Алексей Ракитин - Великосветский свидетель
— Сабанеев, вы сказали, что вспоминали подозрительные моменты. А что, такие были? — уточнил Шумилов.
— Никак нет-с. Все как у всех, обычная семья.
Расставшись, наконец, со «швейцаром», Шумилов поднялся к массивной дубовой двери в квартиру Прознанских и тренькнул звонком. Дверь отворила горничная в накрахмаленном черном переднике. Сама хозяйка, Софья Платоновна, одетая в строгое черное платье, встретила Шумилова в большой комнате. Платье ей не шло, лицо казалось бескровным, блеклым. Но глаза женщины утратили вчерашнюю красноту и опухлость, что свидетельствовало о нормальном сне. Она не выразила особого энтузиазма при виде Алексея Ивановича, по лицу пробежала тень, но безропотно согласилась ответить на вопросы.
Шумилов был усажен в роскошное, чрезвычайно неудобное, с высокой спинкой кресло, которое впивалось в спину.
В комнату из глубины квартиры доносились звуки рояля. Кто-то разучивал мазурку Глинки, старательно повторяя по несколько раз отдельные места.
— Софья Платоновна, возможно, мои вопросы покажутся вам травмирующими, прошу заранее прощения.
— Для меня сейчас сама жизнь травмирующая, — спокойно отозвалась женщина.
Шумилов поймал себя на мысли, что она чрезвычайно хорошо владеет собой.
— Расскажите, пожалуйста, о Николае. На каком факультете он учился, чем увлекался, кроме химии?
— Николаша поступил на юридический — на том настоял отец. Да. Химию любил, литературу, много читал. Вы обратили внимание, сколько книг в его комнате? Он сам их покупал, любил захаживать в книжные лавки. Он вообще был очень умным, начитанным мальчиком.
— А с кем он дружил и много ли времени проводил вне дома?
— Да нет, он вообще был… домашним мальчиком. Конечно, последние год-полтора он проводил в компании друзей больше времени. Это все были молодые люди нашего круга — Петр Спешнев, Владимир Соловко, Андрей Штром. У нас они частенько бывали. Конечно, они и развлекались вместе, как обычно развлекаются: театр, обеды, именины, зимой — горки.
— Они учились вместе с Николаем?
— Спешнев и Соловко — да, тоже на юридическом. А Штром, по-моему, занимался естественными науками.
— Вы не могли бы сообщить мне их адреса? — Алексей Иванович быстро записал на отдельном листе продиктованные адреса. — Скажите, Софья Платоновна, а были в жизни Николая романтические увлечения? Мы нашли среди его бумаг письмо от девушки, подписанное «В. П.».
— Это, по-видимому, Вера Пожалостина. Только я вас прошу, — Софья Платоновна посмотрела на Алексея Ивановича в упор, дабы убедиться, что он понимает серьезность момента, — не упоминайте ее имени, пожалуйста. Она дочь почтенных родителей, отец — действительный тайный советник, имеет право прямого доклада Государю, матушка старинного уважаемого рода. Скомпрометировать юную девушку легко, а я себе этого не прощу. Да тем более, что и не было никаких отношений у Николаши с Верой, о которых можно было бы всерьез толковать. Я вас очень прошу, Алексей Иванович, — для пущей убедительности Софья Платоновна коснулась рукой рукава Шумилова.
Алексей Иванович неловко кашлянул и со всей возможной почтительностью, на которую только был способен, ответил:
— Обещаю, Софья Платоновна, что без самой крайней нужды имя этой барышни оглашено не будет. Я приложу к этому все усилия. А как протекала болезнь Николая?
— Ну, он заболел краснухой. Знаете, это вообще-то детская болезнь, но если заболевает взрослый человек, она протекает долго и мучительно. Коленька никак не мог поправиться, у него через две недели после начала болезни сильно распухли лимфатические узлы под ушами, в подмышках, но Николай Ильич, наш доктор, сказал, что это просто такое осложнение, организм борется. А когда переборет, Николаша сразу пойдет на поправку. Мы доктору вполне доверяем, он знает… знал Коленьку с младенчества. И его лечение всегда помогало.
— А ничего необычного не было в последние дни перед кончиной?
— Да вы знаете, вроде бы ничего такого не происходило, но меня пугало выражение его глаз.
— Что вы имеете ввиду?
— Ну, не знаю. Что-то пугало. Он так странно смотрел — загадочно, отстраненно, как из другого мира. Я иной раз думала заговорить с ним об этом, но не решалась. Знаете, когда дети маленькие, они как открытая книга, а потом эта книга захлопывается и не пускает вас к себе. Но накануне смерти он был бодр и весел, и друзья часто навещали.
— Софья Платоновна, а мадемуазель Жюжеван много времени проводила с Николаем? Ведь она, кажется, ухаживала за ним во время болезни?
— Да, ухаживала… А чем ей еще было заниматься? — В голосе хозяйки прозвучал вызов. — Пока дети были маленькие, она действительно была необходима им практически постоянно, она и жила у нас. Но дети подрастают, Николаша уже студент… был, Алексей почти студент, Наденька в гимназии. Конечно, Мари еще занимается с Алексеем и Надей французским, игрой на фортепиано. Да и вообще мы привыкли к ней. А с Николашей она в основном проводила время не как учитель, а скорее, как компаньонка. Мне в последнее время даже стало казаться, что ей следовало бы поумерить свой интерес к его делам. Ну, сами посудите, Алексей Иванович, когда женщина ее возраста, а ей уж почитай сорок, проводит весь вечер в компании молодых мужчин восемнадцати-двадцати лет, это выглядит несколько странно. Пару раз мне Алеша, сын, рассказывал, что она даже целовала Николая в присутствии его приятелей! — Софья Платоновна замолчала.
Казалось, возмущение кипело у нее внутри и не давало продолжать. Наконец она справилась с собой:
— Я собиралась поговорить с ней об этом, но из-за Коленькиной болезни все откладывала, откладывала… Теперь уже непременно скажу, у меня ведь другие дети подрастают!
С этими словами Софья Платоновна в упор посмотрела на Шумилова, словно давая понять, что именно сейчас самое время устроить этот разговор. Но неожиданно женщина остановилась и произнесла совсем иным тоном:
— Извините меня, Алексей Иванович, мне очень нехорошо. Давайте отложим разговор на следующий раз и обойдемся пока без протокола.
Эта странная концовка озадачила Шумилова. Особенно то, что плохо почувствовавшая себя женщина не забыла о протоколе. Уже в передней, надевая поданное горничной пальто, Шумилов услышал звук закрываемой крышки рояля, донесшийся из-за неплотно прикрытой двери, шуршание юбок и голоса. Тот голос, что был постарше, прощался до завтрашнего дня. «Очень кстати», — подумал Алексей Иванович, выходя на парадную лестницу. Судя по всему, у него появлялась неплохая возможность пообщаться с Жюжеван без предварительной договоренности, так сказать, экспромтом.
Пройдя мимо большого витражного стекла на нижней площадке, Шумилов краем глаза увидел за ним темный силуэт швейцара. Алексей Иванович решил, что сотруднику Третьего отделения не следует знать лишнего, а потому, выйдя на улицу, прошел по набережной метров 30 в сторону и, — подойдя к чугунным перилам, остановился. На воде прыгали солнечные блики, такие яркие, что от их блеска было больно глазам. Алексей Иванович зажмурился на мгновение, и, облокотившись о перила, стал внимательно наблюдать за парадным подъездом, из которого только что вышел. Ждать долго не пришлось.
Минуты через четыре тяжелая дверь подъезда отворилась, и на тротуар ступил изящный остроносый сапожок. Его владелица, стройная, довольно высокая темноволосая женщина в шляпке с траурной вуалью, мелкой походкой направилась в сторону Шумилова. Это была мадемуазель Жюжеван. Шумилову представилась возможность рассмотреть ее получше, чем накануне, в день обыска. Она была одета в серо-голубой легкий салоп с атласными лентами. Шляпка, перчатки, легкий кружевной шарфик — все детали тщательно продуманного туалета производили впечатление гармонии и хорошего вкуса. Владелица их была, по всей видимости, небогата, но в моде обладала чутьем и чувством меры. Шагнув ей навстречу, Шумилов поздоровался.
— У меня сейчас урок в доме Прохорова, у Синего моста, — Жюжеван говорила с мягким, но хорошо различимым акцентом. Голос был выразительный, теплый.
— Позвольте, я провожу вас.
Они пошли рядом. Шумилов украдкой посматривал на ее лицо. Она не была красавицей в обычном понимании, да и черты утратили девичью округлость, в уголках глаз притаились едва наметившиеся паутинки морщинок. Но взгляд женщины был живым, умным и, как вскоре понял Шумилов, очень выразительным. При свечах ей можно было бы дать лет двадцать пять, самое большее тридцать.
— Давно вы живете в России? — поинтересовался Шумилов.
— Давно, уже около пятнадцати лет. А в детстве у меня была русская кормилица. О, это целая история!..
— Вы так хорошо говорите по-русски…
— Представьте себе, я иногда даже учу русскому языку. Дети в столичных семействах не знают русских сказок, я им читаю. Не смешно ли? Лишь в последние годы, из-за Балканских событий, многие русские вспомнили о своем эпосе.
