Мария Чепурина - Свиток Всевластия
Что оставалось виконту? Во-первых, молиться, чтобы будущий ребенок оказался девочкой. А во-вторых, обзавестись собственным сыном. Даже если граф и обделит д’Эрикура, то внуку он все равно что-нибудь отпишет. К тому же семейный человек всегда имеет больше веса в обществе. Одно дело – лишить наследства легкомысленного повесу и совсем другое – оставить без средств человека семейного. На второе отец ни за что не пойдет.
Итак, виконту следовало жениться. Свадьба сама по себе наверняка улучшила бы его отношения с отцом: тот наконец перестал бы считать его беспутным мальчишкой, попусту прожигающим жизнь. Невесту, ставшую единоличной хозяйкой свитка всевластия и, быть может, даже не знающую об этом, подбросила д’Эрикуру сама судьба! Пусть даже свиток окажется вымыслом – виконт до того увлекся историей с тамплиерами, что был готов жениться лишь ради того, чтобы выяснить окончательно, существует он или нет! Конечно, он еще не видел мадемуазель де Жерминьяк… Но ведь не собирался же д’Эрикур спать теперь до скончания века только с женой! Да и какое значение имели лицо и характер, если виконт и так знал о будущей невесте все, что хотел: юна, невинна, хорошего происхождения, только что из монастыря. Такая сделает все, что от нее требуется: и детей родит, и честь фамилии не уронит, и любовным похождениям мужа не помешает.
По пути д’Эрикур мысленно повторял приготовленную для девушки речь. К галантному обращению несчастная, скорее всего, не привыкла, да и настороженное отношение к мужским любезностям монашки наверняка успели внушить ей. Лучше обойтись без комплиментов и флирта, с порога заявить о своих серьезных намерениях. Неплохо еще и прикинуться религиозным. Если младшая де Шампо не ошиблась и сироту действительно опекает дядя, ему это тоже должно понравиться.
В дверях д’Эрикур наткнулся на своего знакомого – не слишком знатного, но богатого господина лет пятидесяти, недавно овдовевшего и помышлявшего теперь о новой женитьбе. Соперники разошлись, холодно поздоровавшись. «Значит, Шампо были правы, – подумал виконт. – Этот дом действительно осаждают женихи». Вскоре стало ясно, что популярность мадемуазель де Жерминьяк – единственное, в чем он не ошибся относительно этой девушки.
Зала, в которую ввели д’Эрикура, показалась ему полупустой: ни ломберного столика, ни кресел, ни дивана, ни картин – здесь не было почти ничего, что полагается иметь в помещении, где принимают гостей. Одни лишь полосатые стулья в строгой, как и требует теперешняя мода, манере, с ножками наподобие античных колонн стояли по периметру помещения. Они смотрелись довольно странно на фоне разрисованных розами и пагодами выцветших обоев, на которых зияли сохранившие цвет прямоугольники из-под только что снятых картин. Камину недоставало экрана, зато на каминной полке красовался бюстик Вольтера.
Появившаяся вскоре хозяйка оказалась совершенно не такой, какой представлял ее виконт. В простоте кремового платья мадемуазель читалась не воспитанная кармелитками скромность, а скорее вызов: подобно многим дамам, выступавшим за общественные преобразования и естественные законы, юная Жерминьяк подражала своим костюмом простолюдинке. Объемный платок на груди, позаимствованный из арсенала крестьянок, намекал на весьма вольнодумное декольте, готовое обнаружиться в подходящий момент. Широкополая шляпа, разукрашенная лентами и цветами, имела довольно высокую тулью, походила на американский цилиндр: очевидно, мадемуазель сочувствовала Джефферсону и Франклину.
Что же до самой девушки, то она оказалась весьма изящной, с большими глазами и довольно крупным ртом, с резким голосом и очень маленького роста. Последнее обстоятельство виконта несколько огорчило: во-первых, женщины подобной комплекции были не в его вкусе, а во-вторых, д’Эрикур давно заметил, что особы ниже пяти футов часто отличаются вздорным характером и причудами в поведении. Первые слова мадемуазель подвердили неприятные опасения:
– А, виконт! Добрый вечер! Скажите, а как вы находите учение Ламетри?
Жених смешался. Он не ожидал, что с девушкой придется говорить о чьем-либо учении. Да и кто такой Ламетри, виконт представлял весьма смутно. Слышал только, что это такой атеист.
– Кто бы мог подумать, что столь юная особа читает философские книги… – промямлил жених.
– Я сама не читала. Но послушница Марианна была знакома с сочинением этого почтенного господина в чьем-то кратком пересказе и поделилась им со всеми нами.
– Вот так новости! Девушки в монастырях читают сочинения атеистов!
– Ну не молитвенники же нам читать, в самом деле! – произнесла мадемуазель Жерминьяк с явной бравадой. – Только не говорите, виконт, что вы верите во все эти поповские сказки о распятии и воскресении! Иначе я тут же вас выставлю!
– О, нет, разумеется, я в них не верю! Однако, сударыня, должен заметить, что вы весьма суровы к своим гостям.
– Только не к вам, д’Эрикур! Ведь вы недавно вышли из Бастилии. Видите, мне все известно! Так вот, лица, пострадавшие от деспотического режима, равно как и философы, всегда будут самыми дорогими гостями в моем салоне!
– В вашем салоне?
– Да, сударь. Я планирую делать приемы по четвергам. Думаю, салонам мадам Гельвеций, мадам Кондорсе и мадам Неккер скоро придет конец. Когда соберутся Генеральные Штаты, моя гостиная станет излюбленным местом встречи для их депутатов… Разумеется, к тому времени здесь станет более уютно. Вероятно, вы хотите спросить, куда подевались портреты моих достопочтенных предков? Им меняют рамы на более современные. Вскоре эти господа сюда вернутся… разумеется, только те, кто поддерживал Просвещение!
– Вот как…
– Эти старые обои тоже скоро снимут! Терпеть не могу все эти вычурные вещи пятидесятилетней давности! Они так напоминают о дурных законах и несправедливом правлении! Мой дом будет обставлен полностью в римском стиле. Я уже дала соответствующие распоряжения.
– Весьма похвально, но стоит ли так спешить выбрасывать веши, доставшиеся вам от бабушки? – произнес д’Эрикур, беспокоясь о шкатулке с со свитком. – Может быть, они еще на что-нибудь сгодятся?
– Не беспокойтесь, весь этот хлам я велела складывать в подвале на тот случай, если он опять войдет в моду! Впрочем, это вряд ли произойдет. Думаю, окончательная победа просвещения над деспотизмом не за горами!.. Кстати, картины месье Давида демонстрируют это весьма убедительно. Как вы их находите?
– Так вы еще и поклонница изящных искусств, мадемуазель?
– Сама я не видела этих картин, но послушница Изабель, чьи родители имели счастье их лицезреть, говорила, что месье Давид прославляет лучшие добродетели!
«Ну и ну!» – подумал д’Эрикур. До сих пор просвещенные, философски настроенные люди производили на него исключительно хорошее впечатление. Стоило кому-либо заикнуться о своем атеизме и любви к Дидро и Вольтеру, как он немедленно становился другом виконта. Мадемуазель де Жерминьяк сумела стать первым человеком, чье вольнодумство оказалось виконту противно. Он сам не мог понять, в чем тут дело: в излишней ли болтливости девушки, в ее ли непомерных амбициях, в том ли, что произведения просветителей человечества были известны ей только по пересказам, или в неприятном сюрпризе, каковым оказалась для виконта внешность предполагаемой невесты.
– Направляясь к вам, сударыня, я никак не ожидал, что наша беседа будет вращаться вокруг наук и искусств, – заметил д’Эрикур.
– Чего же вы ожидали?
– Я ехал, чтобы сделать вам то, что честный мужчина должен предложить честной девушке, если…
– Так вы собирались на мне жениться!
– Я еще не оставил этих намерений.
– Не могу представить себе ничего скучнее, чем клятвы в вечной верности, вынашивание детей, возня с пеленками и тому подобные «прелести» семейной жизни!
– Вы хотите остаться в девицах?
– Отнюдь. Если желаете, виконт, мы можем сделаться супругами хоть сейчас!
– Кажется, я не понимаю вас, мадемуазель…
– Что ж тут не понять? Мы с вами люди без предрассудков. Поднимемся в мою спальню и вкусим радостей, ниспосланных нам Венерой!
3
Литератор Люсьен Помье шел домой в чрезвычайно скверном расположении духа. День у него выдался на редкость неудачным.
Началось все с того, что Помье не выспался. Накануне он вернулся из тюрьмы, а потому до глубокой ночи не смыкал глаз в объятиях своей возлюбленной Терезы. В семь утра писателя разбудил колокольчик ассенизатора, возвещающий о приближении повозки с нечистотами, до того громкий, что его было слышно даже с мансарды трехэтажного дома. Уснуть больше не вышло. Недовольный Помье встал, умылся и отправился туда, куда жаждал отправиться все те недели и месяцы, проведенные в заключении: в парижские театры. Сначала он предполагал посетить Французскую комедию, потом Итальянскую, потом театр Комического двусмыслия. Если и там ничего не получится, писатель планировал заглянуть в театр Господина Брата Короля. Необходимо было пристроить комедию, написанную в Бастилии.
