Алексей Ракитин - Великосветский свидетель

Шидловский опять взял паузу, испытующе глядя в глаза подчиненного.

— А теперь вот странная смерть мальчишки. Сначала анонимка, а меньше чем через три недели — отравление. Кто знает, может статься, умер он неспроста. Быть может, мы еще увидим в этом деле руку радикалов-нигилистов, будь они неладны. Помните дело нечаевцев? Те ведь тоже своего дружка убили. И ведь ни за что ровным счетом. Мол, выйти хотел из организации, хотя на самом деле не думал Иванов порывать с Нечаевым. Ох, смутные времена!.. Короче, так, Алексей Иванович: поезжайте в Канцелярию градоначальника, испросите у них эту анонимку или копию. Хотя, пожалуй, лучше я сам поеду. Документ важный, вам могут не дать. Надо будет его к делу приобщать. Николай-то ведь не мог принять яд по неосторожности, уход за ним был аккуратный. Значит, был злой умысел, — Шидловский задумался, глядя в окно и рассуждая вслух. — Но, впрочем, дождемся результатов исследования содержимого химического шкафа. И опять-таки, флакон с микстурой оказался наполнен непонятно чем…

Было видно, что Шидловский потерял нить рассуждений. Его нельзя было назвать глупым человеком, но он был рассеян, и внимание легко переключал на новые впечатления и мысли. Шидловский прекрасно был осведомлен о собственном пороке, и свои судебные выступления читал по подробному конспекту.

— Для меня, Вадим Данилович, поручения будут?

— Да, ты присмотрись-ка к этой гувернантке. Похоже, она мальчишку хорошо знала. И многое может порассказать. Поговори с ней приватно, без записи.

С этими словами Шидловский поднялся, давая понять, что приступать к выполнению поручения Шумилову надлежит немедля. Алексея Ивановича не надо было уговаривать, его активная натура требовала действия. Шидловский перешел к столу другого делопроизводителя, но, вспомнив о чем-то, воздел указующий перст к потолку:

— Да, вот еще, Алексей Иваныч, любезный, чуть не забыл… Ты не распространяйся о той истории с саквояжем. Не стоит предавать ее огласке, пятнать репутацию доктора… И потом, кража эта — чистая случайность. Полковник Прознанский за доктора попросил, а значит, со стороны семьи покойного жалоб не будет. Ну, и нам лишней крови не надо. Как думаешь, Алексей?

Это обращение на «ты» и почти родственное «Алексей» было сигналом особого доверия начальника. Такую просьбу-приказ не уважить было просто немыслимо.

— Понимаю, Вадим Данилович, — кивнул Шумилов.

А Вадим Данилович, приосанившись, тщательно осмотрел себя в зеркале — не забрызганы ли, часом, грязью его штиблеты и достаточно ли выглядывают из рукавов мундира крахмальные манжеты.

4

Покинув здание прокуратуры, Шумилов направился на квартиру Прознанских. Как ни тягостно было вновь окунаться в атмосферу горя, но именно там можно и нужно было узнать, с кем дружил Николай, и кто скрывался за таинственной подписью «В. П.». Кроме того, обязательно следовало поговорить с этой француженкой, гувернанткой. Именно она ухаживала за больным Николаем, именно она давала ему в последний раз лекарство.

Из головы Шумилова не шел зеленый пузырек из-под микстуры. Странно, что пузырек, из которого Жюжеван поила Николая, сохранился. То есть странность заключалась даже не в этом, а в том, что пузырек после смерти Николая Прознанского сначала исчез (мамаша унесла), потом вновь появился по просьбе доктора, а затем оказался наполнен чем-то, что не было микстурой. Если в этом пузырьке действительно яд, почему отравитель не озаботился его уничтожением? Для отравителя первая задача — сокрытие истинного пути попадания яда в организм жертвы. Никто особо за пузырьком не присматривал. Жюжеван имела доступ к нему в течение продолжительного времени после того, как по настоянию доктора пузырек вернулся на законное место в спальне Николая. Впрочем, и остальные члены семьи имели точно такой же доступ. Нет ли в этом продуманной инсценировки? Другими словами, не выставлен ли злоумышленником этот пузырек напоказ в расчете на то, что следствие вцепится в него, как дурная собака в палку?

Шумилов беспрепятственно вошел в подъезд дома, где находилась квартира Прознанских, и начал было подниматься по лестнице, как вдруг услышал за спиной покашливание. Никто следом за Шумиловым в подъезд не заходил, однако, сзади безо всяких сомнений был человек. Шумилов оглянулся и не без удивления увидел одного из понятых, присутствовавших во время обыска в квартире Прознанских; теперь молодой мужчина был одет в шитую золотом ливрею и начищенные сапоги из красной кожи. Он выглядывал из небольшого закутка в углу площадки первого этажа, искусно замаскированного большим витражным стеклом и небольшой дверью. Ни сейчас, ни во время первого посещения дома, Шумилов даже не заподозрил, что там может находиться швейцар.

— Здравствуйте, Алексей Иванович, — ловко щелкнув каблуками, поприветствовал его швейцар.

— Здравствуйте, Са… Са… — Шумилов постарался припомнить фамилию понятого, благо сам же не меньше трех раз ее записывал.

— Сабанеев, — подсказал мужчина в ливрее.

— Я к господину полковнику, — Шумилов сделал было шаг вверх по лестнице, но вдруг решил не спешить. — Послушайте, Сабанеев, вы регулярно находитесь здесь?

— По мере необходимости, — уклончиво ответил швейцар.

Что-то неуловимо подозрительное чувствовалось в поведении этого человека. Шумилов поймал себя на мысли, что и в прошлый раз, поглядев на дворников этого дома, испытал смутное беспокойство.

— Вы давно работаете здесь?

— Полтора года-с.

— К покойному Николаю Прознанскому часто приходили друзья?

— Бывали-с, а как часто — ответить затрудняюсь, — опять уклончиво ответил швейцар.

Теперь Шумилов уверенно мог сказать, что именно настораживало его в этом человеке: тот нисколько не боялся работника окружной прокуратуры. Шумилов не то чтобы привык наводить на людей ужас, просто хорошо знал, что от человека в мундире министерства юстиции не отмахнется даже генерал, что ж тут говорить о людях неблагородного сословия! Дворники, швейцары, разносчики, торговцы с лотков, поденные рабочие перед прокурорским мундиром трепетали, ибо обладатель его согласно законам Империи был могущественнее самого страшного околоточного и даже станового полицейского. Но в данном случае швейцар в красных сапогах был учтив, но абсолютно равнодушен.

— Девушки среди них бывали?

— Не могу ответить. Обратитесь с этим вопросом к его превосходительству полковнику Прознанскому.

Со стороны швейцара такой ответ был верхом нахальства, хотя и вполне корректного по форме. Шумилову стало по-настоящему интересно:

— А если я официально вызову тебя на допрос?

— Сие невозможно-с, — после секундного колебания ответил швейцар. — Я не подлежу допросу.

Несмотря на корявость формулировки, Шумилов понял, что тот хотел сказать. Сабанеев был штатным сотрудником Третьего отделения, легендированным в «швейцара», и в случае официального вызова на допрос ему бы пришлось либо сообщить о себе ложные сведения (тем самым совершив уголовно наказуемое в России деяние), либо разоблачить себя. На последнее он не мог пойти, не получив предварительно санкции руководства. Все легендированные сотрудники особо инструктировались на этот счет. Существовала весьма громоздкая и сложная процедура допроса таких лиц и привлечения их к расследованию в качестве свидетелей; в любом случае, решение этого вопроса осуществлялось на уровне обер-прокурора и занимало не одну неделю. Нетрудно догадаться, что Третье отделение Его Императорского Величества канцелярии чрезвычайно не любило расшифровывать своих агентов и секретных сотрудников и всякий раз шло на это с величайшим сопротивлением.

— Тьфу, Сабанеев, что ты меня морочишь, — воскликнул Шумилов. — Так бы сразу и сказал. Остальные двое тоже?

— Так точно-с.

Теперь стало понятно, почему в доме полковника Прознанского такие крепкие и моложавые дворники. Шумилов лишь укорил себя за то, что не понял этого сразу. Случайное открытие имело по крайней мере один большой плюс: можно не сомневаться, что квартира жандармского полковника хорошо охранялась, и злоумышленник не мог проникнуть туда незаметно. Если кто-то и подсыпал Николаю яд, то делал он это, лишь придя в дом под личиной друга.

— Подумайте хорошенько, Сабанеев, накануне смерти Николая Прознанского, то есть вечером 17 апреля, у него собирались друзья-студенты? — спросил Шумилов.

— Тут и думать нечего. Вечером накануне гостей у молодого Прознанского не было, — уверенно ответил швейцар. — Когда стало известно о смерти Николая Дмитриевича, мы все — старший дворник и помощники — собрались и обсудили случившееся, вспоминали, кто что и когда видел подозрительное. Так что про вечер семнадцатого могу заявить с уверенностью и за себя, и за других: гостей не было. Гости были днем ранее, шестнадцатого числа, но днем и недолго.