеко от старого работного дома, — пояснил Смайли, указывая направление.
— Спасибо, мистер Рэкхем.
Его глаза сверкнули.
— Но это не моя фамилия.
— Разве?
— Не-ет. Настоящая фамилия Пойнтер. А называют Смайли Рэкхем, потому что этим я и занимаюсь.[12] — Он постучал по виску. — Но теперь мне пару дней ничего делать не придется. Спасибо вам, мисс Доббс.
Старик зазвенел монетами, а Мейси, махнув на прощание, пошла дальше.
В дверях благотворительной столовой она решила постоять минуту, спрятавшись в тени, откуда можно было незаметно все рассмотреть. Внутри находилось огромное помещение, заставленное рядами столов, покрытых чистыми белыми скатертями. Служащие усердно трудились, стараясь сохранить достоинство людей, потерявших все из-за экономической депрессии, задевшей все слои общества. А на самом дне утешений было мало или вовсе никаких. Мужчины, женщины и дети становились в очереди за тарелкой супа и ломтем черствого хлеба. Потом выстраивались вдоль столов, отыскивая свободное место среди знакомых лиц, изредка приветствуя друзей выкриками, шутили и даже пели, приглашая остальных присоединиться. Она увидела нечто, чего нельзя было купить за деньги: дух единения. Заметила, как мужчина в начале очереди вдруг стал приплясывать, а потом, прихлопывая в такт, запел. И все вокруг подхватили, да так, что даже Мейси, озабоченно искавшая Шарлотту, улыбнулась.
Говядина с морковкой,Говядина с морковкой.Вот, что брюшку угодит,Сил придаст и подбодрит.Не будь как те, что птичий кормЕдят с большой охотой.С утра до ночи что есть мочиЕшь говядину с морковкой.
И тут Мейси увидела Шарлотту.
Перед ней возникла совсем иная девушка, ходившая между столами и кухней, переговариваясь с другими работниками. Она улыбалась детям и, иной раз склоняясь над ними, то трепала шевелюру маленького озорника, то разнимала драку из-за игрушки. Два дня. Она провела здесь всего два дня, а люди уже смотрели на нее с восхищением. Глядя, как Шарлотта помогает другой работнице, Мейси покачала головой. «А ведь никто и не знает, кто она на самом деле». И нечто в голосе и походке девушки вдруг кого-то напомнило Мейси. «Прирожденного решительного лидера». Шарлотта пошла в отца.
Мейси вошла в зал.
— Мисс Уэйт? — Она коснулась рукава Шарлотты, когда та возвращалась на кухню с пустым котлом.
— Ой!
Мейси вовремя подхватила котел, удержав от падения, и они вместе поставили его на стол.
— Как вы меня нашли?
— Не важно. Вы хотели со мной поговорить.
— Послушайте, — сказала Шарлотта, озираясь, — я не могу здесь разговаривать, понимаете? Зайдите, когда закончится моя смена. Я работаю до семи, а потом пойду на съемную квартиру.
Мейси покрутила головой:
— Нет, мисс Уэйт. Я больше не выпущу вас из виду. Я побуду здесь, пока вы не закончите. Дайте мне фартук, я помогу вам.
Глаза Шарлотты округлились.
— О, ради Бога, мисс Уэйт, тяжелый труд мне знаком не понаслышке.
Шарлотта унесла пальто Мейси, а когда вернулась, они вместе принялись за работу под аккомпанемент другой шуточной песни голодных лондонцев, которая эхом отдавалась под крышей:
Мне по нраву пикулиВ остренькой заливе.Лук с капустой и мясцомЕм воскресным вечерком.И томаты иногда,Но нечасто, впрочем.Ведь больше всех люблю яОгурчика кусочек.
Они вместе вышли из столовой в половине восьмого. Шарлотта шла первой, направляясь по темным улицам к ветхому трехэтажному дому, вероятно, когда-то принадлежавшему богатому купцу, а теперь, спустя двести лет, разделенному на множество квартир и комнатушек. Она снимала на верхнем этаже тесную клетушку с наклонными потолками, где приходилось нагибаться, чтобы не удариться о балки. Хотя на кухне Шарлотта уверенно исполняла роль работницы, теперь она занервничала и сразу же, извинившись, ушла в уборную, расположенную в конце сырого и мрачного коридора. Мейси отнеслась к ее перемене с подозрением и решила подождать в коридоре, поглядывая на дверь в туалет. За несколько минут, проведенных в одиночестве, она мысленно приготовилась к разговору. Мейси глубоко задышала и, закрыв глаза, представила льющийся сверху поток белого света, который окутывает ее теплом понимания и сочувствия, подсказывая слова, способные поддержать девушку и помочь ей избавиться от тяжкого бремени. «Пусть мне не придется судить. Пусть я буду открыта и готова услышать и принять правду, которую узнаю. Пусть мои решения пойдут всем на благо. Пусть моя работа принесет людям покой…»
Шарлотта вернулась, и они вместе, наклонившись, снова вошли в ее комнату. В этот момент Мейси заметила на стене молитву в рамке, весьма вероятно, привезенную Шарлоттой из Кэмденского аббатства в новое убежище в Бермондси:
Милостью Твоей, Боже, даруй им покой.
Когда придешь Ты судить живых и мертвых, даруй им покой.
Покой вечный подай им, Господи, и свет вечный им да сияет.
Да упокоятся они с миром.
Обрела ли Шарлотта покой в Кэмденском аббатстве? А Розамунда, Лидия и Филиппа обрели покой? А убийца? Ждет ли их вечный покой?
Шарлотта придвинула стулья с дощатой спинкой к чахлому огоньку газового камина. Они сели, не сняв пальто: в комнате было слишком холодно. Несколько минут они просидели молча. Потом Шарлотта заговорила:
— Право, не знаю, с чего начать…
Мейси наклонилась и, взяв ее руки в свои согревшиеся ладони, тихо сказала:
— Начните с чего угодно. Мы всегда сможем вернуться к началу.
Сглотнув и сжав губы, Шарлотта заговорила:
— Я… думаю, все началось, когда я поняла, как сильно отец любит моего брата Джо. Не то чтобы он меня совсем не любил. Нет, просто любил его гораздо больше, чем меня. Я была еще совсем девчонкой. Конечно, мама не часто к нам приезжала. Они с отцом не очень-то уживались, полагаю, это вы уже знаете.
Шарлотта затихла и несколько минут сидела молча с закрытыми глазами. Ее руки тряслись. Мейси заметила, как двигались ее веки, словно воскрешение прошлого причиняло ей боль.
— Все было так неочевидно и проявлялось в каких-то мелочах. Отец возвращался с работы и едва замечал Джо, как глаза его сразу загорались. Он трепал его по голове, все в таком роде. А потом видел меня. И мне улыбался уже не так… оживленно.
— Вы с братом ладили? — спросила Мейси.
— О да, да, конечно. Джо был моим кумиром! Он знал, как я к нему относилась. Он вечно выдумывал всякие игры, а когда отец хотел поиграть с ним в крикет, Джо всегда говорил: «Чарли тоже должна пойти с нами». Чарли — так они меня называли.
Мейси слушала молча, потом снова коснулась руки Шарлотты, чтобы та продолжала.
— Не знаю, когда именно, но однажды такое отношение начало меня злить. Думаю, мне тогда было лет двенадцать-тринадцать. Я чувствовала себя так, словно участвую в гонке, в которой мне все равно не победить, а сил продолжать уже не осталось. Конечно, к тому времени мама уже засела в Йоркшире. Отец просто избавился от нее. Дела у него тогда пошли в гору. Открывались новые магазины, и рядом всегда был Джо. Брат был старше меня на семь лет, и отец собирался передать дело ему. Помню, однажды за завтраком я заявила, что хочу делать то же, что и брат: работать у отца и, как все новички, начать с самого низа. Но отец просто рассмеялся. Сказал, что я не гожусь для тяжелой работы — «работенки», как он тогда выразился. «Руки у тебя не для тяжелой работенки».
