Адриан Дойл - Приключение в Камберуэлле

Адриан Конан Дойль

Дж. Д. Карр

Приключение в Камберуэлле

Под 1887 годом значится длинный список более или менее интересных дел. Все они записаны мною. Среди них: Камберуэллское дело об отравлении.

— Мистер Холмс, эта смерть — наказание Божье!

Множество необычайных умозаключений слышали мы в нашей квартире на Бейкер-стрит, но немногие превосходили по своему впечатлению это высказывание, сделанное его преподобием мистером Джеймсом Эпли.

Мне нет нужды заглядывать в записную книжку, ибо я и без того помню, что был прекрасный летний день 1887 года. Телеграмма пришла во время завтрака. Мистер Шерлок Холмс с возгласом нетерпения перебросил мне ее через стол. В ней всего-навсего говорилось о том, что его преподобие Джеймс Эпли испрашивал позволения нанести визит в это утро, чтобы проконсультироваться по вопросу церковных дел.

— Право же, Уотсон, — с некоторой резкостью высказался насчет телеграммы Холмс, закуривая после завтрака трубку, — дела и впрямь приняли скверный оборот, если служители церкви советуются со мной по поводу продолжительности проповеди или же проведения праздника урожая. Я польщен, но бессилен чем-либо помочь. Что там говорится о нашем странном клиенте в служебнике?

Пытаясь предвосхитить ход мысли моего друга, я уже снял с полки служебник. Я смог лишь узнать из него, что джентльмен, о котором шла речь, был священником небольшого прихода в графстве Сомерсет и что он является автором монографии о византийской медицине.

— Не совсем обычное занятие для деревенского священника, — заметил Холмс. — Но вот, если я не ошибаюсь, и он сам.

Едва он произнес эти слова, как внизу раздался требовательный звонок. Не успела миссис Хадсон доложить о нашем госте, как он стремительно вошел в комнату. Это был высокий, худощавый, узкоплечий мужчина в облачении деревенского священника, с доброжелательным лицом человека, расположенного к занятиям науками; щеки его закрывали старомодные длинные пушистые бакенбарды.

— Уважаемые джентльмены, — вскричал он, близоруко глядя на нас сквозь круглые очки, — прошу вас, примите мои уверения в том, что только безотлагательные обстоятельства заставили меня нарушить ваше уединение!

— Входите, входите, — добродушно сказал Шерлок Холмс, указывая гостю на плетеное кресло перед незажженным камином. — Я сыщик-консультант, и потому мое уединение столь же мало значит, как и уединение врача.

Едва священник уселся, как тотчас же произнес те необыкновенные слова, с которых я начал свой рассказ.

— Эта смерть — наказание Божье, — повторил Шерлок Холмс. Хотя он говорил приглушенным тоном, мне показалось, что в его голосе прозвучала некоторая дрожь. — Но если это так, то дело это относится скорее к вашей компетенции, нежели к моей.

— Прошу прощения, — поспешно проговорил священник. — Возможно, я был слишком категоричен и даже непочтителен. Но вы должны понять, что это ужасное происшествие, это… — Он подался вперед и почти перешел на шепот: — Мистер Холмс, это тяжкое преступление: хладнокровное, преднамеренное преступление!

— Поверьте мне, сэр, я весь внимание.

— Мистер Джон Трелони — мы называли его сквайр Трелони — был самым богатым землевладельцем на мили вокруг. Четыре дня назад, когда до его семидесятилетия оставалось только три месяца, он умер в своей постели.

— Гм! Это не такой уж редкий случай.

— Нет, сэр. Но послушайте! — вскричал священник, подняв длинный указательный палец, кончик которого был чем-то запачкан. — Джон Трелони был здоровым и энергичным мужчиной, никакими органическими болезнями не страдал и по меньшей мере еще дюжину лет мог бы заниматься земными делами. Доктор Пол Гриффин, наш местный практикующий врач и, между прочим, мой племянник, наотрез отказался выписать свидетельство о смерти. Еще предстояло произвести такую страшную вещь, как вскрытие.

Холмс, не успевший снять свой халат мышиного цвета, полулежал в своем кресле. При этих словах он приоткрыл глаза.

— Вскрытие! — сказал он. — Оно было произведено вашим племянником?

Мистер Эпли замялся.

— Нет, мистер Холмс. Сэром Леополдом Харпером, нашим самым крупным среди ныне живущих специалистов по судебной медицине. Должен сказать вам, что бедный Трелони умер не своей смертью. Была вызвана не только полиция, но и сыщики из Скотленд-Ярда.

— Ага!

— С другой стороны, — взволнованно продолжал мистер Эпли, — Трелони не был убит, да и никак не мог быть убит. Лучшие медицинские силы были привлечены для того, чтобы заявить: для его смерти вообще не было никакой причины.

С минуту в нашей гостиной царило молчание. Лучи летнего солнца не проникали в комнату, так как шторы были задернуты.

— Мой дорогой Уотсон, — ласково произнес Холмс, — не могли бы вы быть так любезны, чтобы подать мне мою глиняную трубку, которая лежит на полке над диваном? Благодарю вас. Я считаю, мистер Эпли, что трубка из глины весьма способствует размышлению. Кстати, где у нас ведерко для угля? Могу я предложить вам сигару?

— Cras ingens iterabimus aequor[1], — сказал священник, поглаживая свои замечательные бакенбарды. — Благодарю вас, не сейчас. Я не могу курить. Просто не смею! Я задохнусь от дыма. Я обязан изложить вам факты в мельчайших подробностях. Но это трудно. Вы, быть может, обратили внимание на то, что я несколько рассеян.

— Пожалуй.

— Да, сэр. В молодости, прежде чем меня призвала церковь, я был увлечен медициной. Но покойный отец запретил мне это, именно по причине моей рассеянности. Будь я врачом, говорил мой отец, я бы первым делом дал хлороформ пациенту, который пришел ко мне с жалобой на легкий кашель, и удалил бы у него желчный камень.

— Так-так, — проговорил Холмс с оттенком нетерпения. — Но сегодня утром вы ощутили некоторое беспокойство, — продолжал он, пристально рассматривая нашего клиента. — И несомненно, именно поэтому, прежде чем сесть сегодняшним утром на поезд, отходящий в Лондон, решили заглянуть кое в какие книги в вашем кабинете, не так ли?

— Да, сэр. Это были сочинения на медицинские темы.

— Вам не кажется неудобным то, что книжные полки в вашем кабинете расположены так высоко?

— Да вроде нет. Разве комната может быть слишком большой или слишком высокой для книг?

Неожиданно священник умолк. Его продолговатое лицо с длинными бакенбардами вытянулось еще больше.

— Я уверен, я совершенно уверен, — сказал он, — что ничего не говорил ни о книгах, ни о том, на какой высоте расположены полки в моем кабинете! Откуда вы обо всем этом узнали?

— А, пустяки! Откуда я, к примеру, могу знать о том, что вы либо холостяк, либо вдовец и что ваша прислуга — сущая неряха?

— В самом деле, Холмс, — вскричал я, — не один только мистер Эпли хотел бы знать, как вы вывели все это!

— Пыль, Уотсон! Пыль!

— Какая еще пыль?

— Обратите, пожалуйста, внимание на указательный палец правой руки мистера Эпли. На кончике его вы увидите ту темно-серую пыль, которая собирается на книгах. Эта грязь уже не очень заметна, однако видно, что появилась она не позднее чем сегодня утром. Поскольку мистер Эпли высокий человек с длинными руками, то очевидно, что он снимал книги с высокой полки. Если к этой пыли мы добавим невычищенную шляпу, то не потребуется большой проницательности, чтобы заключить, что у него нет жены, но есть ужасная служанка.

— Замечательно! — воскликнул я.

— Ничего особенного, — сказал он. — Я прошу прощения у нашего гостя за то, что прервал его рассказ.

— Уму непостижимо, как случилось, что он умер! Но вы еще не слышали худшего, — продолжал наш гость. — Должен сказать вам, что у Трелони есть один ныне здравствующий родственник: племянница в возрасте двадцати одного года. Ее зовут мисс Долориз Дейл, она дочь покойной миссис Копли Дейл из Глэстонбери. В течение нескольких лет юная леди вела домашнее хозяйство в большом, заново отделанном доме Трелони, который называется «Приют владыки». Всегда подразумевалось, что Долориз, которая помолвлена с красивым молодым человеком по имени Джеффри Эйнзворт, унаследует состояние своего дяди. Если я скажу о том, что более нежной и доброй души никогда не существовало, что волосы ее роскошнее воспетого Гомером моря и что, как бы оправдывая свое южное происхождение, она по временам столь бурно обнаруживает чувства…

— Да-да, — произнес Холмс, закрывая глаза. — Но вы сказали, что я еще не слышал худшего.

— Это так. Вот факты. Незадолго до смерти Трелони переписал свое завещание. Лишив наследства племянницу, которую этот строгий старик считал слишком легкомысленной, он завещал все свое состояние моему племяннику, доктору Полу Гриффину. Поверьте, сэр, это был скандал на всю округу! Спустя две недели Трелони умер в своей постели, а мой несчастный племянник находится под подозрением в убийстве.