Макс Коллинз - Похищенный
Герта Хенкель оказалась розовощекой куколкой в кремовом свитере, подчеркивающем ее пышные формы. Ее бледную шею украшали дешевые бусы, которые она перебирала, встретив нас у двери. У нее были маленькие, темные, широко поставленные глаза и большой рот, хотя губы были довольно тонкими. Она часто улыбалась. В дверях своей маленькой квартиры она подала мне руку, и я почувствовал, какая она у нее мягкая и теплая.
– Спасибо, что вы нас ждете, миссис Хенкель.
Мы вошли, и она закрыла дверь.
– Мистер Геллер, – сказала она, – я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь Ричарду.
У нее был небольшой, приятный акцент.
– Это Эвелин Мак-Лин, – сказал я, представляя друг другу женщин, которые посмотрели друг на друга холодным оценивающим взглядом. Как это обычно бывает у двух по-разному привлекательных женщин, они инстинктивно невзлюбили другу друга, но пожали руки и попытались приветливо улыбнуться, что, впрочем, у них плохо получилось.
Она повела нас к небольшому столу возле выходящего на улицу окна с тонкими занавесками. Узкая черная юбка обтягивала ее бедра, и их покачивание было столь же неотразимым, как и колебание часов гипнотизера, задумавшего вас усыпить.
– Я принесу кофе, – сказала она. – Хотите со сливками и с сахаром?
– Мне, пожалуйста, черный без сахара, – сказал я; Эвелин попросила кофе со сливками.
Когда хозяйка вышла, Эвелин прошептала мне:
– Ты думаешь, Хауптман... ну, ты понимаешь.
Она хотела спросить, действительно ли у Хауптмана был роман с Гертой, о чем постарался намекнуть на суде обвинитель Уиленз.
– Если он упустил такую бабу, то он сумасшедший, – сказал я.
Она сделала гримасу и стукнула меня кулачком по руке.
Герта вернулась с подносом, на котором стояли заполненные до краев чашки и тарелка с сахарным печеньем.
– С вашим мужем мне бы тоже хотелось поговорить, миссис Хенкель.
– Он вернется не раньше шести, – сказала она. – Он работает в Бронксе.
Хенкель был маляром. Видимо, у Хауптмана было много друзей, строителей по профессии.
– Этот Уиленз, – сказала Герта, откусив крошечными белыми зубами печенье, – пытался скомпрометировать меня и Ричарда. Между нами ничего не было, мистер Геллер. Ричард всегда был джентльменом.
– Вы познакомились с ним на Охотничьем острове?
– Да. Мы часто туда ездили.
– Но когда вы познакомились с Диком, миссис Хауптман не было?
– Кажется, не было. Но мы с Анной потом очень подружились. Мы правда хорошие подруги. Мы с ней провели много времени вместе. Я даже ездила с ней в Трентон. Мы жили в гостинице; она хотела быть рядом с Ричардом.
– Герта... можно называть вас Гертой?
– Конечно. А мне можно называть вас по имени?
Эвелин пила кофе со сливками, и выражение лица ее было не из приятных.
– Да, пожалуйста, называйте меня Нейтом.
– Вы похожи на ирландца, Нейт, но фамилия у вас немецкая, не так ли?
– Мои родители из Галле.
– Я выросла в Лейпциге. Ходила там в школу вместе с Фишем. О нем вы хотите узнать, не так ли?
– Да. Он жил в этом доме?
– У него на этом этаже была обставленная комната – тридцать долларов в неделю. Но весной тридцать третьего он переехал в другую, более просторную квартиру в Йорквилле, недалеко от брокерской фирмы, куда они с Ричардом ходили.
Я вновь отметил про себя ее приятный немецкий акцент.
– До переезда Фиша Ричард приезжал к нему сюда, в этот дом?
– Да. Поэтому у Уиленза возникли подозрения относительно наших с Ричардом отношений, – она сделала гримасу; настоящая красотка – я не в силах был обвинять Уиленза за его подозрения.
– Ричард заходил ко мне, когда приезжал к Фишу, и мы пили с ним кофе. Но мы были не одни. С нами были Фиш, Карл, иногда моя сестра.
– Герта, честно говоря, меня ваши отношения с Диком совсем не интересуют.
Глаза ее сверкнули. Она улыбнулась.
– Правда? – спросила она, откусив кусочек печенья.
– Каким человеком был Изидор Фиш? – сквозь зубы спросила Эвелин, вернув нас к предмету обсуждения.
Герта пожала плечами; ее груди под бледно-желтым свитером жили своей собственной жизнью.
– Он был лгуном. Подлым ничтожеством. Единственная правда, которую от него можно было слышать, касалась его здоровья. О своих болезнях он рассказывал охотно и подробно. Говорил, что легкие у него больные потому, что он много времени проводил в охлажденных помещениях, обрабатывая меховые шкурки.
– Вам он не нравился? – спросил я.
– Он действовал мне на нервы. Он всегда действовал мне на нервы, когда шагал взад и вперед по комнате и выглядывал из этого окна в ожидании Ричарда. Он уходил с Ричардом, но иногда, когда Ричард не приходил, уходил один. Я спрашиваю его: ты куда собрался, Иззи? На работу или еще куда? Он говорил, что идет на фондовую биржу.
– У вас случайно нет его фотографии?
– Есть. Этот снимок сделан на Охотничьем острове. Вы можете забрать ее. Правда, я на ней плохо вышла.
– Ничего страшного, – сказала Эвелин со слащавой улыбкой на лице.
Герта встала, и ягодицы ее поршнями заходили под черной юбкой, когда она прошла по крошечной чистой гостиной; заметив мой взгляд, Эвелин лягнула меня под столом по голени.
– Ты ей веришь? – прошептала Эвелин.
– Насчет романа с Хауптманом?
– Да.
– Это не имеет значения. Если бы все мужчины, которые хотели переспать с Гертой, занимались бы похищением людей, то ни один ребенок в этой стране не находился бы в безопасности.
Вскоре Герта вернулась с фотографией, на которой Фиш предстал перед нами темноволосым, угреватым, лопоухим евреем лет двадцати с самодовольной улыбкой на лице; на нем были спортивная куртка и галстук-бабочка. Даже на неподвижном снимке он производил впечатление самодовольного нахала. Герта, красивая, как нераспустившийся бутон, но не такая красивая, как в жизни, сидела позади него, наклонившись и положив руки ему на плечи.
Эвелин посмотрела на фотографию:
– Кажется, у вас с ним были хорошие отношения.
– Вначале он был забавным. На английском он говорил лучше всех нас. Любил разглагольствовать. Но даже в Германии, подростком, он уже промышлял на черном рынке. И здесь он принялся жульничать: взял полторы тысячи у матери моего Карла, чтобы вложить их в несуществующую пирожковую компанию, потом взял у нее еще три тысячи, якобы для того, чтобы купить на них меха.
– Кругленькая сумма, – заметил я.
– То, что она скопила за всю жизнь, – с горечью проговорила Герта. – И у моей матери он выклянчил все ее сбережения – четыре тысячи долларов.
«Тысячи» у нее получилось как «дысячи».
– И у Эрики он тоже брал деньги, – сказала она. – Только я не знаю сколько.
– У Эрики? – спросила Эвелин.
– У моей сестры, – сказала она. – И у всех наших друзей – тысячу долларов здесь, тысячу – там. И знаете что? Мы думали, что он богат. Он всегда говорил, что имеет как минимум тридцать тысяч долларов. Но у него были еще друзья, которые считали его бедным! Я слышала, что когда он съехал отсюда, он сказал этим друзьям, будто его выселили! Что ему приходилось спать где попало – в «Гувервилле»[14], на скамейках на вокзале «Грэнд Сентрал Стэйшн». Таким образом он пытался их задобрить и выманить у них денег.
– Вот пройдоха, – сказал я.
– Я вам скажу, как я догадалась, что у него есть друзья, которых он с нами не знакомил. Когда Иззи садился на пароход, отправлявшийся в Европу, мы с Эрикой решили сделать ему сюрприз и поднялись на борт, чтобы проститься с ним. Поднимаемся мы на борт и видим, что Иззи разговаривает с четырьмя или пятью незнакомыми нам мужчинами, но заметно, что они его друзья. Иззи увидел нас, и его лицо побелело как мел; он с сердитым видом подошел к нам и говорит: какого черта вы тут делаете, девчата? Я говорю ему: ну тебя к черту, Иззи. Мы пришли, чтобы сделать тебе сюрприз, чтобы проститься с тобой, а ты еще недоволен, ублюдок! Ну и нахал же ты! Он извинился, показал нам свою каюту, но потом сказал, что занят, и быстро выпроводил нас с парохода.
– Он обманывал всех, – сказал я. – Брал деньги у ближайшего окружения, разыгрывая из себя крупного вкладчика, и «доил» других, сетуя на свою бедность.
– Ему верили, – Герта пожала плечами. – Но он был странным типом.
– Почему странным? – спросила Эвелин.
– Ну, я никогда не видела его с женщинами. Когда я познакомилась с ним, он показался мне... ну, привлекательным, что ли. Он был как маленький мальчик. Но... ах... кажется, я его не интересовала. Многим мужчинам я нравлюсь. Я не хвастаюсь, но...
– Я вам верю, – сказал я.
– И еще эта безумная религия...
– Какая, иудаизм?
– Нет! – она усмехнулась. – Духи и тому подобное.
– Духи?
– Ну как их называют? Сейчас вспомню. А, спириты.
Я выпрямился, задев стол; пролился кофе. Я извинился и сказал:
– Расскажите поподробнее.
Она пожала плечами:
