Джон Сэк - Заговор францисканцев
– Но ведь это можно доказать, – сказал он. – Можно вскрыть могилу. Врач в Сан-Сальваторе говорил, что и по скелету сумеет сказать, страдал ли Франциск этим заболеванием.
– И как, по-твоему, это сделать? Останков никто не видел, с тех пор как их спрятал Элиас.
– Перстень, знак сана, который вы носите. На нем вырезан план захоронения.'
Джироламо застыл, словно пораженный громом, приоткрыв рот. Потом губы его медленно сомкнулись, он поднял к лицу перстень, вздохнул и отвернулся. Конрад вслед за ним приблизился к светильнику и в его свете увидел гладкую блестящую бирюзу. Камень блестел ярче, чем глазурованные плитки у них под ногами.
– Камень был сильно исцарапан, и епископ Иллюмина-то предложил отдать его для меня в полировку. – Джироламо сухо усмехнулся. – Его стремление уничтожить отметины, по видимости, подтверждает твой рассказ.
– Ну конечно, он должен был это сделать. Он хочет унести тайну с собой в могилу! – сказал Конрад. – Но та же резьба повторяется здесь, на алтарном камне. Я случайно наткнулся на нее.
Он провел Джироламо вокруг алтаря к углу, где нащупал когда-то резьбу, поднял алтарный покров и снова проследил пальцем двойную арку, фигурку из палочек, увенчанную двойным кругом – теперь он понимал, что круги изображают голову святого и светящийся нимб. А большой круг, которым обведена вся фигура – что же еще, как не саркофаг?
В полумраке блеснули широко распахнутые глаза Джироламо.
– На перстне был такой же узор.
– Я думаю, две арки изображают скинии главного алтаря верхней и нижней церкви, – объяснял Конрад. – хранится святая святых, освященное тело Господа нашего, как в первой скинии хранились скрижали Моисея. Фигура с нимбом, заключенная в крипте под нижней аркой, – святой Франциск. Мы сейчас стоим прямо на его могиле.
Джироламо пожевал ноготь. Он явно не был убежден.
– Пожалуй, возможно. Но чтобы сдвинуть алтарь и начать раскопки, мне нужны гораздо более надежные доказательства.
– Но что-то же надо делать! – в отчаянии проговорил Конрад. – Вы могли бы заставить епископа Иллюминато признать истину. Надо вернуть легендам цельность!
Его клещами сжимали сомнение и жалость к себе. Неужели эти три года прошли даром? Неужели он зря отдал безмятежность души, молодость и половину зрения? Все зря?
– Я не убежден даже, что в том есть необходимость, брат, – ответил ему Джироламо, – как и в том, что епископ Иллюминато захочет подтвердить твои слова.
Он опять заложил руки за спину и медленно пошел вокруг алтаря, разглядывая плитки пола и основание камня, словно видел их впервые.
– Вот чего я от тебя хочу, фра Конрад, – заговорил он, вернувшись к исходной точке. – Ты ничего не должен говорить о своих открытиях – до празднества Святых Стигматов, которое состоится через две недели. Это еще и пятидесятая годовщина со дня, когда святой Франциск обрел стигматы, так что здесь соберется весь христианский мир – вплоть до папы Григория, если ему позволит здоровье. Мы готовились к этому дню много месяцев, и нам сейчас ни к чему осложнения. Это ты можешь мне обещать? Или я должен приказать тебе хранить молчание во имя святого послушания?
– Почему бы просто не приказать мне молчать вечно, как приказал Элиас фра Лео?
Джироламо стиснул плечо отшельника и раздельно выговорил:
– Потому что, честно говоря, я склонен тебе верить; потому что я знаю, что ты выстрадал ради открытия завещанной тебе Лео истины; и в особенности потому, что я предпочитаю добровольное повиновение.
Две недели... Говорит он то, что думает? Или это только отсрочка, пока генерал ордена не придумает, как заставить его замолчать навсегда?
Он переступил с ноги на ногу, не решаясь заговорить о внутреннем, духовном – но положение требовало, и он с запинкой сказал:
– Фра Лео являлся мне в видении – в ту ночь, когда я получил его письмо. Он повторил приказ открыть правду, содержавшийся в послании. Но он явился мне не один. С ним был святой Франциск, словно желавший своим присутствием подтвердить настояние Лео.
– И что сказал он? Конрад понурил голову.
– Ничего. Ни слова, хотя я ощутил волну его безграничной любви.
– Ив том, быть может, ты найдешь корень своих мучений. «Бог бичует того, кого Он любит». Во всяком случае, даю тебе слово, после празднества мы вернемся к этому разговору.
– Здесь?
– Здесь, если пожелаешь, или у меня в кабинете. Ты напрасно боишься меня. Я не тиран. Я не стану отрезать тебе язык или вырывать оставшийся глаз, если ты станешь упорствовать. Но мне нужны две недели. Что скажешь? Ты дашь мне этот срок?
Конрад сложил руки и низко склонился перед своим начальником.
– По принуждению – нет. Но из уважения к вам – да. На две недели вы можете рассчитывать.
Он преклонил колени перед алтарем с золотой скинией, склонил голову к святым останкам, которые – он знал теперь – покоятся внизу, и снова захромал в тень.
Острый запах горелого дерева еще держался в переулке у дома Аматы – запах зимнего утра, а не теплого сентябрьского денька. По глазам маэстро Роберто, отворившего ему дверь, отшельник понял, что в доме беда. Чтобы избавить хозяйку от горестного рассказа, Роберто прямо вывел его во внутренний дворик и указал на руины галереи. Пио тем временем помчался искать Амату, и та вскоре вышла к мужчинам, стоявшим у фонтана.
Конрад, различив среди углей, сваленных в кучу, обгорелые останки письменной конторки, только молча покачал головой. От запаха гибели першило в горле и туманились мысли. Он не сразу заметил стоящую рядом девушку, а когда заметил, не решился задать рвавшийся с языка вопрос. Теперь, когда генерал ордена остановил исполнение второго дела, порученного ему Лео!
– Свитка и следа не нашли, – сама сказала Амата. «Кого Он любит, того бичует», – повторил про себя Конрад.
– Как это случилось? – спросил он вслух. Девушка ссутулилась.
– Джакопоне винил во всем ангела.
– Разве что подручный падшего ангела, Люцифера, мог совершить подобное.
– Джакопо сказал: angelus Domini. Но ты ведь знаешь, его разум помрачен.
– Я должен с ним поговорить, – сказал Конрад.
– Его нет, брат, – ответил Роберто. – Ищи ветра в поле. Он снова впал в безумие.
– А фра Салимбене и фра Дзефферино?
Амата покачала головой:
– Оба пропали во время пожара. В самом начале Пио видел, как Салимбене пробегал по галерее.
Конрад тянул себя за бороду, пытаясь вообразить сие невероятное зрелище. Тучный историк был не из тех, кто станет подвергать себя опасности или, коли на то пошло, «бегать» куда бы то ни было. Кажется, забрезжила надежда.
– Салимбене бы не сбежал, если б оставалась возможность спасти хронику Лео, – задумчиво проговорил Конрад. «Ради такой рукописи он бы, пожалуй, рискнул жизнью. И мог даже украсть ее, чтобы заполнить пробел, зияющий в истории ордена».
– Догадываюсь, что, исчезнув, он прихватил ее с собой, – продолжал отшельник, с силой ударив кулаком о ладонь. – Мог сам и поджечь, чтобы скрыть кражу.
– Я, вообще-то, хочу надеяться, что ты прав, – отозвалась Амата. – Мы бы знали тогда, что где-то рукопись существует.
– Скорее всего, в одном из шкафов фра Лодовико. Орден слишком дорожит своей историей, чтобы уничтожить воспоминания Лео. – Конрад обвел глазами почернелые стены. – Значит, еще не время, – подытожил он свои размышления. – В свой час Господь наш явит эту рукопись.
Произнесенные слова навели его на новую мысль. Быть может, то же верно и в случае с проказой Франциска? Может, Бог еще не счел своевременным обнародовать его открытие? Не для того ли Джироламо просил его выждать две недели, чтобы он примирился с этой мыслью? Он уже не был уверен ни в чем, кроме своей неуверенности, тяжело лежавшей у него под ложечкой, как непереваренное жаркое.
– Есть и другая новость, – робко заговорила Амата, и по ее лицу Конрад угадал, что новость хорошая.
Он улыбнулся:
– Объявился твой купец?
– Еще лучше того, – Амата. – в позапрошлое воскресенье огласили в церкви предстоящий брак. Хотим, чтобы ты нас обвенчал, ведь ты-то и свел нас вместе.
Конрад подсчитал на пальцах.
– Оглашение нужно повторить еще два раза. Последний выпадает на воскресенье перед...
– Перед праздником Святых Стигматов, праздником дяди Орфео, – подхватила Амата. – Мы уже сообразили. Орфео считает, это самый добрый знак – что венчание совпадает с датой главного чуда, посланного его дяде Франческо. Говорит, мы можем притвориться, что все украшения и песнопения – в нашу честь. И уж конечно, святой Франциск благословит наш брак множеством детей.
Конрад больше не улыбался, но оставил при себе свои сомнения. Вот и первое испытание обещания, данного им генералу ордена. Он просто кивнул:
– Стало быть, в день празднества Святых Стигматов. Поглощенная радостным волнением, Амата не заметила, как переменилось его лицо.
