Сергей Лавров - Мултанское жертвоприношение
Уже давно веселые вотяцкие бабы скрылись за поворотом русла, и достаточно долго не было видно человеческого присутствия на берегах. Будто в подтверждение дикости сих мест на широкий плес, не боясь парохода, вышел из лесу бурый тощий медведь, большой, весь в репьях. Постоял, мотая башкой, отгоняя мух, и принялся колотить громадными когтистыми лапами по воде, так что пена взбилась.
— Рыбачит! — восхищенно сказал пожилой матрос с серьгою в ухе. — Оголодал хозяин!
Пароходик повернул — и по левому борту открылась взгляду Кричевского странная картина. Огромный лысый бугор, круто спадающий к реке, весь изрыт был, точно оспою, разнокалиберными ямами и канавами. Часть из них были старые, поросшие травою и осокой, часть — совсем свежие, едва присохшие под солнечными лучами. На солнечном склоне бугра копошились какие-то странные люди, косматые, полуголые. Нисколько не страшась медвежьего рева за поворотом реки, они мотыгами взрывали неподатливую землю и деревянными лопатами отбрасывали ее в сторону, сооружая очередную, достаточно длинную траншею, опоясывающую уже половину бугра.
— Милейший! — позвал Кричевский знакомого матроса. — Коли уж начал ты нас просвещать, так не откажи в любезности, разъясни, что за строители странных фортификаций сии люди?
— Эти-то? — охотно отозвался матрос. — Это кладоискатели! Клады, стало быть, ищут, ваше благородие!
— Чьи клады? — полюбопытствовал искренне Константин Афанасьевич.
— Знамо, чьи! — с комичной важностью отвечал матрос. — Пугачева-вора, чьи же еще! А может, атамана евойного, Белобородова!
— А что, бывал Пугачев в этих местах?
— Как не бывал, ваше благородие! — обрадовался матрос. — Он на Мамадыш с войском пришел от Елабуги. Мясогут Гумеров из Кукмора его хлебом-солью встречал! Неделю тут стояли, потом тронулись на Казань. В колокола звонили! Дворян перебили тьму-тьмущую, как старики сказывают. Долго еще за Пугачева стояли мамадышцы, а как царица войск навела, как начали из пушек палить, так они и ушли. И Гумеров, и Канкаев, и прочие, кто к ним пристал. Кто сказывал — в леса ушли, а кто — в пещеры, под землю. А золото, у дворян взятое, не могли с собой увезти, потому что налегке верхами уходили. Вот и попрятали сокровища несметные, кто куда. Кто говорит — Белобородов восемь бочонков с золотом, на приисках взятым, здесь затопил, а кто — что в воловьи шкуры зашили денежки, кубки да перстни с драгоценными камнями, да и зарыли в разных приметных местах на этом Диком бугре и в других разных укромных углах.
— И что — находил кто-нибудь? — скептически хмыкнул Кричевский, глядя с усмешкой, как у Петьки разгорается взгляд под очками.
— Находили, отчего же найти! — убедительно сказал матрос. — Вот в деревне моей один мужик пошел ни с того ни с сего на поправку в делах. То корову купит, то землицы прибавит. Стали сельчане за ним следить, и углядели, что он на ярмарке в Мамадыше жиду-ювелиру цацки старинные из золота сбывает, и деньги неплохие имеет. Натурально, подошли всем миром, честь по чести, мол, делиться надо! Земля-то общинная! Он позапирался, бока ему намяли и правду выпытали. Сознался, что вещицы золотые он часто находит в отвалах земли у нор сурков, на кургане одном. Кинулись мужики с лопатами на тот курган, разрыли его весь, добралися до каменной плиты, которую кое-как удалось им свернуть. Только золота под плитою почти и не было. Так, пустячки. Клад весь под землю ушел, не дался в руки. Знать, с заклятьем положен был.
— А что за приметные места, где клады лежат? — заинтересовался и Шевырев, перегибаясь круглым животиком через перила, чтобы получше разглядеть кладоискателей, и едва не выпадая при этом за борт. — Как их узнать?
— Приметы-то всем известные! — охотно поделился матрос. — Кладовая запись среди народа по рукам ходит. Я и сам ее не раз читывал, благо, грамоте обучен.
— Что же сказано в ней? — жадно блистая очками, спросил Петька, с сожалением провожая взглядом уплывающий за корму бугор, почти уже скрытый густым дымом пароходной трубы. — Скажи, коли не жалко!
— Отчего же жалеть! — пожал плечами матрос. — Скажу, коли господа хорошие.
Он многозначительно и лукаво поглядел на загоревшегося журналиста. Петька скривился, спешно достал портмоне, дал двугривенный на водку. Куснув монетку — не фальшивая ли? — вымогатель, хитро улыбаясь, спрятал деньги в глубокий карман парусиновых штанов и заговорил нараспев, скороговоркой, закатив взор, качая темной серьгой:
— «1774 года от рождества Христова, месяца августа в 30-й день, мы, девять человек, даем эту опись в посаде Дубовка. Если Бог благословит, то возьмите наше сокровище, положенное нами на бугре, повыше Дубовки, пониже Песковатки, над Вяткою. Бугор называется Дикой. Место поклажи следует искать, минуя Вислый сад, на вершине бугра, где стоит дуб, у этого дуба, на восходном боку, вырублены два креста. Супротив солнечного восхода намерить от этого дуба двадцать сажен. Рыть надо на Петров день. Тут положено в трех местах: человек один целый да один перерубленный на две части, из которых одна часть лежит на полуночную звезду, другая часть — на солнечный закат; целый же человек лежит на летний восход головой; от головы на три четверти стоит черепок с подписью на нем. От черепка на три сажени заклят котел, в котором положено 90 тысяч золота и семнадцать тысяч серебра. Из этих сумм нами определено: на постройку церкви 20 тысяч, 7 тысяч на колокол и на монастырь 20 тысяч. Если не будет исполнено это наше желание, то наше сокровище от нашедших его уйдет и вечно пролежит в сырой земле. А если наше желание исполнится, то вырывшим сокровище Бог даст счастье. И они спокойно, без ссоры, могут разделить его по равной части, за исключением сумм, определенных на церковь, колокол и монастырь, дабы замолить грехи наши. В том мы все девять подписываем эту опись!»
Произнеся сей монолог, матрос перевел устало дух и умолк.
— Да ты, голубчик, — смеясь, сказал Кричевский, — всем, поди, приезжим сию байку за двугривенный рассказываешь!
— Обижаете, ваше благородие! — очень правдоподобно оскорбился рассказчик, блистая хитрым глазом. — Самолично бумагу видел, и подписи под нею атаманов Пугачевских кровью выведены! Да в наших местах кладов этих видимо-невидимо! Вот, крестом клянусь, крестная моя мне рассказывала, что в селе ее, Лесной Карамыш, было некогда болото. Так в нем, богом клянусь, Пугачев утопил шкуру с деньгами. Болото-то теперича высохло, и даже старики забыли, где оно было прежде. А вот в саду у пастора закопал Пугачев бочку с золотом, а в бочке голицу[10] свою оставил! Тот клад возьмет, у кого пара к голице этой сыщется!
— Что ж не нашли по сию пору кладов твоих, коли расположение их так доподлинно известно? — разочарованно спросил Петька, чувствуя, что его надули.
— Так ведь лет сколько прошло! — убедительно воскликнул рассказчик. — И дуба того уже нет на Диком бугре! А еще, ваше благородие, я тебе по секрету скажу, потому как вижу, что человек ты хороший. Знать, где клад положен — это еще ничего не значит! Чтобы взять клад, зароки надо знать, и ключи, чтобы клад открылся, да чтобы несчастье от себя отвести! Вот был в соседской деревне случай — выпахала крестьянская семья на своем поле клад. Обрадовались, знамо дело, обзавелись скотиною, обновками. Да только хозяин начал чахнуть, и ничего ему не помогало. Так и умер. За ним стал чахнуть старший сын. Хозяйке подсказали, что, видно, клад был «на голову» положен. Чтобы его добыть и пользоваться безбедно, надобно было над кладом этим кого-нибудь убить. Что делать? Душегубцами-то стать им не хотелось. Посоветовали им добрые люди хитрость, которая порою помогала, а порою и нет: зарезать над кладом курицу или овцу. Они уж резали, резали, да все без толку: умер вскорости и старший сын. Решили умные люди, что положен клад на человеческую голову, и видать, не на одну. Потом в семье этой мальчонка утоп в колодце. Потом невестку задавило деревом. А потом, кто жив остался, бежали из этой деревни, куда глаза глядят, и следы их на том и сгинули. Вот как с кладами-то бывает, ваше благородие! Тут без знающего человека не обойтись! Знать важно, «злой» клад али «добрый». «Злым» кладом черт владеет, хранителей своих к нему приставляет, оттого взять его очень трудно. Да и потратить можно его только на вино! А ежели на что другое употребишь — несчастье случится. Брать клад лучше на Пасху, и помнить следует, что «добрые» клады очищаются перед рассветом, а «злые» к вечеру…
— А скажи, милейший, — поинтересовался Кричевский, перебивая увлеченного повествователя, памятуя о деле, приведшем их в эти заповедные края, — все больше русские кладами промышляют? Или и вотяки тоже?
— Да все промышляют, на кого клад глянет, — охотно отвечал матрос. — И русских я видал, и татар, и мордву, и бессермян. И вотяков тож видал. Человеки — они только снаружи разные, а по душе все едины выходят.
