Артур Филлипс - Египтолог
Вот и кончается душное приключенье мое, Б. Теперь, надо полагать, мне ничто не грозит, и о противном Свене родом из задницы земли я более не услышу. Впрочем, не удивлюсь, если он потребует за дальнейшее скромничанье еще несколько пиастров; однако ему должно прийти в голову, что в моих силах превратить его жизнь в ад, отправить в какую-нибудь разбойную глухомань, а то и на верную смерть.
Другие прекрасные новости из района, где человечество предпринимает великую попытку навязать миру мир: на той неделе я наткнулся на базаре на удивительную штуку, с трудом верится, что меня не надули. Я купил эту штуку, потому что выглядела она очень убедительно, куда лучше, нежели обычные несообразные подделки. До конца я ее не расшифровал, но уже ясно, что вещица эта рискует пролить свет на одну из сокровенных египтологических тайн. Разумеется, когда я снова приперся на базар, продавца я не нашел, так что подлинность и происхождение штуки обречены вечно оставаться под вопросом. Ты не мог бы оказать мне услугу, Бев? Спроси нашего дорогого тряского Клема Векслера, как бы получше упаковать и переправить ему такой вот «древний документ». Будь лапой, напиши мне сразу, как он ответит, это дело первоочередное. Да, и еще, Бев, мои письма к тебе никто не прочитает, а вот к твоим вряд ли отнесутся с равным пиететом. Выражайся благоразумно, мой дорогой друг.
Бесподбородочно твой,
Хей-хей
23 апреля 1918 г.
Бев, пустоголовый ты человеколюбец!
Давай обойдемся без несообразных девочкиных сцен по поводу того, что я делаю и о чем тебе не пишу? Не читай мне нотации о своих новоприобретенных достоинствах — я ни слову твоему не поверю. Я, дорогой друг, буду писать о том, что меня забавляет и что, мне кажется, позабавит тебя. Мои способы ведения контрразведывательных операций не менее разумны, нежели те, что применяются сплошь и рядом. Никто из моих юных туземных агентов не вступал в контакт с Противником, в этом я абсолютно уверен — я их слишком хорошо кормлю; эту превентивную методу хорошо бы взять на вооружение каждой службе безопасности. Я не буду подвергать себя цензуре и беречь твою, как ты ее неубедительно зовешь, чувствительность. Думаешь, я пишу такие же письма Тео Грэму и прочим прежним нашим сотрапезникам? Разумеется, нет. Ты — мой единственный настоящий корреспондент. Я никогда не требовал от тебя превратиться ради меня в серого доминиканца (полагаю, и они, в отличие от тебя, частенько идут на поводу у наслаждения, резвятся с монашками и слабоумными пейзанскими мальчиками, угрожая адским огнем, если те проболтаются).
Что там, черт тебя дери, с Векслером? Ты так спешил излить свои жалобы (весьма нескромные!), что не успел сделать то, о чем я тебя просил. Сейчас же беги к нему через весь город — вдруг он окончательно угаснет, распадется в серый порошок и служанка выметет его из дому? Скажи ему следующее: «Хьюго нашел один п., который, возможно, доказывает правоту Гарримана и Вассаля, он хочет отослать его вам в целости и сохранности. Что делать?» Не забудь вопросительную интонацию, иначе он решит, что ты над ним издеваешься, и вышвырнет тебя вон.
Что до иного моего начинания, то все выходит страшно чудно. Если помнишь, я остановился на том, что устроил своей матильде повышение по службе и после стал ждать, когда же она заявится просить денег. А она все не шла. Я уже понадеялся, что мы радуемся новому чину, гордо кажем миру свои нашивки младшего капрала и по-младокапральски подвергаем наказанию всякого, кто это наказание заслужит или по крайней мере получит от него удовольствие, но не тут-то было; однажды утром я получаю невразумительное послание от австралийского сержанта, забавного парня, отвечающего за караул у главного подъезда к лагерю. Сержант вежливо осведомляется, мол, если я постоянно, в любое время дня и ночи посылаю нашего новоиспеченного младшего капрала на контрразведывательные задания, не имея, по понятным причинам, времени на выписывание пропусков, может быть, просто издать единожды приказ, с которым мог бы сверяться всякий сменный часовой? Загадочно. Я велел денщику обшарить все и сыскать мне моего любимого австралийца, и вот вечером наш колонист является. Со времени нашей последней встречи, объясняет юный Свен с ухмылкой, он завел привычку покидать лагерь когда заблагорассудится и использовать в качестве пропуска мое имя. «Разведзадание по приказу капитана Марлоу! — сообщает он караульной службе, разъезжая туда-сюда на реквизированном с той же отговоркой мотоцикле. — Разрешение получено у капитана Марлоу!» Нахальство, согласись, запредельное. И что, ты думаешь, он делает на заданиях? Ходит по гуриям и по пивным? Ни черта подобного: он, понимаешь ли, полдюжины раз ездил… секунду, Бев, секунду… изучать памятники архитектуры! Он побывал на археологических раскопках, хотел увидеть тех немногих, кто еще копается в земле, не отвлекаясь на взрывы и военную дребедень. «Разрешите сказать прямо, са-а!» — мычит он. Конечно же, разрешаю, голуба моя, только не ори так громко. Бев, приготовься: наш маленький австрал влюблен в Египет и египтологию, он от них без ума. И он здоровьем любимого коалы клянется, что ему больше ничего от меня не надо, только поговорить о Древнем Египте. «Я в этом полный профан», — сказал я. Но нет, он знает обо мне все; вообрази, что со мной сталось, когда он это сказал. Он знает, что в Оксфорде я изучал фараонов и что я намерен «вернуться, закончить образование и стать профессором в университете», сказал он с блеском в очах. И, потупив взор, признался, что подходил ко мне до той нашей встречи в пустыне, в Тель-эль-Кебире, когда я провел там неделю; хоть убей не помню. В общем, я его даже и не заметил, тогда он начал повсюду ходить за мной, даже сбежал из лагеря и поехал к нашей базе, чтобы той роковой ночью снова мне представиться. Увидев, что я уезжаю, он решил, что я отправился «на прогулку, дабы насладиться несравненной красой пирамид Гизы», и поехал следом. Все это он рассказывал с таким видом, будто я должен его похвалить.
Докучливая история; а какого дьявола ему от меня надо теперь? Того, чего желает всякий обычный шантажист: уроков среднеегипетского языка. Трепеща от желания продемонстрировать мне глубину своих познаний, он берет с моего стола перо и бумагу, чтобы показать: он уже знает иероглифику, иератику и демотику. Сам всему научился, утверждает он (ты все-таки лучше присядь, Бев), по книгам из австралийской библиотеки; а заведовала библиотекой его первая любовь, женщина, погибшая при трагических обстоятельствах, испустившая дух у него на руках. А сейчас он просто хочет обсуждать со мной историю царей. Короче, Бев, меня шантажом принуждают быть наставником антипода, самоучки, вдовца и будущего египтолога с преступными наклонностями. Обычное дело, ты видел десятки таких людей. Скажи, если я тебе наскучил, любовь моя.
Мой ученик абсолютно naif,[24] но память его обнаруживает странные глубины, бездонные озера знаний о Египте, разделенные обширными пляжами невежества. Он об этом осведомлен и желает, чтобы земли были затоплены равномерно. Пока мы будем над этим работать, он желает изучить еще и арабский, который уже начал мучить без посторонней помощи.
Он уже приходил в мою палатку трижды, Бев, а между нами сорок миль! Вот где любовь к знаниям! На меня он взирает благоговейно. Оксфордские истории вводят его в транс, он превращается в очумелую кобру, впавшую в экстаз от трелей черномазого флейтиста. Я нежно шепчу: «Баллиол» — и он почти лишается чувств, не настолько, впрочем, чтобы я смог испытать на нем более приятные педагогические методы. Разок-другой я пытался (сбился уже со счета), это было бы забавно и к тому же освободило бы меня от наброшенного юным школяром аркана. Спокойствие, Бев, с тем же результатом можно бросать семя в пустыню: «Вы так да-абры, каптан, но я не ха-ачу тратить ваше время, нам нуж па-агаварить о сырьо-озных выщщах». Чудовище. Имей я твою внешность, мы бы, разумеется, зашли далеко.
Напиши мне о том, что происходит дома. Как там времена года? Всплывает ли мое имя в разговорах, или со мной покончено? Есть ли куда возвращаться? И, ради бога, напиши уже, что говорит Векслер.
Твой сумеречный принц Египта,
Хей-хей
29 июля 1918 г.
Дорогой Бевви!
Ужасная потеря. Спасибо тебе за все, что ты делаешь, спасибо за то, что сообщил мне. Она никогда меня особо не любила, но все-таки: передай безутешной вдове мои искренние соболезнования и скажи, что я ее мужа всегда боготворил. Скажи лучше, скажи так, как ты умеешь. Я не шучу, если отвлечься от обветшалости и запойности, он действительно много для меня значил. Он был, разумеется, буквоед, поставивший перед собой цель до истечения души из тела произвести по возможности больше ученых, которые думали бы так же, как он. В чем он, я полагаю, преуспел: до отъезда из Оксфорда я видел с полдесятка молодых, которые, желая заткнуть кому-нибудь рот, теребили мочку уха и приговаривали: «Может, и так, может, и так… но я в этом сильно сомневаюсь». Бедный старый Клем. Мне на самом деле нужно было знать, что он посоветует сделать с папирусом, черт тебя дери. Черт его дери.
