Рекс Стаут - Черная гора

— Хичкок сказал восемьдесят, — возразил я.

— Он просил сто десять. Что касается платы вперед, тут я его понимаю. Когда мы вылезем из этой штуковины, может быть, мы будем не в состоянии заплатить. Дай ему девяносто долларов.

Я заплатил, затем получил указание дать доллар синей фуражке, что и сделал, после того как она передала наш багаж пилоту, и подержал переносную лестницу, пока Вулф водружал себя на место. Затем я залез в самолет. Там было место для четырех пассажиров, но не для четырех Вулфов. Вошел пилот, и мы покатили на взлетную полосу, Я бы предпочел не прощаться с Дрого, учитывая, что он обманным путем получил лишние деньги, но во имя спасения общественных связей помахал ему рукой.

Полет на небольшой высоте над Волчанскими холмами (если интересуют подробности — смотри карту) в самолете объемом в пинту — далеко не идеальное место для дружеской беседы, но до Бари оставалось только девяносто минут, а некоторые вопросы требовали безотлагательного решения. Я перегнулся и прокричал Вулфу, перекрывая шум:

— Я хочу обсудить один вопрос!

Он повернулся ко мне. Лицо его было мрачным. Я наклонился ближе к его уху:

— Я про общение. На скольких языках вы говорите?

Он подумал:

— На восьми.

— А я на одном. И понимаю только один. Это будет для меня слишком сложно. Наше дальнейшее существование абсолютно невозможно, если вы не согласитесь на одно условие. Когда вы разговариваете с людьми, я не могу требовать, чтобы вы переводили все подряд, но вы должны это сделать при первой же возможности. Я постараюсь быть благоразумным, но если уж прошу, значит, это нужно. В противном случае я могу вернуться в Рим на этой штуковине.

Он стиснул зубы:

— Место для ультиматума выбрано идеальное.

— Великолепно! С таким же успехом вы могли бы взять с собой куклу. Я же скажу, что постараюсь быть благоразумным, и потом я столько лет вам докладывал, что могу рассчитывать в обмен на ваши сообщения.

— Очень хорошо. Я подчиняюсь.

— Я хочу полностью быть в курсе дела.

— Я же сказал, что подчиняюсь.

— Тогда мы можем начать сейчас. Что сказал Дрого об организации встречи с Телезио?

— Ничего. Дрого было только известно, что мне нужен самолет, чтобы добраться до Бари.

— Телезио будет нас встречать в аэропорту?

— Нет. Он не знает, что мы прилетаем. Я сначала хотел спросить о нем Хичкока. В тысяча девятьсот двадцать первом он убил двух фашистов, которые загнали меня в угол.

— Убил чем?

— Ножом.

— В Бари?

— Да.

— Я думал, что вы черногорец. Что вы делали в Италии?

— В те времена я был очень мобильным. Я подчинился твоему ультиматуму, как ты настаивал, но не собираюсь давать тебе отчет о том, что я делал в молодости, по крайней мере, не здесь и не сейчас.

— Какой план действий у нас в Бари?

— Не знаю. Раньше там не было аэропорта и поэтому я не знаю, где он находится. Посмотрим. — Он отвернулся и взглянул в окно. Через минуту повернулся снова: — Мне кажется, мы летим над Беневенто. Спроси у пилота.

— Не могу, черт возьми. Я не могу никого ни о чем спросить. Спросите сами.

Он пропустил мое предложение мимо ушей.

— Это должно быть Беневенто. Взгляни на него. Римляне прикончили здесь самнитов в триста двенадцатом году до нашей эры.

Он пускал пыль в глаза, и я это оценил. Всего лишь два дня назад я поставил бы десять против одного, что, находясь в самолете, он не сможет вспомнить вообще ни одной даты, а тут он болтал про то, что было двадцать два века назад. Я повернулся к окну, чтобы взглянуть на Беневенто. Вскоре я увидел море впереди и слева и познакомился с Адриатикой; мы приближались, и я видел, как вода блестит и переливается на солнце, а затем появился Бари. Часть его была беспорядочно разбросана на косе, вдающейся в море, и, судя по всему, не имела улиц, а другая, расположенная вдоль берега к югу от косы, равномерно пересекалась прямыми улицами, почти как в центре Манхэттена, только без Бродвея. Самолет приземлился.

5

А теперь, пожалуйста, вспомните предупреждение, которое я сделал вначале. Как я уже упоминал, самые важные события изложены со слов Вулфа.

Итак, было пять часов вечера апрельского воскресенья, Вербного воскресенья. Конечно, наш самолет прилетел вне расписания, и Бари не столица государства, но даже в этом случае можно было надеяться увидеть признаки жизни в аэропорту. Но нет. Он вымер. Конечно, кто-то находился на контрольной вышке и еще кто-то в маленьком здании, куда вошел пилот, вероятно, доложить о прибытии, но больше никого, за исключением трех мальчиков, кидавшихся в кошку. Вулф узнал у них, где находится телефон, и пошел в здание позвонить. Я караулил вещи и наблюдал за коммунистическими мальчиками. Я так решил, потому что они кидались в кошку в Вербное воскресенье. Потом я вспомнил, где нахожусь, и подумал, что они с таким же успехом могут быть фашистскими мальчиками.

Вулф вернулся и сообщил:

— Я дозвонился до Телезио. Он сказал, что дежурный охранник перед этим зданием знает его и не должен видеть нас вместе. Он дал мне номер телефона, по которому я позвонил и договорился, что за нами прибудет машина и отвезет на встречу.

— Да, сэр. Нужно время, чтобы я сумел привыкнуть к такому положению. Может быть, года мне хватит. Давайте пойдем, чтобы не стоять на солнце.

Деревянная скамья в зале ожидания была не слишком удобной, но думаю, Вулф не поэтому встал через несколько минут и вышел. Проделав четыре тысячи миль и сменив три самолета, он был по горло сыт передвижением. Невероятно, но факт: я сидел в помещении, а он был на ногах и снаружи. Может быть, места, где он провел молодость, неожиданно вернули ему второе детство, но, подумав, решил, что едва ли. В конце концов он появился и сделал мне знак рукой, я поднял вещи и вышел.

Нас ждала длинная черная блестящая «ланчиа», с водителем в красивой серой форме, отделанной зеленым. Здесь было достаточно места и для вещей и для нас. Когда мы тронулись, Вулф дотянулся до ремня безопасности и крепко вцепился в него, что свидетельствовало о его нормальном состоянии. С площади мы повернули на гладкую асфальтированную дорогу, и «ланчиа» совершенно бесшумно понеслась, а спидометр показывал восемьдесят, девяносто и больше ста, когда я сообразил, что это километры, а не мили. Все равно, это была классная машина. Вскоре домов стало больше, дорога превратилась в улицу, а затем в авеню. Мы повернули направо, где движение было более интенсивным, сделали еще два поворота и остановились у тротуара напротив чего-то, напоминающего железнодорожную станцию. Вулф поговорил с водителем и обратился ко мне:

— Он просит четыре тысячи лир. Дай ему восемь долларов.

Я мысленно произвел подсчет, пока доставал бумажник, нашел его правильным и протянул деньги шоферу. Чаевые были явно приемлемыми, судя по тому, что он придержал Вулфу дверь и помог мне вынуть багаж. Затем он сел в машину и уехал. Я хотел спросить у Вулфа, не станция ли это, но не смог. Он напряженно следил за чем-то и, проследив за его взглядом, я понял, что он наблюдает за «ланчией». Едва она завернула за угол и исчезла из виду, он заговорил.

— Нам надо пройти пятьсот ярдов.

Я поднял вещи.

— Andiamo.[2]

— Где, черт возьми, ты это выкопал?

— В опере, с Лили Роуэн. Хор не уходит со сцены, не спев этого слова.

Мы пошли рядом, но вскоре тротуар сузился, и я пропустил его вперед, а мы с вещами тащились сзади. Я не знаю, может быть, он в молодости измерил шагами именно эту дорогу, которая состояла из трех прямых участков и трех поворотов, но если так, то значит память его подвела. Мы прошли больше полумили, и чем дальше, тем тяжелее становились вещи. После третьего поворота на улицу, которая была уже, чем все остальные, мы увидели припаркованную машину, возле которой стоял мужчина. Когда мы подошли, он сурово уставился на Вулфа. Вулф остановился прямо против него и сказал:

— Паоло.

— Нет. — Мужчина не мог поверить. — Боже, это правда. Садитесь. — Он открыл дверь автомобиля.

Это был маленький двухдверный «фиат» который мог бы служить прицепом к «ланчии». Мы все же втиснулись в него: я с вещами — назад, а Вулф с Телезио — на переднее сиденье. Пока машина ехала по узкой улице, Телезио то и дело поворачивал голову к Вулфу, и я мог внимательно рассмотреть его. В Нью-Йорке полно таких, как он, — с жесткими густыми волосами, большей частью седыми, смуглой грубой кожей, быстрыми черными глазами и большим ртом, словно всегда готовым к улыбке. Вулф, естественно, был не в состоянии отвечать на его вопросы, и я не мог его в этом упрекнуть. Я хотел бы удостовериться, что Телезио можно доверять как брату, поскольку меньше чем через милю мне стало ясно, что ему нельзя доверять как водителю. Судя по всему, он был твердо убежден, что все препятствия, возникающие на его пути, одушевленные или неодушевленные, должны исчезнуть, прежде чем он до них доберется, а когда одно из них все же не успело вовремя увернуться, и Телезио почти столкнулся с ним, реакция нашего водителя какую-то долю секунды была очень радостной. Когда мы наконец доехали, я вылез из машины и обошел ее, чтобы взглянуть на крылья. Ни царапины, ни вмятины. Я подумал, что, слава Богу, таких водителей один на миллион.