Нэнси Бильо - Чаша и крест
Вернулся Жаккард. Я удивилась, увидев на лице его улыбку.
— Все идет хорошо, Джоанна Стаффорд, — сказал он, потирая руки.
Ступая по каменному полу, Жаккард повел меня к центральной башне замка, мимо погасшего камина, такого огромного, что в нем мог бы во весь рост встать взрослый мужчина. По другую сторону каменной арки была лестничная площадка, от которой вверх и вниз отходила каменная лестница.
— Что я должна буду делать? — спросила я.
— Ничего особенного, — ответил он. — На этот раз не будет ни замысловатых пассов, ни ходьбы по кругу, ни вызывания душ умерших или припадков безумия. Никто не станет падать на пол и биться в конвульсиях с пеной у рта, как это было в монастыре. Третьему провидцу требуется лишь несколько… э-э-э… приспособлений. Доминиканец записал весь предполагаемый порядок действий и заранее переслал его Шапуи в Антверпен. Так что я приготовлю все, что необходимо провидцу, дабы сообщить вам пророчество. А пока я буду заниматься подготовкой, вам надо просто пообщаться с этим человеком.
— Просто пообщаться? — как эхо повторила я.
— Самое интересное, как мне кажется, заключается в том, что этот человек… он, если можно так выразиться, в вашем вкусе. Я и сам уже разговаривал с ним… он довольно приятный, очень эрудированный. Нетребовательный, не капризный. Учтивый. Он аптекарь.
От неожиданности я сделала шаг назад:
— Что-о? Жаккард, неужели…
— Нет-нет-нет! — рассмеялся он. — Да вы никак подумали, что я собрался преподнести вам на блюдечке самого Эдмунда Соммервиля?! — Голландец жестом приказал стражнику отомкнуть дверь и продолжил: — Этот человек родом из Южной Франции. Ума не приложу, с чего это его вдруг понесло в Испанию, прямо в лапы инквизиции.
Дверь распахнулась. Жаккард вошел первым и только потом поманил меня.
Камера оказалась совсем маленькой, пол ее был устлан соломой. У стенки стояла скамья. Видимо, совсем недавно здесь зажгли свечи, и в помещении было довольно светло.
На скамье, сложив руки на коленях, сидел очень худой мужчина лет тридцати пяти с каштанового цвета волосами и довольно лохматой бородкой. Увидев нас, он встал; посмотрел сначала на Ролина, а потом перевел испытующий взгляд на меня.
— Джоанна Стаффорд, — торжественно проговорил Жаккард, — позвольте представить вам Мигеля де Нострдама, или господина Мишеля Нострадамуса — именно так звучит его имя по-французски.
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
45
— Мне сказали, что вы по профессии аптекарь, это так? — спросила я. Казалось, голос мой дрожит и вибрирует в этой крохотной грязной камере.
— Да, это правда. Прошу вас, садитесь, пожалуйста, — сказал господин Нострадамус по-французски мелодичным голосом и жестом указал на скамью.
Шурша рассыпанной по полу соломой, я прошла к стенке и села.
— Я с юных лет мечтал исцелять людей от разных болезней, — продолжил он, устраиваясь напротив на почтительном расстоянии. — И всегда старался в совершенстве познать искусство медицины. Мои близкие верили, что мечты эти в будущем осуществятся, и оплачивали мое обучение… я учился в двух университетах.
Господин Нострадамус помолчал немного, теребя свою всклокоченную бородку.
— Я боролся с чумой, и весьма успешно, — снова заговорил он. — Мои лекарства спасли многих людей от неминуемой смерти. За мной посылали со всех концов Франции. А в одном городе мне даже назначили пожизненный пенсион. И я возгордился… о, очень, просто страшно возгордился. И когда городок, в котором я жил с женой и детьми, поразила чума, я был уверен, что с моими близкими ничего страшного не случится. Еще бы, ведь я Нострадамус, знаменитый целитель и фармацевт, мои пациенты всегда выздоравливают. — Глаза его заблестели и наполнились слезами. — Но их всех сразила чума: и жену, и обоих детей. Я пытался их спасти, перепробовал все средства. Но, увы, все то, что я применял прежде и что безотказно помогало другим, чужим людям, оказалось бесполезным для тех, кого я любил. Это случилось два года назад. И с тех пор жизнь моя кончена. Мне стало все равно, что со мной происходит. Я пустился в странствия. А в последний год мне стало особенно тяжело. Признаюсь вам, в глубине души я готов умереть. Больше того, я хочу этого, дабы поскорее вновь воссоединиться с родными.
— Но разве инквизиция осудила вас на смерть? — проговорила я, чуть не задыхаясь.
— Нет, — покачал он головой. — Сначала меня допрашивали по поводу моих суждений о церковных статуях, которые я высказывал много лет назад. Говорили, что это попахивает ересью. А потом инквизиторы вдруг вспомнили, что мой дед был иудеем.
Рассудив, что если уж я собираюсь выслушать пророчество господина Нострадамуса, то должна знать все о самом провидце, я спросила:
— Так вы, значит, converso, выкрест?
— Нет, я добрый католик.
— Тогда с чего это инквизиторы утверждают, будто вы вернулись к вере своих предков?
Мой собеседник пожал плечами:
— Фамилия моего деда Гассоне. Но в возрасте двадцати пяти лет он принял христианство и стал называться Пьер де Нострдам. Родители крестили меня и воспитали в католической вере.
Он выпрямился. Мягкая манера его говорить вдруг изменилась. Исчезла невозмутимость; нет, угрозы со стороны Нострадамуса я не чувствовала, но он словно бы внезапно отстранился: смотрел не на меня, а куда-то за меня, по ту сторону, словно вглядываясь в грядущие годы и даже столетия. У меня по спине пробежал холодок.
— Я не соблюдаю еврейских обычаев, но скажу вам, что миром будет править народ Израиля, хотя когда именно это случится, еще скрыто во мраке веков.
Теперь я не сомневалась, что передо мной настоящий провидец.
Нострадамус встал и вскинул голову. Словно прислушивался к чему-то, хотя до моего слуха не доносилось никаких звуков.
Потом опустил голову и поглядел на меня; лицо его вытянулось от жалости и огорчения.
— Кажется, сюда идет господин Ролин… Госпожа Стаффорд, у меня есть что сказать вам.
Через несколько секунд шаги по ступеням лестницы услышала и я.
Мишель Нострадамус поднял обе руки с испачканными грязью ладонями.
— Поверьте, мне очень жаль, — проговорил он. — Простите меня.
Я тоже встала, не отрывая взгляда от его лица:
— Нет, это вы простите меня, ведь пророчество, связанное с моей судьбой, уже стоило вам свободы, а возможно, будет стоить и жизни.
Дверь распахнулась, вошел Жаккард, а за ним и страж, стоявший у двери в камеру. Они внесли три предмета: неглубокую миску, наполненную водой, медный сосуд на трех ножках и деревянную палочку.
Нострадамус установил треножник перед скамьей, осторожно водрузил на него миску с водой.
Жаккард и страж вышли, причем, уходя, голландец бросил на меня испытующий взгляд. Но я сделала вид, что ничего не заметила.
— Отойдите как можно дальше и отвернитесь, пожалуйста, — мягко проговорил Нострадамус.
Я повиновалась. Оказавшись всего в нескольких дюймах от стены, я ничего уже не слышала, не видела и едва дышала — так сильно билось в груди моей сердце. В камере стояла полная тишина. Я понятия не имела, что сейчас произойдет, все было совсем не так, как с сестрой Элизабет или с Оробасом.
Вдруг сверкнула яркая вспышка золотистого пламени, осветившего всю стену. Я повернулась, чтобы посмотреть, что там такое.
Но огня не увидела. Нострадамус сидел перед треножником и сосредоточенно смотрел на миску с водой. Глаза его были широко раскрыты, я даже боялась, что они сейчас выскочат из орбит. Медленно, очень медленно он опустил палочку в воду.
Не отрывая от воды все того же пугающего меня взгляда, он трижды кивнул.
Потом раскрыл рот.
— Когда ворон в петлю влез — пес соколом вспорхнул с небес, — проговорил он каким-то неестественным голосом. — Хочешь осадить быка — поищи медведика. Другого времени больше не будет…
Он умолк.
Потом вынул из воды палочку, поднял ее выше и ткнул в мою сторону:
— Ее рука, что касается чаши. Чаша принадлежит Совету десяти. И должен он испить ее еще до того, как четвертая жена взойдет к нему на ложе. Иначе явится сын по имени Уильям. Да, он явится, и это будет тот самый король Уильям, что разорвет мир на части.
Нострадамус задрожал и откинулся назад. Уронил палочку на пол. Веки его трепетали.
Дверь распахнулась. Вошел Жаккард и, ухмыляясь, посмотрел на меня. Вид у него был очень довольный.
— Ну вот, теперь мы знаем, что надо делать, — потирая руки, сказал он.
За ним осторожно вполз в камеру напуганный страж. Жаккард приказал ему убрать предметы, которые они давеча принесли. Оба теперь не обращали никакого внимания на выбившегося из сил и устало опустившегося на скамью Мишеля Нострадамуса.
— Вы что, подслушивали под дверью? — возмущенно спросила я.
