Оливер Пётч - Дочь палача и театр смерти

А вокруг смеялась орава детей.

Эпилог

Солнечным июньским днем в Шонгау состоялась самая зрелищная за последние десятилетия казнь.

Люди съехались даже из Ландсберга, Аугсбурга и других городов, чтобы посмотреть, как покончат с бывшим бургомистром Маттеусом Бюхнером и его сообщниками. Народу было столько, что зрители даже на соседних полях пытались занять места поудобнее. В трактирах Шонгау было не протолкнуться, крестьяне сдавали внаем сараи. Богатая добыча ждала также бродячих торговцев, уличных музыкантов и воров.

Несмотря на обвинение в государственной измене и участии в контрабанде соли, Маттеус Бюхнер, будучи патрицием, имел право на быстрое обезглавливание. Потом говорили, что он умер с достоинством, не издав ни единого крика. Хотя, возможно, причина заключалась и в том, что Куизлю потребовался всего один удар, до того быстрый и точный, что голова еще мгновение держалась на туловище и только потом свалилась под ропот многочисленных зрителей. Столь же искусно палач обезглавил и судью Йоханнеса Ригера, который понес заслуженное наказание, будучи главарем банды в Обераммергау.

Потом Куизль долго и с вызовом смотрел на зрителей, словно ждал извинений от тех, кто до недавнего времени называл его никчемным пьяницей.

– Даже не верится, что в его возрасте еще можно так вот мечом рубануть, – пробормотал Вильгельм Харденберг, старый патриций и член городского Совета. – А говорят ведь, что в Обераммергау он сорвался с горы и сломал при этом ногу… Пару недель назад вид у него был неважный, а теперь он только прихрамывает, даже в лубке.

Стоявший рядом аптекарь Магнус Йоханнсон согласно кивнул:

– Он был и останется лучшим палачом в Баварии. Хотя некоторые до недавних пор считали иначе и с радостью оставили бы палачом мастера Ганса из Вайльхайма. – Йоханнсон насмешливо покосился на Харденберга и мотнул головой: – Воистину жуткий тип этот мастер Ганс. Эти его белые волосы! Наш Куизль по сравнению с ним самый развеселый малый. Хотя… – Он помедлил. – Говорят, Куизль бросил пить. Больше ни капли в рот не берет. – Аптекарь рассмеялся: – Вот увидите, наш палач на старости лет еще и в ярые кальвинисты запишется!

– Боже упаси! – Харденберг возмущенно потряс головой и перекрестился. – Ну, как бы то ни было, следует благодарить Господа, что этот мерзкий заговор наконец разоблачили.

Оба патриция единодушно покивали. При этом ни один из них не упомянул, что они, как и большинство других советников, до недавних пор были верными сторонниками Бюхнера. Однако секретарь Лехнер отдал под суд одного лишь бургомистра. От остальных он заново принял присягу и этим ограничился. Таким образом, в будущем Лехнер мог быть уверенным в преданности патрициев.

Тирольцу и Мельхиору Рансмайеру повезло меньше. Как сообщники Бюхнера, они тоже оказались на эшафоте. Куизль допрашивал их на протяжении трех дней в присутствии нескольких человек из Мюнхена. В итоге они все рассказали о контрабандных переправах. Поскольку эти двое не принадлежали к числу патрициев или дворян, то и на обезглавливание рассчитывать не могли. Однако Лехнер отказался от колесования, которое обычно применялось в подобных случаях. Куизль повесил их, как жалких разбойников. При этом тиролец выказал куда больше достоинства, нежели доктор.

Рансмайер скулил всю дорогу до места казни. Он молил о прощении и взывал к своим влиятельным пациентам, но те лишь отводили взгляд, когда повозка проезжала мимо. У виселицы доктор так вырывался, что Куизлю пришлось замотать его веревками, точно в кокон. Когда все увидели, что без парика Рансмайер был почти лысым, поднялся смех. Глаза казнимого от страха выкатились из орбит и блестели, как стеклянные шарики.

Если тирольца Куизль дернул за ноги, чтобы сломать ему шею и тем самым избавить от страданий, то Рансмайера он заставил выплясывать, пока ноги не перестали дергаться. Те из зрителей, что стояли в первых рядах, утверждали, что заметили торжествующий блеск в глазах палача. Но разве можно утверждать что-то наверняка о человеке, чье лицо скрыто под капюшоном?

Ближе к полудню казнь завершилась, и зрители стали спешно расходиться, занимая места в шумных трактирах. Куизль получил в общей сложности двадцать новеньких сверкающих гульденов, а к ним – зажаренного целиком барана. Поэтому вечером Куизли устроили у себя дома ужин, не поскупившись на пиво и вино.

– И ты что же, в самом деле не станешь ничего пить? – с удивлением спросила Магдалена, глядя, как отец откусывает от окорока. – Говорят, ты…

– Много чего говорят, кому заняться нечем, – ответил тот с набитым ртом и кивнул на полную кружку: – Пить человеку что-то нужно, а вода в нашем квартале годится разве что на травление кож. Ограничусь разбавленным пивом; на вкус не так уж скверно, а в голове и после трех кружек ясно. Другим тоже следовало бы так поступить.

Палач бросил недоверчивый взгляд на младшую дочь. Барбара как раз подняла кружку с подмастерьем живодера, и вид у нее был не совсем трезвый. Магдалена вздохнула с облегчением, когда увидела, что сестра улыбается. Барбара по-прежнему просыпалась иногда по ночам вся в поту, когда возвращались воспоминания о кошмарной ночи с Мельхиором Рансмайером. После тех событий она заметно повзрослела, стала более зрелой, встречи с парнями теперь стали редкостью – хоть и не прекратились совсем.

– Радуйся, что Барбара вновь ощутила вкус к жизни, – сказала Магдалена отцу. – То, что ей довелось пережить за то время, просто ужасно. Надеюсь, она сможет когда-нибудь забыть ту боль, которую причинил ей Рансмайер.

Раздался хруст. Палач переломил пополам баранью ножку.

– Я должен был колесовать ублюдка, – процедил он сквозь зубы.

После того падения в горах Аммергау Якоб, помимо сломанной ноги и заметной прорехи между зубами, заработал несколько жутких шрамов. Один из них пересекал лоб и придавал Куизлю вид еще более устрашающий.

– Даже не знаю… я рада, что Лехнер не прибегает больше к этому зверству, – ответила Магдалена. – Такое просто немыслимо в наше время. И в Обераммергау Лехнер приказал лишь высечь и выставить у позорного столба всех, кто связался с контрабандой. Он ведь понимает, что они еще пригодятся ему… – Она взяла отца за руку. – Уж поверь, Рансмайер за то, что он сотворил, долго будет печься в аду.

– Ад уже здесь, на земле. – Палач со злостью ударил по столу. – Дьявол, если бы Паулю не удалось сбежать, кто знает…

Он не стал договаривать. Наверное, слишком ужасной была мысль, чтобы обдумывать ее до конца.

Магдалена оглядела остальных гостей. У противоположного края стола сидела знахарка Марта Штехлин и о чем-то оживленно говорила с Якобом Шреефоглем. Патриций не преминул после казни заглянуть в гости к палаческой семье – несмотря на то, что в Совете ему наверняка придется выслушать пару язвительных замечаний.

Штехлин действительно удалось в тот день переговорить со Шреефоглем и еще с кем-то из молодых советников. Потом, обнаружив на старом кладбище мешки с солью, они все поняли. Дальше события развивались очень быстро. Шреефогль потребовал обыскать дом Рансмайера, и по дороге они повстречали Пауля. Последующий допрос не оставил Бюхнеру иного выбора, кроме как сознаться во всем. Так он хотя бы сумел избежать пытки, на которую несколькими днями раньше обрекал Барбару.

– А ну, стой! Умри, как подобает курице!

Пауль, вооруженный своим деревянным мечом, с воплями гонялся за курицей, которая спряталась под столом. Он с удивительной легкостью оправился после пережитого, хотя Магдалену порой пугала его невозмутимость. У нее не было кровотечений, и Штехлин заверила, что ребенок в утробе не пострадал. Магдалена чувствовала, как начал возрастать за эти недели аппетит, и стала носить широкие юбки. Она усмехнулась. Поразительно, как это Симон до сих пор ничего не заметил. Правда, работа с пациентами, которые с нетерпением дожидались его возвращения из Обераммергау, отнимала все его время.

Петер между тем задумчиво листал книгу с анатомическими зарисовками из библиотеки Георга Кайзера. Среди документов в доме учителя нашлось старое завещание, в котором он передавал Симону все свои книги, включая дорогие альбомы Андреаса Везалия. Множество прекрасных книг в значительной мере помогли Симону пережить предательство и ужасную смерть старого друга.

Магдалене вдруг вспомнились колдовские книги Йорга Абриля, которые теперь хранились в городском архиве, где Барбара не могла добраться до них, что несказанно радовало. Как и записи Кайзера, эти книги, казалось, обладали притягательной силой и могли вскружить голову любому, кто неосмотрительно их откроет. Магдалена опасливо взглянула на Петера, который завороженно перелистывал страницы с анатомическими зарисовками.

«Наверное, все книги обладают магической силой, – подумала она. – Простые буквы складываются у нас в голове в образы, сцены и разговоры».