Владимир Корнев - Последний иерофант. Роман начала века о его конце

— Откуда знаешь дворы?

— Как не знать… Родная сторонка, Выборгская! Я здешний — слесарем на «Лесснере», с мальцов еще… Да брось ты меня, беги, говорю! — прошипел тот сквозь боль.

Викентий Алексеевич приоткрыл дверь в подъезд и, не смея бросить уже терявшего сознание товарища, с ним на плече юркнул внутрь. Здесь он перевел дух и со словами: «Молчи! Тебе, брат, нельзя сейчас говорить, кровь теряешь. Врача бы тебе сейчас. Потерпи еще немного — я приведу кого-нибудь, фельдшера хотя бы», — уложил раненого на подоконник, а сам рванулся в проходной двор. Вот и правая парадная — двери закрыты изнутри! «Теперь уж до подвала не добраться… Неужто „мышеловка“?!» — подумал адвокат и, еще не успев сообразить, как быть дальше, услышал совсем близко полицейские свистки и голос за спиной:

— Ого! Смотрите, ваш бродь, кого споймали-то: никак сам Кесарев…

Крепкая рука схватила беглеца за шиворот, развернула:

— Ну как есть он, по всем приметам! — осклабился рябой городовой, обдав Думанского резким запахом лука. — Глядите-с, не нравится ему.

— Давай-ка его в наручники! — приказал пышноусый пристав в пенсне. — Этого голубчика сейчас в лучшем виде прямо в Управление доставим — на Фонтанку…

Это было последнее, что слышал Викентий Алексеевич: от нервного потрясения и всего перенесенного в кесаревском обличии он тут же потерял сознание.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Искупление

Единственная разница между святым и грешником в том, что у святого есть прошлое, а у грешника — будущее.

I

— Интересно, что это вы, князь, так рано нас собрали? «Не война ли с турками?» — вспомнил Гоголя один из приглашенных на срочное совещание к князю Мансурову графу Сорокову-Лестману известный на всю Империю, а то и за ее пределами, сахарозаводчик Решетников. Парадная зала во дворце князя уже несколько часов была полна личностей известных или мечтавших стать таковыми. Политические деятели, финансовые магнаты, профессиональные авантюристы высокого полета, «гении» от искусства — все они были объединены «благородной» целью вольных каменщиков — спасением «любезного Отечества» России «от наследия мрачного средневекового прошлого», наставлением ее на путь социального прогресса и гуманистических идеалов нового общемирового устройства.

— Для начала, высокочтимые братья, попрошу тишины и строгого внимания! — с озабоченным видом произнес сам хозяин, брат одной из высочайших степеней и член Городской думы Мансуров-Сороков-Лестман, стройный розовощекий блондин в полном расцвете сил, джентльмен с тонкими, почти женскими чертами лица. — Прежде чем сделать порученное мне сообщение, почтим минутой молчания нашего безвременно ушедшего брата, шевалье Гесса Краутера. Некоторое время назад он был успешно инкарнирован в тело главного прокурора столицы, но недавно погиб от рук грабителей, должно быть, решивших, что в его карете везут деньги. Братья, я убежден, что это прискорбное событие произошло далеко не случайно. Мы не должны попусту терять время, почивая на лаврах. Увы, все мы смертны, даже те, кто достиг достаточно высоких степеней посвящения. Трагическая, нелепая гибель незабвенного шевалье де Шумера при неудачной реинкарнации Николая «Палкина» ни в коей мере не должна послужить препятствием нашим грандиозным планам. Наоборот, мы должны активизировать свои действия, в течение ближайшего времени мы должны изнутри завладеть «помазанником божиим»! Поклянемся же не отступать, не сворачивать с избранного пути. Клянемся! Amen! — произнес он, поднимая правую руку и обращая к слушателям раскрытую ладонь. На ней сразу бросались в глаза два косых разреза, перечеркивающих линию жизни.

— Amen! Клянемся! — отдалось зловещим, потусторонним эхом под сводами зала. Посвященные все как один повторили за князем-графом эти звучащие вызовом и угрозой слова, точно так же, как и Мансуров, вытянув вперед ладони. У каждого высокопоставленного брата имелся тот же отличительный знак — линия жизни, перечеркнутая одинаковым у всех, точно перевернутым, далеко не православным крестом.

— Господа, на наших ладонях символ нашей общей цели, наше credo, то, что объединяет нас, делая наш Орден сильнее власти распятого и любой власти человеческой, — напоминание всем нам о том! Мы никогда не должны забывать о своем могуществе и всегда стремиться к еще большему! Я как праправнук достопамятного члена военной ложи «Орфея», полковника лейб-гвардии Измайловского полка, который имел честь входить в команду посвященных, специально избранную для не состоявшейся, к сожалению, реинкарнации Императора Павла, и лично принимал участие в физическом устранении последнего, уполномочен Высшим Российским Капитулом лож сделать важное сообщение с весьма тревожной информацией, касающейся, полагаю, всех здесь присутствующих и дальнейшей судьбы нашего благородного дела в России.

Спешу ознакомить вас с весьма серьезными сведениями, требующими от всех, кому дорого наше дело, неотложных действий. Вы знаете, что в царствование Николая «Палкина» нашими предшественниками был обнаружен и устранен некий монах — провидец Авель, целых полвека вещавший августейшим особам о том, что угрожает им в будущем, и тем самым, теперь уже ясно, сознательно путавший все наши карты и срывавший важнейшие планы. Известно и то, что более ста лет назад у «вещего» Авеля была аудиенция с Павлом I, на которой удалось предупредить царя о его скорой гибели от рук заговорщиков — наших братьев, которые должны были завладеть его телом, но в последние месяцы неожиданно открылась тайна века, что может кардинальнейшим образом изменить наше нынешнее, вполне благоприятное положение в России и разрушить приближающийся к завершению наш тактический план, готовившийся нами фактически с самого момента восшествия Николая на престол, но, как известно, наиболее целенаправленно последние пять лет.

Так вот, господа, в ту роковую встречу с Павлом хитрый монах открыл ему историю Российской Империи на сто лет вперед, до самого ее конца. Я не оговорился, братья, — до конца Империи! Авель точно изложил царю все, что произойдет с Романовыми и Россией в девятнадцатом и даже в двадцатом веке, включая перипетии правления его праправнука, то есть основные события нашего времени. Наивно было бы думать, что старец, что-либо сочинил — все напророченное им в прошлом сбылось со зловещей точностью. В минувшем веке историки считали, что возмущенный и напуганный царь-мистик заточил дерзкого монаха-прозорливца в Петропавловскую крепость, и весь остаток жизни последний так и провел: от пророчества очередному монарху до очередного заточения в тюрьму или дальнюю обитель. Лишь некоторые из его откровений передавались шепотом из уст в уста, а письменно задокументировано вообще ничего не было, поэтому мнение просвещенных кругов об Авеле было таково: раздутый мелкий исторический факт, проверке не поддающийся, а возможно, и всего лишь мрачная легенда, одна из тех, которыми пестрят хроники правящих династий. Но уж слишком навязчивая была «легенда», и Романовы почему-то из поколения в поколение проявляли к ней подозрительно молчаливое равнодушие: не было высочайших подтверждений подобных слухов, но и категорических указов — опровержений тоже не было. А ведь, надо сказать, удивительное «житие» своими же руками обеспечили этому Авелю «наши» августейшие персоны. Такое возможно только в христианнейшей Российской Империи с ее слащавой «любовью к ближнему». Появись тот же Авель в старой доброй Европе, по указанию Святейшей инквизиции, с которой у наших предшественников, как вам известно, традиционно были тесные связи, его просто объявили бы злостным еретиком и сожгли бы после первого же «пророчества». Словом, нашим братьям долгие годы пришлось бы искать доступ к секретным архивам Царствующего Дома и Охранного отделения, но тайна так и оставалась за семью печатями, пока не прошло столетие со дня гибели Императора-Магистра. Вот когда одному из ближайших к престолу наших братьев стало известно, что в составе ограниченного круга придворных он приглашен самим Императором на неофициальную «келейную» панихиду по «убиенному венценосному прапрадеду» в домовую церковь Гатчинского дворца. В назначенный день Николай в сопровождении министра двора барона Фредерикса и избранных лиц свиты прибыл в Гатчину. После пышной панихиды Государь почти без свидетелей (наш брат, к счастью, оказался рядом) вскрыл некий секретный ларец, в котором хранилось письмо, составленное, оказывается, в присутствии Павла со слов Авеля. На конверте Павел собственноручно начертал: «Вскрыть Потомку Нашему в столетний день моей кончины». После прочтения царем письмо было тут же сожжено, но вот ведь какой поистине бесценный подарок судьбы: нашему брату удалось исхитриться и спрятать его обгоревшие обрывки! А теперь я оглашаю их содержание перед вами, высокочтимые братья: