Джон Сэк - Заговор францисканцев
– ...Карим точно так же разбил свою чашу и стал плакать и причитать. Вождь сошел с коня и стал расспрашивать, что случилось, что его так опечалило. И Карим рассказал, как за разбитую глиняную чашу жена вождя потребовала у него прекрасный плащ, подарок султана. Вождь влетел в шатер в ярости на жену, которая так обошлась с простаком, ведь он считал гостеприимство священным долгом. И он поклялся, что задаст жене хорошую трепку, если та сейчас же не вернет плащ.
– Иона?..
– И она благоразумно вернула одежду и промолчала.
– А все-таки, – сказала Амата, – наверняка этим не кончилось, если Карим так же хорошо любил жену вождя. Наверняка он еще много лет тревожил ее сны.
И самой Амате надо было избавиться от мучившего ее сна, довести до конца собственную сказку. И она стала рассказывать отдыхавшему рядом с ней Орфео историю отшельника Рустико и девицы Алибек, которую начала когда-то для Энрико перед сражением в лесу. Она снова поведала о том, как отшельник переоценил свою твердость перед девичьей красотой и как он в конце концов научил ее повергать дьявола в ад... на этом месте Орфео прервал ее и принял деятельное участие в сюжете, прилежно разыгрывая роль священника. Но и обнимая мужа, Амата в душе оплакивала память несчастного Рико, так и не узнавшего счастья. Быть может, с помощью Орфео она сумеет успокоить его дух.
Когда Орфео обессиленно перекатился на спину, Амата оседлала его и сжала коленями его бедра, словно сидела на спине могучего быка.
– Рустико, – она, – мы даром тратим время, когда должны повергнуть в ад дьявола?
Орфео взглянул на нее из-под отяжелевших век.
– Я думал, ты хочешь закончить рассказ.
Она различила в его взгляде слабый намек на беспокойство – самое время продолжить историю.
– А у нее нет конца, – предупредила она. – Сперва Алибек решила, что ад – место страшных мучений, потому что дьявол Рустико причинял ей сильную боль; но чем больше она предавалась благочестивому действу, тем слаще оно становилось. Верно, – думала она, – сказал Господь: «Иго мое сладко, и ноша моя легка». И она дивилась, отчего все женщины не покидают города, чтобы служить Богу в глуши.
Амата растирала Орфео грудь и плечи, грустно продолжая рассказ:
– Но увы, чем с большей готовностью принимал ее ад дьявола Рустико, тем чаще дьявол бежал от нее, так что она начала роптать: «Отец, я пришла сюда служить Богу, а не предаваться праздности». Отшельник, питавшийся кореньями и пивший лишь воду, не имел силы отвечать на каждый ее призыв. Пришлось ему объяснить девице, что он должен иногда заниматься хозяйством, и к тому же дьявол лишь тогда заслуживает ада, когда поднимает голову в гордыне. В конце концов бедняга понял, что никакой дьявол не насытит ее голодного ада, и хотя он наслаждался проведенным с ней временем, но для нее каждый раз был подобен горошине, брошенной в пасть алчущего льва.
Свеча успела прогореть и погасла. Орфео хмыкнул в темноте. Амата, все так же охватив его бедрами, вытянулась, уложила голову на широкое плечо и прижалась губами к его груди. «О, Господи, так я никогда не закончу рассказа», – думала она, радуясь в то же время надежде продолжать его из ночи в ночь. Сама же сказала, что ему нет конца...
Она заговорила быстрее:
– Так и продолжался спор между ее адом и его дьяволом, между ее желанием и его бессилием... – но тут она замолчала, потому что дьявол Орфео, воспрянув, с силой ворвался в ее ад и отказывался опускать мятежную главу до самого рассвета.
В бледных проблесках дня Амата молчаливо благословила куртизанок Акры и Венеции, или кто там еще открыл Орфео бесчисленные тонкие тайны любви и вдохновил его применять их терпеливо и стойко. В объятиях этого мужчины, пропахшего морем и пряностями Леванта, зимними горными перевалами и восточным базаром, она впервые осознала силу своего пола, своего желания, радостей, для которых, как понимала теперь Амата, она была рождена.
Счастливые слезы собрались в уголках ее глаз.
– Я счастливее, чем в Пасху! – слова эти вырвались из глубины сердца, а про себя она добавила: – Как же я рада, что не убила тебя.
Спрятав голову на плече Орфео, она поглаживала ему ладошкой живот, пока их не прервал тихий, ненавистный стук в дверь.
– Простите, синьор, синьора. Начинается шествие в честь святого Франциска. Вы велели вас разбудить.
Мягкие шаги удалились, но издалека уже доносился звон труб.
Амата с удовольствием повторила про себя: «Синьора».
В роще вокруг Портиункола всю ночь шипели и вспыхивали смоляные факелы. Конрад вышел с первым светом и смотрел, как новые огни стекаются вниз по холму к крошечной часовне. Гильдии собирались в полном составе и разворачивали знамена своих ремесел. Фанфары приветствовали солнце, показавшееся над гребнем горы Субазио.
Конрад, любивший одиночество, нарочито незаметный в своей серой рясе, оказался вдруг подхваченным яростным вихрем красок. Вместе с другими братьями, собравшимися к часовне, он направился за рыцарями и городской стражей по холму, в хвосте шествия гильдий, в окружении священников – простых сельских служителей в вытертых до блеска черных сутанах и белых стихарях, епископов и кардиналов, блистающих алыми мантиями и горностаем... Где-то в голове процессии шел сам папа Григорий.
Навстречу им хлынул из городских ворот пестрый поток горожан в разноцветных туниках и накидках. Восторженные зрители обламывали нижние ветви олив, за которыми ухаживал Конрад три года назад, и зеленые лиственные стяги смешивались с яркими гильдейскими флагами, словно морская пена, кружащаяся на прибрежном песке.
Компанья ди Сан-Стефано, голосистые ассизские флагелланты, громко затянули хвалебный гимн стигматам.
Sia laudata San Francesco,Quel caprave en crocefisso,Como redentore...Хвала святому Франциску,Кто распятым явился,Подобно Спасителю...
Рыцари сдерживали горячившихся коней, возбужденных огнями факелов и криками толпы. Теплый запах свежего конского навоза, поднимавшийся от пыльной тропы, напомнил Конраду, что надо посматривать, куда ставишь босую ногу. За час, который понадобился шествию, чтоб достигнуть ворот Сан-Пьетро, безоблачное небо сменило цвет от серого к лиловому, потом к темной лазури и, наконец, к прозрачной голубизне. У ворот толпа разделилась: братия и прелаты направились к нижней церкви базилики, а миряне устремились к верхней церкви и затопили пьяццу ди Сан-Франческо. Конрад держался особняком от тех и от других. Он остановился на южном краю площади, откуда ему было видно все действо.
Несколько важных горожан получили приглашения на службу в нижней церкви: правители и богатые жертвователи. Среди них Конрад высмотрел бледного Орфео и зевающую Амату. Надо полагать, Амата оплатила похороны донны Джакомы. Да к тому же ее супруг – кровный родственник святого и личный друг папы.
Рядом с Орфео стоял юноша, напоминающий его чуть вытянутую в высоту и более стройную копию. Должно быть, его брат Пиккардо, новый торговый партнер. Амата нагнулась к носилкам, которые несли четверо слуг. Лицо одного показалось Конраду знакомым, но он не доверял ни своему зрению, ни памяти и не пытался угадать имя человека, с которым его разделяла площадь.
Тело калеки скрывала широкая ряса, но монашеское покрывало показывало, что это женщина. Амата, как видно, была знакома с больной, надеявшейся получить исцеление в праздник святого. Конрад закусил губу, разглядывая бушующую толпу верующих, среди которых только он и Джироламо знали, что надежды несчастной основаны на подлоге.
Амата выпрямилась, рассматривая цепочку братьев, тянувшихся к церкви. Конрад взглянул туда же. Кажется, он узнал Дзефферино по неровной походке, хотя брат шел ссутулившись, натянув на голову куколь. Напрасно он вытащил тюремщика из подземелья: его прежний товарищ теперь чувствовал себя еще более неуютно, чем прежде. Узнал Конрад и мальчика Убертино, предупредившего его два года назад об опасности. Юноша, казалось, весь отдался пению, но глазами стрелял по сторонам, с прежним любопытством разглядывая толпу. Конрад задумался, осмелятся ли появиться в церкви его собратья спиритуалы, или они будут служить праздничную мессу в безопасности своих пещер и хижин, на тайных собраниях где-нибудь в горах. С виду ни один из братии не напоминал оборванного, голодного поклонника бедности.
Наконец Конрад высмотрел человека, которого искал. Фра Салимбене, сложив руки на упитанном брюшке, шествовал в паре с тощим длинным Лодовико – разительный контраст. Настоятельная потребность сейчас же, не дожидаясь окончания церемонии, поговорить с ним о свитке Лео толкнула Конрада бегом броситься по крутым ступеням к нижней церкви. Надо поймать их вне стен обители – другого случая убедиться, что рукопись не погибла в огне, не будет. Как ему ни хотелось доверять Джироламо, слишком свежи были еще воспоминания о двух годах, проведенных в подземном аду; много лет пройдет, пока он заставит себя снова войти в Сакро Конвенто.
