Далия Трускиновская - Государевы конюхи
— Пришли-то пришли, — сказал Семейка. — А как теперь его оттуда выманить?
Очевидно, купец Фома Огапитов ложился спать рано, и чада с домочадцами — соответственно. Конюхи поскреблись было в ворота, да были облаяны из-за высокого забора псом, а никто не подошел, не спросил, что за люди, кого надобно.
— Сам велел же к вечеру подойти! — обиделся Данилка.
— К вечеру, — повторил Семейка. — А сейчас уже чуть ли не ночь на дворе.
Данилка недовольно фыркнул.
— Вот ведь старый черт! Задал загадку — ломай теперь голову!
— А никто и не заставляет, — напомнил Семейка.
— То-то и оно, что заставляет…
Среди конюхов не были в ходу всякие нежности и тонкие движения души, а еще менее — слова о возвышенном и божественном, вот разве что Тимофей время от времени разражался проповедью. И потому Данилка не стал объяснять Семейке, что заставляет его лезть в это дело крохотный младенчик, в самый миг рождения осиротевший. А участие конюхов в уходе скоморошьей ватаги от облавы — это уже вторая и не столь значительная причина.
Но Семейка и сам был не дурак.
Когда они втроем — Семейка, Богдаш и Тимофей — вздумали взять под свое покровительство странноватого парня, то именно потому, что он был не пронырлив, не изворотлив, зато носил в себе некую решимость, бескорыстную готовность к отчаянным действиям. И цену своим поступкам устанавливал сам…
Данилка хмыкал, крякал и чесал в затылке — проделывал все, что сопутствует напряженному размышлению.
— Погоди-ка… — молвил он. — Ведь коли этот старый черт по ночам выезжает клады искать, стало быть, где-то в заборе есть дырка! Ты вспомни, как он толковал — мол, чтобы за ним с телегой и лошадью прибыли!.. А он, никого не разбудив, незаметно выйдет, погрузится да и поедет!
— Дырки всякие бывают, — отвечал Семейка. — Иная доска в заборе лишь одним краем держится, а за другой приподнять можно да и пролезть. Да только поди ее найди! Коли мы все доски сейчас шевелить начнем, псы такой лай подымут — всех перебудят.
— А давай-ка обойдем двор, — предложил Данилка. — Может, там, со стороны сада, догадаемся?
— Ох, примут нас за воров… — буркнул Семейка, но пошел.
Забор он и есть забор, длинные толстые доски настелены вдоль, прибиты к толстым кольям, гляди на него не гляди — правды не высмотришь. Но упрямый Данилка направился вдоль этих досок, как будто та, подвижная, обещалась ему в нужный миг голос подать.
Вдруг он ощутил на плече Семейкину руку.
— Нагнись… — прошелестел голос.
Вдоль забора, как оно и должно быть, росли лопухи, бурьян, прочая высокая сорная трава. В темное время сидящий на корточках человек мог за ней весь укрыться. Данилка под давлением Семейкиной руки присел, скорчился и тогда лишь понял, в чем дело.
Глазастый Семейка, не занятый беседой с досками, углядел в том конце переулка человека.
Человек шагал уверенно, размашисто, оглядываясь не воровато, а даже жизнерадостно — почему-то ночная прогулка ему была приятна. Был миг, когда он просто поднял голову и залюбовался звездами…
— Не иначе, к зазнобе спешит… — шепнул Семейка.
Человек замедлил шаг — надо полагать, пришел к нужному месту.
— Абрам Петрович! — позвал он негромко. — Где ты, отзовись!
Голос был молодой, звучный, даже протяжный.
— Тут я, батюшка! — ответили из-за купеческого забора.
Данилка, чтобы вслух не охнуть, зажал рот рукой.
— Поп… — изумился Семейка, но — шепотом.
И точно — молодой поп явился в переулок для переговоров с кладознатцем.
— Как дельце-то наше? — осведомился священник. — Добыл ты, о чем уговорились?
— Скоро уж устроится, — отвечал кладознатец. — Сыскал я людей, с какими ехать клад брать. Как возьмем — то, что тебе надобно, получишь.
— Только ты, Абрам Петрович, чтоб без лишнего шума, — попросил собеседник. — И так уж я к тебе со всяким береженьем по ночам бегаю, как, прости Господи, девка к молодцу…
Данилка легонько сунул локтем взад, чтобы Семейка мотал на ус все сказанное. Товарищ его легонько похлопал по плечу — мотаю, мол, мотаю!
— Да ты не беспокойся, милостивец, — убедительно молвил кладознатец.
— Как не беспокоиться! Сегодня ж уговаривались!
— Не вышло вчера отправиться. А тот, кого я сегодня жду, что-то не приходит.
— А кого ждешь-то?
— С парнишкой молоденьким я уговорился, дитя еще, как раз тот человечек, которому клад откроется! Клад-то дурака любит! А этот, может статься, и на дурака заклят. Как умные взять пытались — не давался…
Данилка решительно не желал признавать в дураке себя, а приходилось — Семейка за спиной, сидя на корточках, как-то подозрительно заскрипел. Такой скрип в глотке бывает, когда смех стараются удержать и придушить…
— Так когда приходить-то?
— Следующей ночью наведайся. Не может быть, чтобы дурачок-то мой не пришел, я его крепенько зацепил. А коли что — я к тебе в храм загляну…
— Не надо во храм! И так уж обо мне всякое говорят! — воспротивился поп. — Уж лучше я сам тебя в этом же месте и в это же время навещу.
— И сам же потом жаловаться будешь, что почем зря я тебя по ночам гоняю! — возразил кладознатец. — С Божьей помощью, завтра уже будет ясно, когда едем клад брать…
Тут Семейка внезапно сжал Данилкину руку.
Если бы не товарищ, парень и не обратил бы внимания на хруст. А так — услышал, что кто-то крадется вдоль забора, так же, как и они, хоронясь за бурьяном. И крадется у них за спиной, не подозревая об их присутствии, а подбираясь к тому месту, где беседует Абрам Петрович с безымянным пока молодым попом.
Еще немного — и этот человек споткнулся бы о Семейку…
— Сколько ж можно по ночам к тебе шастать! — никак не мог утихомириться поп. — Я, кажется, тебя не подводил ни разу, платил честно — Господь свидетель! А коли ты цену завышал — так, опять же, по-доброму расходились!
— Да я ли для тебя не делаю всего, что только можно? — отвечал Абрам Петрович из-за забора. — Да я ли не беру грех на душу!..
— Какой еще грех?..
— А такой грех и беру, что неугодным Богу делом ради тебя занимаюсь!
— Ради меня ли?
Назревала ссора.
Тот, кто подкрадывался вдоль забора, пригибаясь, решительно выпрямился. Тут же вскочил Семейка и кинулся на него с криком:
— Имай вора!
Данилка развернулся чуть ли не в прыжке с коленок. И увидел, как отлетает невысокий, легонький Семейка от здоровенного мужичищи, ростом с колокольню и лохматого, как взъерошенный бурей стог соломы.
Узнать его можно было по очертаниям головы в дикой волосне, по необычному росту! Это был тот, кого в лесу, сквозь листву, Семейка не без оснований принял за вставшего на задние лапы медведя.
Данилка был и повыше, и поплотнее товарища. Правда, опыта рукопашной схватки почитай что не имел, зато имел отчаянный норов и удивительную быстроту действия. Еще только выходил медведище из разворота, в который потянула его правая ручища, основательно двинувшая Семейку, а Данилка тут же справа на него и набросился, и что было силы заехал в ухо.
Отродясь он так не бил кулаком по жесткому, детские драки не в счет, и едва не выбил кисть из сустава, а уж боль была такая — еле крик удержал.
Семейка, очевидно, не слишком пострадал. Он по лопухам перекатился к мужичищу и с такой силой лягнул его обеими ногами в бедро, что прямо рыбкой в воздух взлетел.
Только это и спасло Данилку — ведь противник лишь башкой мотнул, на ногах устоял, и его левый кулак уже летел к парню…
— Караул! — заорал, плохо разбирая в темноте подробности, но чуя опасность, молодой поп.
Подбитый ударом чуть выше колен, мужичище пошатнулся, повернулся, быстро сообразил, что схватка проиграна — да и кинулся бежать.
Данилка прижал к груди пострадавший кулак и опустился на корточки, чтобы помочь Семейке.
— Ступай к нему, ступай! — шепотом приказал Семейка.
— А ты?..
— Да ступай же…
Данилка выпрямился и зашагал к попу.
— Это что такое было? — спросил тот, бросаясь навстречу.
— А то и было — убийца вокруг этого двора крутится! — отвечал Данилка. — Абрам Петрович, где ты? Это ведь по твою душу приходили!
— Тихо ты, тихо!.. — донеслось из-за высокого забора. — Какой еще убийца?
— Пусти — расскажу.
— Да как же я тебя пущу-то?
— Как хочешь, так и пускай, через забор перекрикиваться не стану.
Данилка был так возбужден дракой, что утратил всякое почтение к старости.
— Да и меня пусти! — потребовал поп. — Мало ли кто тут слоняется, до тебя добирается! Я ради тебя душу губить не желаю!
— Да будет вам, будет, не шумите! — умолял из темноты кладознатец. — Какой еще убийца?
Тут Данилка несколько опомнился.
Поп и Абрам Петрович такие странные речи вели, что еще непонятно — а не увязаны ли все трое в один узелок?
