Джо Алекс - Скажу вам, как погиб он
— Да… — Иэн покивал головой. — Но хорошо, что уже закончилось. Ладно, оставляю тебя одного. Примерно через час будет ланч. Познакомишься со Спарроу и молодым Дэвисом, моим ассистентом. Они не встречали вас, потому что заняты в лаборатории. Я тоже иду туда. Если тебе что-нибудь понадобится…
— …то здесь есть звонок для вызова службы! — перебил Алекс, указывая на скрытую за спинкой дубовой кровати кнопку. — Я помню.
Иэн молча улыбнулся и вышел, тихо закрыв за собой дверь. Алекс еще некоторое время стоял посреди комнаты, осматриваясь. Потом начал неторопливо распаковывать свои чемоданы. Управившись с этим и умывшись с дороги в маленькой, примыкающей к комнате ванной, выложенной старинным голубым кафелем с изображением греческих богов, одетых в костюмы голландских мещан восемнадцатого века и разыгрывающих сцены из «Метаморфоз», он вернулся в комнату и уселся в удобном кресле за маленьким столом, на который поставил свою пишущую машинку, и открыл ее. Он испытывал странное чувство, будто его в полном сознании погрузили в какой-то давно снившийся сон и велели еще раз заново пережить все то, что уже прошло и закончилось. Он даже ощущал то же самое беспокойство, которое непрерывно мучило его тогда и в котором в те времена он не признавался даже самому себе. Тогда он боялся. Он боялся той минуты, когда снова вернется в эскадру и с наступлением ночи выйдет вместе с другими пилотами на затемненный аэродром, и зашагает к почти невидимой цепочке стоящих там тяжелых боевых машин. Одна из них снова поднимет его в жуткий мир блестящих, как ножи, прожекторов, тихого хруста осколков рвущихся рядом зенитных снарядов и страха перед ночным истребителем, который невидимо приближается в темноте, как приближается молодая летучая мышь к большой, толстой и неповоротливой ночной бабочке. Со временем это прошло. Он даже забыл об этом страхе. И вот сейчас он сидел, крепко сжав пальцами подлокотники кресла, и ждал, когда часы пробьют шесть раз. Именно в шесть часов должен был тогда заехать за ними джип из военно-воздушной базы.
Джо невольно взглянул на циферблат. Но часы молчали. Алекс встал и подошел к ним. Часы были старинные, темно-золотистые, а за стеклянной дверцей находился маятник в виде солнца с лицом девушки, развевающиеся волосы которой были его лучами. Выше, на белом диске, находились строгие римские цифры, нанесенные голубой эмалью. На самом верху взлетал в небо золотистый крылатый юноша с прижатой к губам длинной тонкой трубой. В нижней части циферблата стояла надпись: «I.Godde a Paris». Алекс открыл часы, сунул палец под маятник и нащупал большой железный ключ. Когда он заводил часы, их механизм тихонько урчал. Джо легонько тронул пальцем лицо-солнце. Маятник качнулся, и раздалось негромкое мерное тиканье. Джо взглянул на свои наручные часы. Без десяти двенадцать. Он установил на соответствующее время стрелки настенных часов, еще раз окинул взглядом комнату и вышел.
Ланч подавали на террасе со стороны парка. У стола стояла Сара, казавшаяся сейчас выше и стройнее в серой юбке, белой блузке и туфлях на высоких тонких каблуках. Она составляла в большой вазе композицию из цветов и беседовала с круглолицей Кейт, которая как раз принесла поднос с бутылками. Саре помогал высокий молодой человек, и Алекс догадался, что это Филипп Дэвис. У него были темные, коротко стриженные и гладко зачесанные назад волосы, небольшие усики и приятные голубые глаза. Филипп без сомнения был привлекательным молодым человеком, хотя сразу было видно, что сам он об этом не очень заботился. Из нагрудного кармана серого фланелевого пиджака торчали четыре карандаша, а галстук, как сразу заметил Алекс, был отвратительно неумело завязан в грубый, бесформенный клубок, который трудно было назвать узлом.
— Познакомьтесь, — сказала Сара, взяв у Филиппа две белые розы. — Это мистер Дэвис, сотрудник Иэна, а это — мистер Алекс, который любит детей и не любит женщин, управляющих автомобилем.
Алекс пожал руку молодому человеку.
— Я люблю и женщин, и детей, и автомобили, — сказал он негромко, — но все они требуют заботы. Правда, хорошо разбираюсь я только в автомобилях.
— Да-да, конечно, — Сара насмешливо помахала розой, которую держала в руке. — Не думайте, что Иэн рассказывал мне только о ваших воздушных приключениях. Мы о вас многое знаем…
— Так значит, вы тоже принимали участие в том знаменитом налете на Пенемюнде! — с уважением сказал Филипп. — Я читал об этом, а мистер Драммонд рассказывал нам когда-то, как это происходило. Вы пилотировали тогда бомбардировщик?
— Да.
Иэн Драммонд показался в дверях:
— Он тогда пилотировал и восемь раз выводил нас на цель. Мы никак не могли пробиться сквозь заслон зениток и истребителей, и целых два часа болтались над Балтикой. Помнишь… мы тогда увидели огни Швеции. Это было совсем как в сказке. Во всей Европе не горела ночью ни одна лампочка, а тут вдруг мы еще издалека увидели освещенные города, неоновые рекламы на улицах и свет фар автомобилей, мчащихся по шоссе… Пожалуй, это была наихудшая ночь в моей жизни…
Иэн подвинулся, пропуская мужчину, которого Алекс еще никогда не видел.
— Мистер Спарроу, — представила Сара, — счастливый обладатель нашей прекрасной Люси.
Спарроу, будто не слыша, подошел к Алексу и подал ему руку. Это была большая, тяжелая рука с короткими, широкими пальцами. Алекс произнес несколько любезных слов, а когда Спарроу подошел к Драммонду и что-то негромко сказал ему, присмотрелся к этому человеку. Гарольд Спарроу был невысоким, но атлетически сложенным мужчиной с очень широкими плечами. Если бы не очки, его можно было бы принять за борца-тяжеловеса. Из-под этих очков смотрели проницательные светлые глаза, оттененные темными бровями. Вероятно, он был немного старше Драммонда. Глядя на него, Алекс подумал, что, пожалуй, мало есть вещей, которых этот человек не получит, если очень захочет. Вся его внешность выражала решительность, уверенность в себе и волю.
Со стороны парка приближалась Люси в том же белом платье, в котором Джо увидел ее впервые.
— Прошу всех за стол! — Сара кивнула стоящей в дверях горничной. — Я уверена, что все очень проголодались. Когда светит солнце, у людей улучшается аппетит. Не так ли, Люси?
— Медицина ничего об этом не говорит. Но, похоже, это верно. Однако я не хочу вспоминать о своей профессии. Послезавтра у меня очень сложная операция.
— А разве у нейрохирургов бывают простые операции? — спросил Драммонд, потянувшись к салату.
— Да. Но эта будет сложной. — Люси умолкла.
— Ну, расскажи, — Сара отложила нож и скрестила пальцы рук. — Всякий раз, когда ты говоришь об этом, я чувствую себя беззащитной. А это очень и очень приятно — быть беззащитной хоть пару минут.
— Сама операция наверняка бы вас не заинтересовала, — Люси рассмеялась, однако нервно прикоснулась к рубиновому кулону. — Операция — это несколько людей, одетых в белое, и один человек, который спит и не знает, что с ним происходит. Никто, кроме хирурга, который оперирует и атакует болезнь, затаившуюся внутри живого, беззащитного человека, не знает, чего это стоит. Однажды я передала ланцет ассистенту и упала возле операционного стола. Меня полчаса приводили в чувство. К счастью, теперь я уже так не волнуюсь. Но вначале я иногда впадала в панику. Это самое страшное для хирурга. Идет операция, дорога каждая секунда, а тебя вдруг охватывает ужасное предчувствие, что ты заблуждаешься, что вот сейчас у тебя дрогнет рука и что в самый ответственный момент ты промахнешься на сантиметр или даже на миллиметр, что часто одно и то же, — и больной не проснется… — Люси говорила все это совершенно спокойно.
Алекс быстрым взглядом окинул присутствующих. И хотя они сидели под лучами яркого солнца в летний полдень, за накрытым столом, среди клумб с распустившимися цветами, все выглядели так, будто ничего этого не замечали. «Люди всегда слушают такие истории очень сосредоточенно… — мимолетно подумал Джо, — потому что знают: в любой момент это может случится и с ними, и они могут оказаться на том столе. Они хотят знать, о чем думает врач в такие минуты». Он заметил, что Спарроу смотрит на свою жену с явной гордостью. Вторым человеком, который не сводил с Люси глаз, был юный Филипп Дэвис. Казалось, он воспринимал каждое ее слово как божественное откровение. Этот точно влюблен, даже не рассчитывая на взаимность. Алексу вдруг стало жаль этого парня, и как обычно бывает в таких случаях, он ощутил к нему невольную симпатию.
— Это женщина, — продолжала Люси, положив на тарелку ломтик ветчины с блюда, которое подал ей Драммонд. — До недавнего времени она была самой нормальной женщиной в мире. У нее муж и маленький ребенок. К счастью, она начала не с ребенка, потому что в этом случае у нее бы, вероятно, получилось… Однажды, когда муж вернулся с работы, она бросилась на него с кухонным ножом. Ему удалось ее обезоружить, а соседи, вбежавшие в их квартиру на его крики, вызвали врача. Ее доставили в психиатрическую клинику, ибо налицо были все признаки безумия. К вечеру женщина пришла в себя. Она ничего не помнила и ничего не понимала. К ней допустили мужа, соблюдая, разумеется, все меры предосторожности. Они очень любят другу друга, и оба были в отчаянии. На следующий день, когда в комнату вошел санитар, приступ повторился снова. Она бросилась на него, кусая, пиная и издавая нечленораздельные возгласы. Потом снова все прошло. Ее начали обследовать. Диагноз был все еще неясен, когда она попала ко мне. По некоторым причинам я искала как раз такой случай, потому что мне казалось… — Она умолкла и снова машинально коснулась своего кулона. — Но не в этом дело… У нее небольшая, доброкачественная опухоль, которая давит на мозг. Еще двадцать лет назад она была бы обречена на пожизненное заключение в психиатрической клинике. К сожалению, опухоль атаковала участок мозга, до которого очень трудно добраться… У этой милой, симпатичной женщины прелестная четырехлетняя дочь… Муж в полном отчаянии… Я очень хочу, чтобы мне это удалось… К сожалению, это тот случай, когда есть только «да» или «нет». Либо операция пройдет удачно и пациентка выздоровеет, либо она умрет на операционном столе. Шансы на успешный исход примерно пятьдесят на пятьдесят. Но эти люди мне верят. Муж подписал согласие на проведение операции. Она тоже хочет этого, независимо от последствий. Впрочем, я не удивляюсь — ей, должно быть, очень страшно, когда вот так внезапно она теряет рассудок. К тому же опухоль и так постепенно привела бы к параличу некоторых нервных центров, а потом, очевидно, и к смерти.
