Жорж Сименон - Суд присяжных
Оставшись один, он вытер руки и лицо, потом посмотрел на себя в зеркало. Он давно предчувствовал, что рано или поздно это должно случиться, но старался отгонять от себя подобные мысли.
Он не имел права забирать Луизу из публичного дома в Йере, ведь она еще принадлежала Жэну, Да и в Лаванду он вел себя не по правилам — не смог удержаться, чтобы не пофорсить. И наконец, наговорил лишнего Констанс, а та, в свою очередь, проболталась хозяину казино на молу.
Да, если уж говорить начистоту. Малыш Луи должен был признаться, что Жэн не зря считал его любителем или, как он выражался, «артистом».
Но ведь с тех пор, как Малыш жил в Марселе, утекло немало воды.
— Позвольте, тетушка, я выйду на минутку подышать свежим воздухом, — попросила Луиза, когда Малыш Луи вернулся на свое место. — Меня что-то мутит…
Видимо, лангуст…
И с этой минуты судьба Малыша Луи резко изменилась. В последний раз — а кстати, и в первый — он сидел в большом ресторане за столиком, покрытым белой скатертью, уставленным изысканными блюдами, потягивая шампанское из бокала.
Он передвинул стул, чтобы тоже видеть в зеркале, что происходит у него за спиной, и узнал инспектора, сидевшего за чашечкой кофе.
Луиза поднялась, вышла на террасу, и Малышу Луи показалось, что она сделала ему едва заметный знак, означавший: «Да, это Жэн».
Но она была далеко. Между нею и зеркалом сверкали огни ламп, клубился табачный дым, сновали люди.
— Вы что-то рассеянны, — заметил Парпен с сочувственной улыбкой. — Я сейчас говорил госпоже Констанс, что ваша жена очень мила. У вас есть ребятишки?
Малыш Луи на какое-то время настолько отключился от всей это комедии, что сначала посмотрел на старика непонимающим взглядом и чуть было не буркнул: «Какую чушь вы мелете! Рехнулись, что ли?»
Но он этого не сказал, а только рассеянно проронил:
— Пока нет.
Теперь он уже наслаждался комизмом ситуации. Он видел их, Констанс и Парпена, совсем иными глазами — при резком освещении, со всеми бородавочками, с мутными глазами искателей сильных ощущений, со смущением и робостью, присущей людям, которые знают свою вину и заранее улыбаются, как бы выпрашивая прощения.
У Констанс кровь прилила к лицу, щеки еще больше побагровели. Парпен — волосы ежиком и квадратная челюсть — был, как видно, в свое время одним из тех ретивых служак, которые обращаются с подчиненными грубовато, хитро делая вид, будто этого требует дисциплина.
Луиза не возвращалась. Если Жэн и вправду там, он, должно быть, подошел к ней на проспекте Победы и потребовал объяснений. А может быть, он пришел не один?
Не в его правилах ходить в одиночку — он почти всегда таскает с собой толстяка Чарли.
Что могла сказать ему Луиза? Не струхнула ли она?
Ведь она и раньше была влюблена в Малыша Луи, а теперь наверняка любит его не меньше прежнего. Это ясно как дважды два. Безропотно уходя за ним из публичного дома в Йере, она не могла не знать, чем ей это грозит.
Но ей недоставало ума и самостоятельности. К тому же она привыкла к прежнему образу жизни. Она нуждалась в покое и, с тех пор как очутилась в Ницце, заметно скучала по размеренной жизни в публичном доме, с часами отдыха в шезлонге на тротуаре и бульварными романами, которые почитывала в перерыве между клиентами.
Должно быть, Малыш Луи ее немного пугал. Он вел себя не так, как другие, и никто не относился к нему одобрительно.
Не вернется ли она к Жэну, которому Малыш Луи так и не заплатил пяти тысяч, которые тот требовал за Луизу?
Теперь никто уже не старался поддерживать оживленный разговор, и Констанс с Парпеном заскучали. А Малыш Луи по-прежнему был начеку, немного успокоенный тем, что в зале сидит инспектор.
Если они его заметят и если Луиза скажет им, что он здесь, они все равно ничего не посмеют сделать. Иначе только докажут, что причастны к делу в Лаванду.
Если они струсят, тем хуже! Но ведь кто их знает! Во всяком случае. Малышу Луи вовсе не хотелось столкнуться на тротуаре с Жэном и его ребятами, которым, конечно, ничего не стоит уволочь его в какое-нибудь укромное местечко на берегу.
— Ваша жена что-то не возвращается, — заметил Парпен.
— Ничего. С ней это бывает.
— Господин Парпен устал, — сказала вдруг Констанс. — Ведь мы с ним уже не молоды. Что, если мы вас оставим?
— Пожалуйста. Не стесняйтесь.
Парпен уплатил по счету, сказал несколько любезных слов и дал свой адрес в Арле на тот случай, если Малыш Луи окажется там.
Констанс и Парпен удалились. Луи снова вытер пот со лба. Решив не оставаться за этим столиком, а устроиться где-нибудь неподалеку от инспектора, он бросил взгляд на террасу, но не увидел там ни одного знакомого лица.
Смешнее всего, что ему было не по себе из-за лангуста, а в такой момент это совсем некстати.
Малыша Луи душили злость и тревога. Ему казалось, что судьба к нему явно несправедлива.
Почему всегда кто-то становится на его пути? Он дорвался наконец до хорошей жизни и никому не вредил.
Даже чуть было не влюбился.
Этим утром он подошел к Нюте на улице, поздоровался, приподняв шляпу, и самым серьезным тоном осведомился:
— Надеюсь, вы разрешите немножко проводить вас?
— Если хотите…
Она произнесла это не без лукавства, обнажив в улыбке ровные зубы и сверкая темными глазами.
В руках у девушки была папка с нотами, и он вызвался нести ее.
— И вы не боитесь жить в Ницце совсем одна?
— А чего мне бояться?
— У вас нет ни родных, ни друзей?
— Мама поет в Нью-Йорке, в «Метрополитен-Опера». Один раз она приезжала на три месяца во Францию..»
— А почему вы заперлись на ключ, когда я хотел зайти поздороваться с вами?
— Не знаю.
Всего за четверть часа до этой встречи он обсуждал с Констанс злополучный обед в ознаменование дня ее рождения, а теперь, как робкий юнец, шел слева от молодой спутницы, которая остановилась вдруг раньше, чем он ожидал:
— Вот я и пришла. Мне сюда.
И вот сейчас в ресторане «Регентство», сидя поблизости от инспектора, он думал о том, что это единственная настоящая девушка, какую он когда-либо знал, если не считать дочери кровельщика в Фарле, которую огулял в винограднике, когда и сам был ненамного больше ее просвещен в вопросах любви.
Но почему он снова вспомнил Нюту? Ему казалось, что, если он выйдет сейчас из ресторана, покинет место, где он как бы под защитой инспектора полиции, его безопасности наступит конец, и ощущение это было так назойливо, что он невольно поднялся и сел напротив инспектора:
— Разрешите?
— Прошу вас. Что, плохи дела?
Некоторое время они сидели молча. Подошел официант.
— Мне ничего. Я уже обедал.
Опять молчание. Потом инспектор буркнул:
— Ну что?
Малыш Луи закинул удочку, чтобы выведать правду:
— Вы их видели?
— Они были здесь еще десять минут назад, — ответил инспектор, указывая на террасу.
Значит, их было много: полицейский употребил множественное число.
— Вы думаете, они ищут меня?
— Во всяком случае, не меня, — пошутил собеседник. — Да ведь я им ничего не сделал! — возмутился Малыш Луи.
Его нетерпение стало уже переходить в панику. Луиза все еще не возвращается, а это плохой признак. Он был почти уверен, что «марсельцы» поджидают его на углу.
— Почему вы на меня так смотрите? — сердито спросил он инспектора.
— Потому что чувствую: я не ошибся. Ты сейчас наделаешь глупостей.
— Каких?
— Почем я знаю!
— Тогда помолчите! — огрызнулся Луи и, возмущенный, выбежал в гардероб за своей соломенной шляпой.
Малыш Луи подумал, что полицейский наверняка последует за ним, значит, ему нечего бояться. Но вдогонку за ним бросился официант. Оказывается, он забыл уплатить по счету. На улице он осмотрелся и, не увидев знакомых лиц, направился к площади Массена.
Лучше всего отсидеться несколько дней в деревне — подсказывал ему инстинкт.
Если он и раздумывал, то лишь насчет одного — куда ехать. Жэн и его дружки никогда надолго из Марселя не отлучаются. Дел там у них хватает. У Малыша Луи при себе было триста франков, из которых двести он вытащил из сумочки Луизы накануне вечером.
Еще ничего не решив, он начал действовать. В сторону Английской набережной шел автобус. Не успев прочитать на табличке обозначенный маршрут, Малыш Луи вскочил на подножку, поспешно пробрался в салон, открыл бумажник и успокоился, убедившись, что деньги целы.
Кондуктор стоял перед ним в ожидании. Малыш Луи поднял голову.
— Куда идет автобус? — спросил он. А затем, поймав удивленный взгляд кондуктора, повторил:
— Я тебя спрашиваю: куда идет автобус?
Он инстинктивно вновь обрел свой наглый тон и манеру всем «тыкать».
— В Грасс.
— Так что же ты вылупился на меня и не даешь мне билет до Грасса?
У него все еще не было никакого плана, но вдруг он подумал, что кто-нибудь мог видеть, как он садился в автобус, и запомнить маршрут.
Ни минуты не колеблясь, он направился к выходу.
