Линдси Фэй - Тайна семи
– Но ведь Валентайна могли и повесить.
– Ну, это вряд ли. Не думаю.
– Вряд ли? – вскликнул я. – Господи, ты только послушай, дрянь, что говоришь! Работа полицейского наполовину состоит из догадок, затем сводится к поиску на улицах и доведению очевидного подозреваемого до скамьи подсудимых, а ты, не моргнув глазом, сделала из него убийцу!
Она покачала головой и прижала руку к затылку.
– Если б я добилась ареста Вала за убийство, то с тою же легкостью смогла бы добиться и его освобождения. Выкупить его или же выступить свидетелем его защиты. И он был бы страшно мне благодарен.
– Но его могли запросто приговорить к смертной казни.
– Если б Вала повесили за убийство, я бы оплакивала его. Но как-нибудь да пережила бы. А ты?
Шелковая Марш принялась заплетать волосы в косу. Делала она это неторопливо, словно давая понять, что разговор ей наскучил. Такое простое чисто женское занятие, так естественно она сплетала светлые длинные пряди волос. Другому бы на моем месте было бы приятно смотреть на нежные и ловкие движения ее пальцев. Но мне смотреть было страшно.
– Ты неописуемо жестока, – заметил я.
Пальцы ее замерли. Затем она бесстрастно уставилась на меня изумительными ореховыми глазами с маленькими голубыми искорками вокруг черных зрачков. И улыбнулась.
– Просто я деловая женщина. И вы, мистер Уайлд, очень и очень мешаете моему бизнесу. Я бы даже сказала, вредите ему.
Я поднялся, чтобы уйти. Теперь я знал, на что похожа глубинная и безмерная ненависть. Ребра ныли, голова гудела, кожу у шрама жгло – эхо прежних травм. Шелковая Марш потянулась к письму, я потянулся к шляпе, понимая, какой сложный, почти невозможный выбор мне предстоит сделать, и поражаясь тому, какие порой мысли приходят в голову. Никогда прежде мне с такой силой не хотелось совершить хладнокровное убийство.
– Что читаешь? – небрежно спросил я.
– Ратерфорд планирует снять свою кандидатуру с выборов. Ссылается на нервное истощение. Так что вся эта мышиная возня была напрасной. Что пошло не так? Ума не приложу.
Произнеся эти две последние фразы, она слегка вздрогнула, точно не ожидала, что они сорвутся с губ. Я улыбнулся.
– О, охотно объясню. Я засадил Гейтса за решетку в Гробницы, и это немного охладило его пыл. Членов партии он будет убеждать, что все это делается для их же блага. Но вряд ли они станут относиться ко мне благожелательней. Вот я и задумался: что бы такое сделать, чтобы они полюбили меня, как родного? И придумал. Тем или иным способом, невзирая на потоп, пожар, чуму или Таммани, я должен засадить тебя.
– В камеру Гробниц? Да это ты все разрушил, мерзкий маленький червяк! – злобно взвыла она, отринув показушную учтивость. – Он был единственным моим связующим звеном с Олбани. Ратерфорд был для меня бесценен. Его должны были переизбрать этой весной. Ты меня слышишь? И тогда бы я расширила свои связи, клиентуру, мою… Да как ты только посмел засадить его?
– Ничего, скоро сама узнаешь, как там, в тюрьме. В самое ближайшее время.
Этот последний выпад мог бы стать концом нашего разговора. Мне бы очень хотелось сказать, что я оставил Шелковую Марш с разъяренной улыбкой на губах и скомканным в кулаке письмом. Хотелось бы, чтобы последнее слово осталось за мной.
Но не вышло. Потому что одна загадка осталась неразгаданной. Не успел я опомниться, как мадам Марш укротила свою ярость, на губах ее заиграла насмешливая улыбка, она спрятала скомканное письмо в складках халата и снова принялась заплетать волосы в косу.
– Я одного не понимаю, – признался я. – Бирдсли и Макдивитт всегда были головорезами и приспешниками Малквина. Партийцы говорят, именно ты их рекомендовала. Так что именно ты должна была знать, где находились в последнее время Райты. После того, как я невольно выдал их местоположение, ты в любой момент могла послать туда Варкера с Коулзом, и они бы их схватили. Но вместо этого позволила им прятаться и дальше, до тех пор, пока партия не скажет своего слова. И ничего тем самым не выиграла, пошла на неоправданный риск и потеряла свои комиссионные. Почему?
Шелковая Марш закончила заплетать косу и перекинула ее через плечо, нежно поглаживая кончиками пальцев. Между четко очерченными бровями прорезалась тонкая морщинка, она явно размышляла о чем-то. И больше всего походила в этот момент на заблудившуюся девочку, неторопливо бредущую сырыми лесными тропинками в поисках нужного направления. При встречах со мной она напускала на себя этот вид неоднократно. Но я знал: это означает глубокое замешательство. Самое настоящее и непритворное. И я тут же насторожился.
– Люси была очень красива, не правда ли? – тихо заметила Шелковая Марш. – И пока я говорила с нею тем вечером… Нет, разумеется, прежде мы с ней никогда не встречались, и я просто глазам своим поверить не могла, до чего она была хороша собой. Сам ты тоже, конечно, мне не поверишь, но я старалась утешить ее. Она была так напугана, но настроена, тем не менее, весьма решительно и… Думаю, дело тут было именно в решительном ее настрое, и поверь, я искренне сожалела о том, что она связалась с таким слабаком, как Ратерфорд. Но… о, как же она была хороша, а я, знаешь ли, всегда ценила красоту. Я взяла ее за руку и почувствовала, как она дрожит. И тогда я поклялась Люси, что если она выполнит мою просьбу, я помогу ее семье. При встрече с членами партии я порекомендовала им использовать дружков Шона, но просила их проявить терпение, не спешить. И все ради того, чтобы дать тебе время уладить проблему. Я дала обещание и думала, что ты сумеешь изобрести способ помочь им. Но люди из Таммани всегда так нетерпеливы… И чем же кончилось дело, а?
В соседней комнате забили часы, звуки эхом отдавались в зеркалах. Я так и застыл в немом изумлении со шляпой в руке, и чувствовал, что весь мой гнев куда-то улетучивается. Голова вновь шла кругом, сфокусировать зрение не удавалось. Ее слова словно оплетали мне горло чем-то мягким, как перчатка из кашемира.
– Не могу тебе этого сказать, – выдавил я.
– Ага, – задумчиво протянула она и кивнула. – Понимаю, почему не хочешь говорить. Но от души надеюсь, что им все же удалось бежать. Знаете что, мистер Уайлд? Пожалуй, вам лучше уйти, прямо сейчас.
Неким непостижимым образом мне все же удалось добраться до двери и снова оказаться на улице. Я смотрел на небо и никак не мог понять, то ли это звезды вертятся там в бешеном хороводе, то ли я снова сейчас потеряю сознание. В ушах стучало – слабое напоминание о страшной боли в затылке.
После всего того, что она со мной сделала, было бы безумием считать, что этот маленький акт сострадания, проявленный мадам Марш, заставил меня меньше бояться ее. Напротив. Подобные капризные дамские прихоти не должны превращать мужчину в тряпку. Но она преуспела. Я считал, что понимаю ее, вижу насквозь. Я считал, что могу предсказать, ну, если не ее желания, то хотя бы поступки.
Я ошибался.
Я заставил себя сдвинуться с места и вскоре обнаружил, что могу шагать довольно быстро. А секунды спустя перешел на бег, увертываясь от ям и выбоин и видя, как пролетают мимо замерзшие свинцового цвета берега реки. Визит на Грин-стрит напомнил мне, как я с самого начала влез в эту заварушку. И еще о том, что необходимо провести беседу, которую я так долго откладывал. Я наконец-то понял, как правильно подобрать слова.
Взглянув на часы, я увидел, что вечерняя служба в сиротском католическом приюте закончится через полчаса, наддал ходу и помчался по уродливым зимним улицам навстречу девочке, с которой все, собственно, и началось.
После снегопада ветер стал сухим, словно старые кости. Глубоко засунув руки в карманы, я стоял и ждал Птичку Дейли во дворе между часовней и дортуарами. На скамьи порывами ветра наметало снег с песком, крохотные эти комочки поблескивали в тени мраморных арок. На один из парапетов бесшумно приземлилась сова, издала тоскливый, полный безнадежного томления крик. Обрывки облаков то затягивали луну, то вновь позволяли ей появиться на небе, и одинокий силуэт полицейского, присевшего на скамью, то возникал, то вновь проваливался во тьму.
А затем тишина взорвалась щебетом детских голосов и топотом маленьких башмачков по каменным плитам.
Птичка маршировала вместе со своими соучениками, выстроившимися неровным строем. Она только что подобрала где-то длинную палку, которая изображала у нее то шпагу, то церемониальный жезл, то скипетр, и размахивала ею. А выражение лица такое нейтральное, такое… несчастное… привычное, что я начал настороженно озираться по сторонам. И старался учитывать буквально все – от пульсирующей боли в голове до скрипа ботинок по булыжнику, потому как этот момент был крайне для меня важен. Ее бордовое платье напомнило мне первую нашу встречу, когда она, залитая кровью мальчика, бежала, спасая свою жизнь, и была само совершенство. Именно это я и должен ей сказать. Люси Адамс преподала мне хороший урок, хотя теперь уже я никогда не смогу поблагодарить ее за это. Та Птичка, как и Люси, уже никогда не вернется назад. И Птичка, как и Люси, была прекрасна. Душераздирающе красива, как неотправленное любовное письмо.
