Рекс Стаут - Чёрная гора

— Это ещё цветочки. Вот, помнится, когда вы отправили меня в Калифорнию, я пролетал над скалами…

— Заткнись, — проворчал он.

Итак, Флоренцию я прошляпил. Мы приземлились в римском аэропорту в три часа пополудни; стоял приятный и теплый день, воскресенье, но в ту минуту, когда мы спустились по трапу и направились к зданию, наши отношения с Вулфом резко изменились к худшему. Всю мою жизнь, едва возникала необходимость сориентироваться в новой обстановке, мне достаточно было посмотреть на указатели или, в крайнем случае, спросить местного жителя. Теперь же я пропал. Увы, вывески были не для меня. Такое впечатление, что итальянцы понимали только по-итальянски и считали, что других языков в мире не существует. Я остановился и бросил беспомощный взгляд на Вулфа.

— Сюда, — сухо произнес он, — на таможню.

Основа наших взаимоотношений была нарушена, и мне это не пришлось по душе. Я встал рядом с ним у стола и безмолвно внимал диким звукам, которыми он обменивался с басовитым молодцем в униформе, причём моё личное участие в беседе ограничилось тем, что я протянул паспорт, когда меня попросили об этом по-английски. Я стоял рядом с ним у стойки в другой комнате. Вулф на этот раз обменивался любезностями с черноволосым тенором, хотя, признаюсь, здесь я играл более важную роль, поскольку мне доверили открыть чемоданы и закрыть их после осмотра. И опять звуки, обращенные к красной фуражке с усами, которая передала вещи другой — синей — фуражке. Затем толстый синьор в зелёном костюме с красной гвоздикой в петлице. Вулф любезно сообщил мне, что толстяка зовут Дрого и что частный самолёт на Бари ждет нас. Только я собрался выразить благодарность, что меня наконец заметили, как к нам подошёл холеный молодой человек, похожий на студента, одетый так, будто он собрался на свадьбу или похороны, и обратился, слава богу, на хорошем американском языке:

— Мистер Ниро Вулф?

Вулф вытаращился на него:

— Могу я узнать ваше имя, сэр?

Он любезно улыбнулся:

— Я Ричард Коуртни из посольства. Мы подумали, что вам может что-нибудь понадобиться, и были бы рады предложить свои услуги. Можем ли мы чем-то помочь?

— Нет, спасибо.

— Вы долго пробудете в Риме?

— Не знаю. А вам надо знать?

— Нет, нет… — Он запнулся. — Мы не собираемся вмешиваться в ваши дела — только дайте нам знать, если вам будет нужна какая-нибудь информация или содействие.

— Я дам вам знать, мистер Коуртни.

— Пожалуйста. И я надеюсь, вы не будете возражать. — Он вынул из внутреннего нагрудного кармана своего безупречно сшитого пиджака, купленного явно не в магазине, маленькую черную книжку и ручку. — Мне бы очень хотелось иметь ваш автограф. — Он открыл книжку и протянул её. — Если можно.

Вулф расписался. Хорошо одетый мальчик-студент поблагодарил его, повторил, чтобы мы обращались в посольство при первой необходимости, одарил всех, включая Дрого и меня, благовоспитанной улыбкой и ушёл.

— Вас проверяют? — спросил я у Вулфа.

— Сомневаюсь. Зачем?

Он что-то сказал Дрого и синей фуражке, и мы двинулись вперёд, причём Дрого возглавлял группу, а синяя фуражка с вещами замыкала её. После прогулки по бетону, а затем по гравию странного цвета, которого я никогда не видел, мы подошли к ангару, перед которым стоял маленький голубой самолёт. По сравнению с тем, на котором мы пересекали Европу, он выглядел игрушкой. Вулф постоял, сердито глядя на него, затем повернулся к Дрого и что-то произнес. Он говорил все громче и горячей, затем слегка поостыл и в конце концов велел мне заплатить девяносто долларов.

— Хичкок сказал — восемьдесят, — возразил я.

— Он просил сто десять. Что касается платы вперёд, то тут я его прекрасно понимаю. Когда мы вылезем из этой штуковины, может быть, мы будем не в состоянии заплатить. Дай ему девяносто долларов.

Я заплатил, затем получил указание дать доллар синей фуражке, что и сделал, после того как она передала наш багаж пилоту, и подержал переносную лестницу, пока Вулф водружал себя на место. Затем я залез в самолёт сам. Там было место для четырёх пассажиров, но не для четырёх Вулфов. Вошёл пилот, и мы покатили на взлетную полосу. Я бы предпочёл не прощаться с Дрого, учитывая, что он обманным путем выманил у нас лишнюю десятку, но во имя спасения общественных связей помахал ему рукой.

Полет на небольшой высоте над Волчанскими холмами (если интересуют подробности — посмотрите на карту) в самолёте объемом в пинту — далеко не идеальное место для дружеской беседы, но до Бари оставалось только девяносто минут, а некоторые вопросы требовали безотлагательного решения. Я перегнулся и прокричал Вулфу, перекрывая шум:

— Я хочу обсудить один вопрос!

Он повернулся ко мне. Лицо его было мрачным. Я наклонился ближе к его уху:

— Я про общение с туземцами. На скольких языках вы говорите?

Вулф подумал, потом сказал:

— На восьми.

— А я на одном. И понимаю только один. Мне это не по зубам. Наше дальнейшее сосуществование абсолютно невозможно, если вы не согласитесь на одно условие. Когда вы разговариваете с людьми, я не могу требовать, чтобы вы переводили все подряд, но вы должны это делать при первой же возможности. Я постараюсь быть благоразумным, но, если уж прошу, значит, это нужно. В противном случае я могу вернуться в Рим на этой штуковине.

Он стиснул зубы:

— Место для ультиматума выбрано идеальное.

— Великолепно! С таким же успехом вы могли взять с собой куклу. Я же сказал, что постараюсь быть благоразумным, и потом, я столько лет вам докладывал, что могу рассчитывать в обмен на ваши сообщения.

— Очень хорошо. Я подчиняюсь.

— Я хочу полностью быть в курсе дела.

— Я же сказал, что подчиняюсь.

— Тогда мы можем начать сейчас. Что сказал Дрого об организации встречи с Телезио?

— Ничего. Дрого было известно только, что мне нужен самолёт, чтобы добраться до Бари.

— Телезио будет нас встречать в аэропорту?

— Нет. Он не знает, что мы прилетаем. Я сначала хотел спросить о нём Хичкока. В тысяча девятьсот двадцать первом он убил двух фашистов, которые загнали меня в угол.

— Убил чем?

— Ножом.

— В Бари?

— Да.

— А я думал, вы черногорец. Как вы очутились в Италии?

— В те времена я был очень мобильным. Я подчинился твоему ультиматуму, как ты настаивал, но не собираюсь давать тебе отчёт о том, что я делал в молодости, по крайней мере не здесь и не сейчас.

— Какой план действий у нас в Бари?

— Не знаю. Раньше там не было аэропорта, и поэтому я не знаю, где он находится. Посмотрим.

Он отвернулся и выглянул в иллюминатор. Минуту спустя сказал:

— Мне кажется, мы летим над Беневенто. Спроси у пилота.

— Не могу, чёрт возьми. Я вообще никого ни о чем не способен спросить. Спросите сами.

Он пропустил моё предложение мимо ушей.

— Это, должно быть, Беневенто. Полюбуйся на него. Римляне разбили здесь самнитов в триста двенадцатом году до нашей эры.

Он пускал пыль в глаза, и я это оценил. Всего лишь два дня назад я поставил бы десять против одного, что, находясь в самолёте, он не сможет вспомнить вообще ни одной даты, а тут он болтал про то, что было двадцать два века назад. Я повернулся к окну, чтобы взглянуть на Беневенто. Вскоре я увидел море впереди и слева и познакомился с Адриатикой; мы приближались, и я видел, как вода блестит и переливается на солнце, а затем появился Бари. Часть его была беспорядочно разбросана по косе, убегающей в море, и, судя по всему, не имела улиц, а другая, расположенная вдоль берега к югу от косы, равномерно пересекалась прямыми улицами, почти как в центре Манхэттена, только без Бродвея.

Самолёт приземлился.

ГЛАВА 5

А теперь, пожалуйста, вспомните предупреждение, которое я сделал вначале. Как я уже упоминал, самые важные события изложены со слов Вулфа.

Итак, было пять часов вечера апрельского воскресенья, Вербного воскресенья. Конечно, наш самолёт прилетел вне расписания, и Бари не столица государства, но даже в этом случае можно было надеяться увидеть признаки жизни в аэропорту. Но нет. Он вымер. Конечно, кто-то находился на контрольной вышке, и ещё кто-то — в крохотном зданьице, куда вошёл пилот, вероятно, доложить о прибытии, но больше никого, за исключением трёх мальчиков, швырявших камнями в кошку. Вулф узнал у них, где находится телефон, и вошёл в здание позвонить. Я караулил вещи и наблюдал за паршивыми мальчишками. Коммунисты, должно быть, решил я, нельзя же обижать честных кошек в Вербное воскресенье. Потом я вспомнил, где нахожусь, и подумал, что они с таким же успехом могут оказаться фашистами.

Вулф вернулся и сообщил:

— Я дозвонился до Телезио. Он сказал, что дежурный охранник перед этим зданием знает его и не должен видеть нас вместе. Он дал мне номер телефона, по которому я позвонил и договорился, что за нами прибудет машина и отвезёт на встречу.