Джамьянг Норбу - Шерлок Холмс в Тибете
– Пожалуйста, помогите мне, – прохрипел он.
В тот миг мне вдруг перестало казаться, что он мой враг. Не подозревая, сколько вероломства таится в его сердце, я сделал шаг вперед. Он незаметно потянулся правой рукой к моей ноге и чуть было не ухватил меня за нее. Но здесь-то и таилась его погибель. Пальцы левой руки под тяжестью веса тела разжались, и он, сделав тщетную попытку удержаться, рухнул в бездну. Я долго следил за его падением. Он ударился о скалу и, отскочив от нее, упал в воду.
Поначалу я не мог пошевелиться. Многие ненавидели меня, однако злоба Мориарти была до того непримирима, что даже мои обычно крепкие нервы не выдержали.
Я хотел было вернуться на тропу, но вдруг понял, какую необыкновенную удачу посылает мне судьба. Ведь Мориарти был отнюдь не единственным моим врагом. По меньшей мере трое из его сообщников сумели ускользнуть из сетей, расставленных полицией, и были готовы начать мстить. Это страшные и чрезвычайно опасные люди, и было бы решительным самообманом полагать, что мне удастся уйти от них раз и навсегда. Среди них особенно выделялся тот, кого Мориарти сделал своей правой рукой. Человек с ужасным прошлым, однако с первостатейными мозгами, столь же осторожный и столь же закрытый для большинства простых смертных, как и его покойный хозяин. О проделках двух других людей профессора мир был наслышан чуть больше. Вы, быть может, помните дело Луазо, циркового акробата, – его имя гремело по всему миру, как Ниагарский водопад. Он убил премьер-министра Греции прямо в постели, а потом сбежал из-под охраны полиции, не оставив и следа. Или дело Лаффа, которого называли еще Безумным Бомбометателем, – сообщения о его подрывных подвигах буквально наводняли страницы газет всего несколько лет назад. Как нетрудно заметить, Мориарти, следуя принципам американского бизнеса, покупал только лучших специалистов. А лучше этих не было никого. Не одному, так другому непременно удалось бы через некоторое время прикончить меня. Но если люди Мориарти будут думать, что меня уже нет в живых, они начнут действовать более открыто, легче выдадут себя, и рано или поздно мне удастся их уничтожить.
Когда на место нашей встречи прибыла поисковая партия во главе с доктором Уотсоном, я спрятался за выступом скалы. Наконец, сделав неизбежные, но тем не менее совершенно ошибочные выводы по поводу случившегося, они ушли и я остался один.
Вдруг совсем близко от меня прогрохотал и низвергся в пропасть огромный обломок скалы. Сперва я приписал это простой случайности, но, взглянув вверх, увидел на фоне угасающего неба голову мужчины. Почти в ту же секунду другой камень ударился о край той самой расселины, где я лежал, в нескольких дюймах от моей головы. Я понял, что это означает. Мориарти действовал не один. Когда профессор напал на меня, его сообщник – и я с первого же взгляда увидел, сколь опасен был этот сообщник, – стоял на страже. Издали, невидимый мною, этот человек стал свидетелем смерти своего хозяина и моего спасения. Выждав некоторое время, он обошел скалу, взобрался на вершину с противоположной стороны и теперь пытался сделать то, что не удалось Мориарти.
Мне не пришлось долго размышлять, чтобы сделать выводы, джентльмены. Я пополз вниз, к тропинке, и чуть было не упал в пропасть, когда мимо меня прожужжал третий камень. На полдороге я сорвался вниз, но все же каким-то чудом вернулся на тропу. Весь ободранный и в крови, я убежал оттуда со всех ног и в темноте прошел по горам добрых десять миль. Наконец я нашел одну из пастушьих хижин, каковые попадаются время от времени в верховьях Альп. Она пустовала, а массивная дверь ее была заперта всего лишь на небольшой деревянный брусок. Я, спотыкаясь, вошел внутрь и на ощупь нашел в темноте видавший виды жестяной фонарь. Его животворящий свет помог мне обустроиться. Хозяйство было нехитрое, но для моих простых нужд его хватило с избытком, а если принять во внимание ту передрягу, из которой я только что выбрался, все это можно было бы счесть даже роскошью. Я промыл и перевязал раны, оказавшиеся, слава богу, неглубокими.
На следующее утро я с легким сердцем шагал по альпийским лугам. Конечно же, я принял должные меры предосторожности, но теперь мне хотелось на время забыть о Мориарти и его банде. В конце концов светило солнце, вершины гор венчал девственно белый снег, и до чего приятно было пускать дым из вишневой трубки, которая, на счастье, не потерялась во время моего стремительного падения. К вечеру я был в селении Госпенталь. Там я взял проводника, который помог мне добраться до засыпанного снегом перевала Сен-Готард, после чего мы направились к югу и вскоре достигли пограничного города Комо. Десять дней спустя я оказался во Флоренции, городе Данте, – а ведь если подумать, его знаменитое Nel mezzo del camin di nostra vita[21] на тот момент времени как нельзя лучше подходило и к моей жизни.
Я телеграфировал своему старому лондонскому знакомому, чтобы он прислал мне денег[22]. Он был моим единственным доверенным лицом, и именно он, в свою очередь, телеграфировал полковнику Крейтону, чтобы тот подстраховал меня в Индии. Видите ли, уже тогда я прекрасно понимал, что мне может понадобиться помощь, особенно в незнакомой обстановке, если, конечно, те, кто мстит за Мориарти, не возьмут верх раньше и я вообще останусь жив. На мою жизнь покушались уже четырежды. И я чуть было не лишился ее у входа в гостиницу «Гезира Палас» в Каире, где на меня напали двое в черном с огромными ятаганами в руках. На счастье, я предусмотрительно обзавелся револьвером и патронташем, так что столкновение вышло в каком-то смысле односторонним.
И вот теперь это загадочное убийство. Если я не ошибся в своих предположениях, это самое свежее и, пожалуй, самое любопытное покушение на мою жизнь. Однако в работе сыщика нет большей ошибки, чем выдвигать необдуманные гипотезы на основе недостаточных данных. Пока нет результатов вскрытия, ничего нельзя сказать наверняка. Стрик-ленд, я надеюсь, завтра вы дополните эту мозаику последней недостающей деталью. Итак, до завтра, спокойной ночи.
Катясь в гхари по темным улицам города в направлении своего жилища, я попытался мысленно упорядочить события прошедшего дня. Как был убит этот бедняга? Откуда столько крови? Какое отношение к происшествию имеют управляющий, профессор Мориарти и человек, похожий на хорька? Уму непостижимо! Я понял, что мне придется ждать до завтра.
Той ночью мне снились кошмары.
4. Флора и фауна
Несмотря на беспокойную ночь, на следующий день рано утром я был в гостинице. И вновь швейцар-сикх окинул меня враждебным взглядом, однако я, сумев избежать столкновения с управляющим и портье, поднялся наверх к Шерлоку Холмсу.
– Входите, входите, – послышался резкий голос, когда я постучал в дверь номера двести восемьдесят девять.
Комната тонула в густом табачном дыму, но через приоткрытую штору пробивался, освещая ее содержимое, тонкий луч утреннего солнца. Шерлок Холмс, подобно индийскому радже, восседал, скрестив ноги, на неком подобии восточного дивана, сооруженного им собственноручно на полу из всех подушек, какие только он нашел на кровати, в кресле и на тахте. Впечатление восточной роскоши усиливал его великолепный пурпурный халат с затейливым узором, а также лежащая перед ним цветистая хукка – длинная атласная трубка с изысканным янтарным мундштуком, который Шерлок Холмс задумчиво сжимал в длинных тонких пальцах. Глаза его рассеянно смотрели куда-то в потолок. Из сосуда, к которому тянулась трубка, медленно поднимался голубой дымок. Холмс же сидел молчаливо и неподвижно, и только солнечный луч высвечивал орлиные черты его волевого лица.
– Доброе утро, мистер Холмс. Я погляжу, сегодня вы воздали должное здешнему табаку.
– У него есть свои преимущества, – неторопливо ответил он, – особенно в столь тихие минуты. Я недавно открыл, что бальзамические ароматы местного табака особенно способствуют поддержанию долгих периодов медитации.
Он задумчиво вдохнул дым, и тот весело забулькал в розовой воде.
– Вы совсем не спали, сэр? – заботливо поинтересовался я.
– О нет. У меня в голове крутилась наша маленькая загадка – и еще несколько вопросов. Ответьте, – вдруг сменил тему он, – в чем смысл жизни, этого вечного круговорота несчастий, ужаса и насилия?[23]
– Видите ли, сэр, – начал я, с трудом подбирая слова. – Я, с позволения сказать, человек ученый и потому слегка теряюсь, когда сталкиваюсь с необходимостью высказать свое мнение в отношении… ну, скажем… дел духовных. Но один тибетский лама, с которым я имел честь беседовать о некоторых ламаистских ритуалах и верованиях, впрочем строго с этнографическими целями, сказал, что жизнь – это страдание. По сути, это была первооснова его убеждений.
