Диана Стаккарт - Королевский гамбит
Я не присоединился к ним, а уселся на каменную плиту углового очага, где еще тлели угольки. Превратив скамью в импровизированный стол, я достал из сумы записную книжку и приготовился в нескольких строках описать события сегодняшнего дня.
Такое было у меня обыкновение, и я редко считал необходимым ограничивать себя — лишь тогда, когда места на листе не хватало. Сегодня, однако, пришлось тщательно подбирать слова, чтобы те, кто случайно прочитали бы запись, не поняли, о чем идет речь. Всего несколько слов — сад, епископ и нож — и начальные буквы имен участников сегодняшней драмы. Этого было достаточно, чтобы я потом в общих чертах вспомнил, о чем там говорится, и не позволило бы никому догадаться о том, что произошло на самом деле.
Обычно наше веселье заканчивалось, когда догорали свечи, а так как мы уже израсходовали большую часть недельного запаса жира, этот момент наступил довольно скоро. Я едва успел вкратце описать сад, место успокоения злосчастного графа, как стоявшая рядом со мной свеча с шипением погасла.
— Пора на боковую, — объявил Константин, и отовсюду послышались нарочитые вздохи и стоны. Впрочем, судя по некоторым, прозвучавшим ранее репликам, всем в душе уже давно хотелось в постель, ведь мы прошлую ночь, помогая готовиться к шахматному матчу, почти не сомкнули глаз.
Томмазо, взмахнув рукой, оборвал мелодию; Паоло и Давид засунули кости в карман. Я же осторожно убрал листки в сумку на поясе и отправился вслед за всеми в наши покои за шерстяным одеялом.
За этой перегородкой скрывалось удивительно просторное помещение. В его стенах располагались небольшие ниши, служившие, видно, некогда местом хранения. Ныне же в каждом углублении стояло узкое деревянное ложе с подстилкой из соломы. Разумеется, постели не помещались в нишах полностью и наполовину выступали из них, оставляя мало свободного места. Кроме того, эти ниши создавали видимость уединения, почти неизвестного для людей нашего положения. Мне удалось заполучить углубление в самом дальнем углу, более уединенном по сравнению с остальными местами.
Впрочем, если бы нас не прятали, как ящики и бочки, каждую ночь по нишам, мне бы, пожалуй, не удалось так долго обманывать окружающих!
Я подождал, пока улеглись остальные подмастерья и Константин потушил последнюю свечу. Лишь через высокие и узкие окна наружной стены в прихожую лился бледный лунный свет. Впрочем, и при нем я смог различить очертания своей, поднесенной прямо к носу руки, но и только. Убедившись, что меня никто не видит, я сел, скрестив ноги, на ложе и схватил края жакета, чтобы снять с себя тесное платье, расплющившее мою грудь под мужским нарядом.
Наконец-то мне удалось впервые за весь день вздохнуть полной грудью, мне, Дельфине, облекшейся на рассвете в тесное платье, скрывшее мои женские прелести и позволившее мне сойти за мальчика Дино. Каждое утро я проделывала это — задолго до пробуждения остальных учеников. Затем я поднесла руку к волосам и, уступая минутному тщеславию, пожалела об их утрате. Когда-то они черными волнами ниспадали до бедер, теперь же они, как у мальчика, едва касались плеч. При этом воспоминании с моих уст сорвался едва слышный вздох. Пожалуй, эта жертва была для меня самой трудной.
Впрочем, утрата волос и подавление собственной женственности было малой ценой за возможность изучать живопись у великого Леонардо. Возможности, которой я, не скрой свою истинную природу под обличьем мальчика, была бы лишена.
Конечно, мне пришлось не только надеть мальчишескую одежду и срезать волосы, чтобы убедить окружающих в моей принадлежности к сильному полу. Мне также пришлось научиться говорить более низким голосом; кроме того, я на несколько лет уменьшила свой возраст, чтобы отсутствие бороды на моих щеках и более мягкие черты лица не привлекали лишнего внимания.
Правда, придя к Леонардо, я стала предметом беззлобных укоров, когда отказалась раздеваться либо отвечать на зов природы в присутствии других подмастерьев. Впрочем, моя чрезмерная стеснительность давно уже перестала вызывать интерес, и мне уже не делали по этому поводу замечаний. И, к счастью, нам, ученикам, в отличие от некоторых знатных лиц запрещают выставлять напоказ свои причиндалы. Стоит знатному господину начать подниматься по лестнице или взобраться на коня, как его мужское достоинство вываливается наружу из-под скандально короткого жакета. Мое же платье, опускающееся до колен, не позволяет увидеть, что я лишена этой части мужской анатомии.
И я обнаружила, что маскарад мой лишь потому так легко удался, что люди видят только то, что желают. Я сказала, что я юноша; и меня будут считать юношей, пока я не совершу того, что разоблачит мой обман.
Осторожно сложив и убрав под кровать платье, я надела простую ночную сорочку и нырнула под одеяло, надеясь отоспаться после бессонной ночи. Но сон бежал от меня, поскольку мысли о мертвеце не давали мне покоя.
Кто убил его и почему? Стала ли его смерть результатом мимолетной вспышки страсти или холодного расчета? Сумеем ли мы с учителем найти злодея, когда, судя по всему, единственными свидетелями были покойный и его убийца? И скорбит ли кто по графу… или, как для герцога, его насильственная кончина является для его родных всего лишь помехой?
Я подавила стон, мысленно проклиная судьбу, втянувшую меня в это гнусное дело. Столь ужасное открытие должен был сделать Паоло или Давид. Зная увлекающийся характер учителя, я была уверена, что он не успокоится, пока преступление не будет раскрыто, особенно сейчас, когда герцог поручил ему расследование. Стало быть, и мне придется, видно, спать только урывками. Также меня смущало и то, что, участвуя в расследовании, я буду вынуждена проводить с ним очень много времени.
Я была одним из многих подмастерьев, и поэтому до сих пор он едва удостаивал меня взглядом. Наедине с учителем я стану предметом его пристального изучения. Человек, обладающий наблюдательностью Леонардо, сразу обнаружит, если я не буду чрезвычайно осторожна, мой маскарад.
Забыв про мертвого графа, я с ужасом представила, как Леонардо, узнав, кто я, изгоняет меня из мастерской, да и из самого замка. Если это случится, мне некуда будет пойти. Разумеется, я не могла вернуться домой, учитывая обстоятельства моего ухода всего несколько недель тому назад.
Конечно, пускаясь в странствие, я не собиралась ни становиться учеником Леонардо, ни рядиться мужчиной. Все получилось как-то само собой.
Впервые я почувствовала недовольство судьбой, когда однажды утром тащила домой ворох только что постиранного белья. Два моих младших брата тем временем учились плотницкому делу у моего отца, Анджело делла Фация, знатного мастера.
Я поняла, как счастливы мои братья, ведь их жизнь уже устроена. Закончив ученье, они станут членами гильдии, потом мастерами, обзаведутся женами и детьми. Их путь был открыт. Мое же будущее было неопределенно, особенно теперь, когда я отклонилась от пути, предначертанного женщине скромного положения.
Моя мать Кармела изначально не одобряла моего поведения. Выйдя некогда замуж за моего отца, она поднялась на одну ступень вверх по социальной лестнице и теперь надеялась закрепить успех, выдав единственную дочь за человека, занимающего более высокое положение в обществе. Она останавливала свой выбор то на торговце шерстью, то на банкире. Сначала она улыбалась, обсуждая будущее своих отпрысков с подругами и рассказывая о том, как выгодно я, ее дочь, выйду замуж. Однако, к ее непрестанному беспокойству, заключение выгодного союза оказалось делом не столь легким. Я уже давно перешагнула рубеж, когда меня следовало отдать в жены, ведь мне исполнилось восемнадцать лет.
И не ее вина была в том, что меня еще не обвенчали. С тех пор, как я достигла двенадцатилетнего возраста, моя матушка показывала меня желанным кандидатам в надежде, что они обратят на меня свои взоры. За эти годы было сделано несколько предложений, но ни одного, по ее мнению, подходящего. И вовсе не потому, что на меня было страшно смотреть; нет, наоборот, многие утверждали, что я похожа на свою мать — те же блестящие зеленые глаза и ухоженный темный волос, благодаря которым она в юности считалась красавицей. Но мое увлечение красками и кистями беспокоило более состоятельных претендентов на мою руку.
Рисуй я лишь букеты цветов, на мое странное увлечение, возможно, посмотрели бы сквозь пальцы, даже похвалили бы. К несчастью, по нашему небольшому городку прошел слух, что Дельфина делла Фация рисует так, как ни одна другая женщина, изображает святых и воинов с талантом, заслуживающим одновременно одобрения и порицания. А никому из достойных горожан не хотелось, чтобы супруга его привлекала столь пристальное внимание.
Моя матушка пыталась запретить мне рисовать, но я нашла надежного союзника в своем отце. Он, художник по дереву, понимал мою потребность в творчестве и заявил, что мне следует позволить выбранное мною призвание. Это был один из тех немногих случаев, когда мой тихий родитель, воспользовавшись своим правом главы дома, настоял на своем, и моя матушка обвинила меня в этом.
