Купеческий сын и живые мертвецы - Алла Белолипецкая
Купеческий сын так погрузился в свои невеселые раздумья, что чуть было не наступил на Эрика Рыжего. Котофей больше не дрых возле кухонной печи: сидел посреди ведшей к голубятне садовой дорожки, обернув лапы пушистым хвостом.
— А вот и ты! — Иванушка даже сам не ожидал, что так обрадуется при виде рыжего зверя. — Иди сюда, разбойник! — И, склонившись над дорожкой, он протянул к котофею руку — намереваясь почесать ему за ушами.
Однако Эрик не подался в его сторону, как Иван ожидал — остался сидеть на месте. И глядел на хозяина так, словно прямо-таки жаждал на что-то ему намекнуть. А, может быть, даже и не намекнуть — прямо указать. И купеческий сын, ещё ниже склонившись к коту, внезапно охнул и чуть было не свалился прямо к рыжим лапам: понял, что Эрик имел в виду, в упор глядя на него своими желтыми глазищами.
На садовой дорожке, которая оставалась такой же мягкой, как и тропка во дворе протоиерея Тихомирова, отпечатались следы босых мужских ног. И вели они к лесенке, которая не была приставлена к стене голубятни — валялась рядом в траве. Но уж это обстоятельство никак не могло обмануть купеческого сына.
Первым побуждением Ивана было — схватить под мышку Эрика и рвануть отсюда прочь. Но его остановил даже не стыд — его остановило соображение насчёт отброшенной лестницы. То, что она не осталась стоять возле голубятни, ясно показывало: у того, кто её сбросил в траву, было намерение скрыть улики.
— Может статься, после рассвета он изменился... — прошептал Иванушка, а потом ещё ниже склонился к Рыжему: — Беги домой, малыш! — И для вящего эффекта он ещё и подтолкнул Рыжего ладонью в упругий горячий бок.
Котофей словно бы понял хозяина: сорвался с места, вприпрыжку помчал к дверям кухни. А Иван Алтынов, переведя дух, осенил себя крестным знамением.
— Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей... — начал он шепотом произносить слова 50-го Псалма.
И так, шепча их, приставил к стене голубятни лестницу и стал по ней взбираться.
10
Иван в первый момент решил: Эрик Рыжий всё-таки успел забраться на голубятню. И поступил с её обитателями, как тогда — в тот день, когда котофея чуть было не растерзали собаки, а Иванушка лишился переднего зуба. Слуховое окно голубятни было сейчас приоткрыто, и ветерок, проникавший из сада, гонял по полу туда-сюда целые заносы из птичьих перьев. А в распахнутых клетках не осталось ни одного живого голубя. В самих клетках и на полу возле них валялись одни только кровавые ошметки мяса, облеплявшие тонкие птичьи косточки.
Ивана Алтынова замутило сильнее, чем давеча при виде живых мертвецов на Духовском погосте. И всё же, несмотря на это, невзирая на новый взрыв боли в голове, купеческий сын понял: Эрик уж точно не имел отношения к учиненной здесь расправе. Открыть клетки он ни за что не сумел.
— Но я не запер вчера клетку Горыныча! — вспомнил вдруг Иван.
Он резко развернулся в ту сторону, где находилась отдельная "квартира" его любимца, однако останков белого турмана внутри не увидел.
И тут вдруг до Иванушки донесся голос:
— Прости, сынок, я просто не смог удержаться — такой меня обуял голод. Я понимал, что я делаю, но прекратить всё равно не мог.
Иван Алтынов очень медленно повернул голову. В том углу, где вчера ему померещились трёхмерные тени, теперь явственно темнела фигура человека. Обе его руки, соединённые в запястьях, словно бы что-то притягивало к вделанной в стену опустевшей птичьей клетке, что стояла рядом.
— Батюшка? — Иван ощутил, что губы его будто прихватило морозом. — Так вы все-таки можете говорить?
Вопрос его, конечно, не имел смысла: голос отца он узнал мгновенно. Однако он слишком хорошо помнил, как вели себя восставшие покойники на Духовском погосте: издавали только свистящие звуки, напоминавшие затрудненное дыхание. Хотя, к примеру, с Кузьмой Петровичем всё обстояло иначе...
И Митрофан Кузьмич будто прочитал мысли своего сына, сказал:
— Ты ведь и сам уже понял: я обратился в кадавра не в результате Валерьянова колдовства, а вследствие ядовитого воздействия укуса моего отца. И он обещал, что моё теперешнее состояние впоследствии поможет моим внукам и правнукам. Солгал, быть может. Но я, уж точно, не похож на остальных. Тех, кто поднялся из могил. Хотя, покуда не взошло солнце, я, надо думать, мало от них отличался. Потому-то теперь я и привязал себя загодя к клетке: нашел тут у тебя кусок какого-то вервия и затянул его зубами. Опасался, что после захода солнца снова потеряю над собой власть. Я знаю, что не только твоих голубей изничтожил. Я помню, что я сделал с доктором... И что намеревался сделать с тещей священника.
— Это он заставил вас — мой дед?
— И меня, и Валерьяна, надо думать, тоже. Тот вершил свои чёрные дела явно не по своей воле.
— Да ведь мой дед был мёртв, пока Валерьян не оживил его своим заклятьем!
— Был мёртв? — Иванушке показалось, что отец его невесело усмехнулся. — А я вот в том не уверен. Знаю только, что пятнадцать лет не был жив. И уж вовсе я не уверен, что он теперь упокоился.
— Но Валерьян произнес нужное заклятье!..
— Я знаю, — сказал Митрофан Кузьмич. — Твой дед велел мне запереться в церкви, чтобы я не навредил вам с Валерьяном. И я оттуда за вами наблюдал. Но, как видно, заклятье это не могло воздействовать на таких, как я. И как твой дед.
— Но как же вы, батюшка, вошли в храм? — изумился Иванушка, которому стало ясно: запах ладана, исходивший от отца, отнюдь ему не померещился.
— У меня имелись при себе ключи, я же церковный староста. Точнее — был им.
— Я не о том! Разве такие, как вы... Не вполне люди, я имею в виду... Разве такие способны переступить порог храма?
— Выходит, что способны.
— А мой дед? Неужто и он был там с вами, батюшка?
— Нет, о себе он как раз сказал: ему туда
