Том Харпер - Секрет покойника
Я кладу его на стих, написанный на свитке, который обнаружил в архиве. Оно ложится на строки с поразительной точностью — квадрат текста и квадратная золотая пластина, совершенно одинаковых размеров. Порфирий когда-то писал стихи. Когда я спросил, за что, собственно, его отправили в изгнание, он ответил, что причиной послужили «стихотворение и ошибка».
Точно такую же необычную монограмму Порфирий поместил на чертежи своей гробницы. В тот день Порфирий был в библиотеке.
Тога — торжественное одеяние, не предназначенное для того, чтобы в нем бегать. Несколько раз я в ней едва не запутался, а один раз она почти полностью с меня свалилась. Я с трудом пробиваюсь сквозь толпы зевак, заполонивших улицы, чтобы увидеть похоронную процессию. За всю короткую историю города это будет самое грандиозное зрелище. До виллы Порфи-рия рукой подать, но путь до нее занимает у меня почти полчаса. Рядом с дворцом уже выстраивается траурная процессия.
Дома Порфирия нет. Он даже не удосужился замкнуть дверь. Скорее всего, он не намерен возвращаться сюда. Во всем доме царит гнетущая тишина, как будто владелец виллы неожиданно умер и до сих пор его тело так и не найдено. Дом пуст. Не видно ни одного раба. А вот вещи, похоже, все на месте.
Длинный стол, виденный мною раньше, по-прежнему стоит посреди атрия, уставленный тарелками и чашами. Я иду в кабинет хозяина дома и роюсь на полках: хочу найти планы его мавзолея. Будет обидно, если гробница понадобится тебе еще до того, как ее достроят. Раскатываю чертежи на письменном столе. В верхнем левом углу написано слово «Рим» — судя по всему, Порфирий мечтает быть похороненным в Риме. Сомневаюсь, что он туда попадет.
Передо мной три чертежа. На первом — вид спереди, фронтон, украшенный странной монограммой, напоминающей лаба-рум. На втором — эскизы фресок для стен. На третьем — изображение ниши в глубине гробницы, где, собственно, и будут захоронены останки. Рядом на стене нарисована каменная плита, на которой — предельно четко, чтобы каменщики не наделали ошибок — начертаны строки:
ЧТОБЫ ДОСТИЧЬ ЖИВЫХ, ПЛЫВИ СРЕДЬ МЕРТВЫХ, ЗА ТЬМОЮ СОЛНЦА СВЕТ ГОРИТ ЛУЧИСТЫЙ
Что ж, история проясняется. Порфирий узнал, что Александр обнаружил его стихотворение, и набросился на него в библиотеке. Во время драки Александр сорвал с Порфирия золотое ожерелье. Оно отлетело и оказалось под полкой, и у Порфирия не было времени его оттуда достать. Возможно, в библиотеке был и Симмах. Этим объясняется то, как к нему попал футляр с документами Александра. Сначала он хранил его у себя, затем испугался.
Он решил избавиться от этой вещи, подбросив ее к статуе, но сделал это так неуклюже, что сам оказался пойман. Но почему для Порфирия был так важен этот стих? Уж не потому ли, что в нем можно усмотреть намек на Криспа? Но разве это повод для убийства? Впрочем, один раз Порфирий уже попадал в опалу и наверняка с ужасом вспоминал дни, проведенные в изгнании. Вряд ли ему хотелось повторить этот печальный опыт.
Я вынимаю стихотворение и накладываю на него пластину ожерелья — в надежде обнаружить что-то такое, чего я раньше не замечал.
В золото вставлены пять красных бусин, они образуют крайние точки и центр креста. Если приглядеться, через стекло можно рассмотреть фрагменты расположенных внизу слов. Большим пальцем я вдавливаю бусины в папирус, чтобы их пометить, затем поднимаю ожерелье и смотрю, что же такое я обнаружил.
SIGNUM INVICTUS SEPELIVIT SUB SEPULCHRO.
Непобедимый захоронил свой знак под гробницей.
Я не знаю, что это значит. К тому же мне нужно на похороны.
Процессия сейчас наверняка движется к мавзолею. Если зоркое око Флавия Урса следит за происходящим, он наверняка заметил мое отсутствие и, возможно, даже сказал об этом своим помощникам.
В любом случае уже поздно. От дворца до мавзолея почти две мили. Чтобы туда добраться, потребуется самое малое час. Я ныряю в переулок, подальше от маршрута траурной процессии, и выхожу на широкий бульвар, который тянется на запад. До меня доносятся крики толпы. Издалека людские голоса напоминают рокот прибоя в безветренный день.
Каждый мужчина, каждая женщина, каждый ребенок — все они там. Я прошагал целую милю и пока что единственное живое существо, которое повстречалось на моем пути, — это кошка возле чьей-то двери. Ставни на окнах закрыты, на дверях лавок — засовы. Я словно последняя живая душа в этом мире.
Впрочем, по мере приближения к мавзолею подобное впечатление слабеет. Над крышами близлежащих домов уже маячит медный купол, а под ним — золотые решетки, которыми забраны арки. На каждом углу по двое или по трое стоят солдаты. Похоронная процессия сюда еще не дошла, однако позади деревянного барьера — а они установлены на всем пути следования траурной колонны — люди уже выстроились вдоль улицы в двенадцать рядов.
Дорога упирается в стену. Двадцать гвардейцев-схолариев образовали живые ворота, готовые в последний раз встретить своего императора. Я показываю им диптих из слоновой кости. Константин вручил мне его в тот день, когда был убит Александр. Стражников не волнует, что лицо на диптихе теперь принадлежит мертвецу. Даже в смерти Константин все еще остается властителем трона. Каждый день от его имени издаются новые законы, чеканятся монеты с его изображением. Государственная машина воистину одарила его бессмертием.
— Публий Порфирий уже прибыл? — спрашиваю я стражника.
— Он здесь с самого утра, — следует за ответом кивок головы в сторону мавзолея. — Без спешки не обошлось. Начальник строительства поручил ему на всякий случай осмотреть фундамент. Было бы нехорошо, если бы здание обрушилось на глазах у всего города.
— А Флавий Урс?
— Он должен прийти вместе с процессией.
— Ты не мог бы передать ему от меня сообщение? Как можно скорее, даже если ради этого нужно бежать впереди императорского гроба. — Я повторяю пять слов из стихотворения Порфирия. — Скажи ему, что это от Гая Валерия. — С этими словами сую ему под нос императорский диптих. — Давай, живо!
Вид у него растерянный. Когда я прохожу мимо него в ворота, то замечаю, что он разинул от удивления рот.
— Ты куда?
— Хочу найти Порфирия.
Стена тянется вокруг всей вершины холма. В один прекрасный день этот широкий квадрат будет зеленеть садами, но сегодня это гигантская стройка.
По темным пятнам влажной земли можно догадаться о том, где недавно лежали наспех убранные с глаз долой груды кирпича и строительного леса. Даже сейчас работа над наследием Константина идет полным ходом. Мавзолей окружен с трех сторон стеной. Впоследствии будет добавлена четвертая стена, чтобы получился внутренний двор. Но сейчас на ее месте широкий проход, в который виднеется внушительных размеров ротонда, стоящая в центре будущего двора. Ее золотое покрытие сверкает в солнечных лучах.
Перед гробницей высится огромный погребальный костер — такой же высокий, как и здание позади него. В некотором смысле его тоже можно считать зданием: толстые бревна образуют вокруг основания нечто вроде колонн. Раскрашенные под мрамор доски образуют некое подобие этажей. Со всех сторон свисают расшитые золотом знамена, а на самой вершине в позолоченной клетке сидит настоящий живой орел. По обеим сторонам костра возведены деревянные трибуны, дабы сенаторы и генералы могли наблюдать за погребальной церемонией, сидя в своих ложах.
Я обхожу будущий костер и поднимаюсь по ступенькам во внутренний двор. Здесь с колонн свисают огромные пурпурные стяги, на которых вытканы портреты трех сыновей Константина. У каждой такой колонны в почетном карауле застыли гвардейцы в парадных позолоченных латах.
Я подхожу к их центуриону.
— Скажи, здесь, случайно, не проходил Публий Порфирий?
— Он в гробнице.
И вновь Константин пропускает меня — во внутренний двор, почти в самое сердце мавзолея. Открытая сторона смотрит на юг, с тем, чтобы на золоченую стену падали солнечные лучи. Залитая солнцем, она ослепительно сверкает и отбрасывает блики по всему двору. Жмурюсь от яркого света и даже с расстояния в десять шагов чувствую исходящий от стены жар.
Неожиданно чувствую, что мне нужно присесть. Я всего лишь старик, который прошагал в знойный день по солнцу несколько миль. Я иссушен зноем. Во рту у меня пересохло, ноги горят огнем. У меня такое чувство, что я вот-вот потону в мерцающем море жары и света.
— Гай Валерий?
Я резко оборачиваюсь, не понимая, откуда доносится голос. Слепящее солнце словно выжгло мне глаза, я ничего не вижу. Затем на фоне золотого сияния различаю перед собой темную фигуру.
— Порфирий? — спрашиваю я наугад.
— Что ты здесь делаешь?
— Я прочел твое стихотворение.
— Мне давно не давал покоя вопрос, догадался ты или нет.
