Сергей Степанов - Догмат крови
Не успел прокурор судебной палаты войти в свой кабинет, как к нему ворвались поверенные гражданских истцов Замысловский и Шмаков. Они буквально клокотали от негодования.
— Каков наглец, этот Махалин! — возмущался Замысловский. — У него на физиономии написано, что он платный осведомитель. Я требую, чтобы охранное отделение разоблачило его. Если полиция заявит, что он обыкновенный провокатор, то версии о воровской шайке мгновенно придет конец.
— Заверяю вас, все и так поняли, кто такой Махалин. Вы вашими беспощадными вопросами буквально раздели его перед публикой, — польстил прокурор.
— Да? Что же, кажется, я и в самом деле недурно провел допрос. — Замысловский постепенно успокаивался. — Все-таки следовало бы разоблачить мерзавца вместе с его дружком Караевым. Нельзя не позавидовать энергии еврейских дельцов. Выставить столько лжесвидетелей, раздобыть такое количество сфабрикованных улик! Беда евреев в том, что они ни в чем не знают меры. Мало-мальски опытному юристу сразу бросится в глаза богатство, я бы даже сказал, роскошь улик, которыми обставлена версия о воровской шайке. Все есть, все что угодно. Мотивы? Пожалуйста — кто-то слышал, как мальчик пригрозил своему приятелю полицией. Правда, не удалось найти того, кто слышал, но разве это важно? Дьяконову зачем-то впустили в квартиру в самый разгар преступления. Эта же свидетельница уверяет, будто труп несколько дней находился в квартире, где играли дети, куда заходили посторонние, даже оставались ночевать — ну ни чепуха! А как вам нравится признание закоренелого преступника Сингаевского первому встречному шпику?!
— Ох, сядем мы в лужу со всей воровской шайкой, помяните мое слово, — процедил сквозь обвисшие седые усы Шмаков. — Чеберячка, стервоза, проговоривается. Чует мое сердце, она крепко замешана.
— Согласен, что Чеберячка — это такая особа, за которой много всяких хвостов, — кивнул Замысловский. — Парадокс в том, что поймать за руку ритуальных убийц можно только опровергнув напраслину, возведенную на Веру Чеберяк.
— Этот парадокс медного пятачка не стоит, — заспорил Шмаков. — Почему непременно или Бейлис, или Чеберяк? Почему не Бейлис вместе с Чеберяк? Я считаю их сообщниками. Чеберячка просто запродала мальчишку жидам.
— Да как вы не понимаете, Алексей Семенович… — начал Замысловский, но прокурор прервал их спор вопросом:
— Скажите, вас хорошо охраняют?
— Ходит по пятам какое-то гороховое пальто.
— А вас? — обратился прокурор к Шмакову.
— Меня взялись охранять члены «Двуглавого орла», но я отказался. Ведь все равно убьют, зачем же подвергать опасности молодые жизни.
— Вы так спокойно об этом говорите, — поежился Чаплинский.
— Я же знал, на что иду, когда начал публиковать книги о всемирном еврейском заговоре. Удивительно, что до меня еще не добрались!
Покидая кабинет прокурора, поверенные возобновили спор.
— И Чеберячка и Бейлис… — бубнил Шмаков.
— Не надо ломать общую линию… — убеждал его Замысловский.
Чаплинский вызвал дежурного чиновника и велел разыскать подполковника Иванова. Через полчаса чиновник сообщил, что подполковник в приемной. Иванов выглядел смущенным. Выдержав длинную паузу, Чаплинский осведомился:
— Эта дура-модистка Дьяконова сказала, что ходила к вам. Скажите начистоту, она была вашей осведомительницей?
— Ваше превосходительство, поймите мое положение. Я ученик Зубатова, он учил нас, тогда еще совсем молодых офицеров: «Относитесь к вашим секретным осведомителям, как к замужней женщине, с которой вы имеете интимную связь. Малейшая нескромность навсегда погубит её репутацию».
— Возможно, это относится к приличным дамам. Но девица, которой вы платили за услуги пять рублей! О какой репутации вы толкуете? Я настаиваю!
Жандармский подполковник неохотно ответил:
— Дьяконова не настоящая сотрудница. Она проходила по разряду штучниц.
Прокурор судебной палаты знал, что в полиции «штучниками» называют случайных осведомителей, получающих денежное вознаграждение за каждое отдельное указание.
— По агентурным сведениям, Екатерине Дьяконовой якобы стало известно о виновниках преступления. Я вызывал её несколько раз, платил немного, чтобы развязать ей язык, но толку добился немного. Сначала она невнятно болтала о своих снах, потом ее сведения стали более точными. Однако я подметил, что стоило задать ей новый вопрос, как она начинала плести откровенную чушь, зато в следующий раз отвечала более или менее четко. Новый вопрос, и история повторяется — сначала путается, в следующий раз отвечает без запинки. У меня сложилось впечатление, что ее кто-то натаскивал, но модистка — глуповатая ученица, может лишь повторять вызубренное как попугай.
— Кто же, по вашему мнению, режиссер оперетки с таинственными масками?
— Полагаю, бывший пристав Красовский. Продолжая удачную аналогию с опереткой, сделанную вашим превосходительством, добавлю, что либретто, по многим признакам, состряпано сыщиком. Им же распределены роли актеров. Антрепренером, надо думать, выступает еврейский комитет во главе с присяжным поверенным Марголиным. Комитет заказывает музыку и оплачивает гонорары.
— За сколько иудиных сребреников наняты адвокаты? — поинтересовался прокурор.
— За тридцать. Вернее, тридцать тысяч рублей заплачено Грузенбергу, а Карабчевскому только двадцать пять тысяч рублей. Кроме того, по агентурным данным, Грузенбергу обещана премия в сто тысяч в случае полного оправдания Бейлиса.
— Гм! Своего больше ценят. Сколько заплатили мерзавцу Красовскому?
— Его задешево купили. Хотя с чем сравнивать? Пристав после увольнения совсем бедствовал, а сейчас не вылезает из дорогих ресторанов.
— Итак, белошвейка, как вы сказали, штучница. Сергей Махалин тоже штучник или рангом выше?
— Он секретный сотрудник под агентурным псевдонимом «Депутат», точнее, бывший сотрудник. От его услуг отказались ввиду шантажных наклонностей.
— Вот как! Хорош учитель, «вносящий искры правды в юные умы»! — насмешливо процитировал Чаплинский. — Амзор Караев, на которого он ссылается, тоже из бывших агентов?
— Так точно! Кличка «Кавказский». Начал осведомлять еще при Кулябко, им и завербован, а непосредственно вел его, как агента, старший филер Демидюк. Жалования он получал сто рублей в месяц, освещал околоэсеровскую публику. После отдачи под суд Кулябко и отстранения Демидюка новый начальник отделения подполковник Самохвалов прекратил выплачивать ему жалование, поскольку «Кавказский» добывал сведения провокаторскими методами. Он формировал из молодежи эсеровские группы, а потом выдавал всех полиции. Едва только имя Караева всплыло в связи с разоблачительной статьей Бразуля, он был выслан в Енисейскую губернию.
— С Кулябкиной агентурой чистая беда. Один агент застрелил Столыпина, другой состряпал лживую версию. Казалось бы, если полиция не контролирует своих осведомителей, то отчего нельзя их разоблачить?
— Таково предписание инструкции, ваше превосходительство. Мы не можем раскрывать агентов, даже бывших и переметнувшихся на другую сторону. Если это правило будет нарушено, никто больше не захочет сотрудничать с жандармами.
Чаплинский отпустил подполковника и через некоторое время, прихватив портфель, спустился по лестнице вниз. Еще не вся публика разошлась. Какой-то молодой человек решительно направился к прокурору. «Где же охрана? — в панике заметались мысли Чаплинского. — Наверное, ждет снаружи у подъезда. Какой идиотизм! Если в меня выстрелят, на улице даже не услышат».
— Господин прокурор, позвольте выразить негодование по поводу ваших беззаконных действий, — воскликнул молодой человек. — От лица молодых юристов заявляю вам, что вы покрыли российское правосудие несмываемым позором. Вы предъявляете лживые обвинения, фальсифицируете улики, лишаете невиновного человека права на защиту. Вы…
Чаплинский затравленно озирался кругом, как вдруг к нему пришла нежданная помощь. Вниз по лестнице сбегал пристав Плосского участка Вышинский.
— Анджей! — грозно рявкнул он на молодого человека. — Ваше превосходительство, великодушно извините, у моего племянника в голове зайцы скачут.
За спиной бравого пристава Чаплинский сразу почувствовал себя гораздо увереннее и наставительно сказал его племяннику:
— Обидно и несправедливо, милостивый государь. Вы юрист?
— В этом году кончил курс наук в Киевском университете.
— Вот послужите лет пятнадцать-двадцать, наберетесь опыта, доверят вам, даст Бог, прокурорскую должность, начнете сами проводить процессы — тогда, уверен, вы не будете говорить, что прокурор позорит правосудие.
— В прокурорах мне не бывать, — уверенно отвечал молодой Вышинский. — Я человек социалистических убеждений и никогда не стану обвинять своих товарищей. К тому же я оставлен при кафедре уголовного права для приготовления к профессорскому званию. И не надо иметь двадцатилетней практики, чтобы понять, кто убийца. Сингаевский сам признался в преступлении.
