И Паркер - Адская ширма
— Слава Богу! — сказал Кобэ, усаживаясь со вздохом облегчения. — Сегодня вы выглядите куда как лучше, а то вчера я прямо боялся, что вы не вытянете.
Усмехнувшись, Акитада наполнил две чарки саке.
— Жена моя говорит, что Ноами повесился. Это так? Кобэ смерил его внимательным взглядом.
— Да, мы нашли его с веревкой на шее болтающимся на дереве. — Он помолчал, потом прибавил: — Руки и ноги у него были связаны, одно плечо вывихнуто.
— Значит, кто-то убил его. Во время борьбы Тора вывихнул ему плечо, но мы оставили его живым, только привязали за руки. Повеситься сам он не мог!
Кобэ молчал. Акитада смотрел на него, потом недоверчиво спросил:
— Вы что же, думаете, это мы повесили его?
— Не важно, кто его повесил. Он это заслужил. — Кобэ осушил свою чарку. — Мои люди перерыли весь сад и нашли четыре скелета — два детских, один принадлежал старику, а еще один — женщине.
Акитада покачал головой. Что это там Ноами говорил про детишек? Что «избавляться от них хлопотно»? Ну да, избавиться от мертвого или почти мертвого тела затруднительно даже с его силой. Акитада посмотрел начальнику полиции в глаза.
— Клянусь вам, Кобэ, мы не вешали Ноами! Сам я на ногах-то едва стоять мог, не то что кого-то повесить, а Тора был все время у меня на глазах. Мы оставили этого негодяя без сознания, но живым. Мы обошлись с ним все-таки по-человечески, а не так, как он со мной.
Кобэ посмотрел на перевязанные руки Акитады и кивнул.
— Мы нашли его зарисовки. Тора говорит, вы освободились сами.
— Ничего другого мне не оставалось. Только умереть. Он окатил меня ледяной водой и оставил замерзать — хотел писать с натуры муки.
Кобэ яростно сжал кулаки.
— Он был нелюдь, настоящий демон! Я рад, что он мертв. Жаль только, что он не получил таких же страданий, как те несчастные, которых он замучил. Уж я бы воздал ему за все, да только кто-то лишил меня этой возможности.
Акитада нахмурился.
— Ума не приложу, как это могло произойти. Может, кто-то лично отомстил ему еще до вашего прихода? А когда… — Он осекся на полуслове — ему вдруг пришла в голову мысль, что квартальный староста мог взять справедливость в свои руки. Это было очень на него похоже, если вспомнить, какие порядки он завел в своем квартале.
Кобэ смотрел на него с беспокойством.
— Давайте не будем больше об этом. Вы еще не до конца поправились, и я не просижу долго. Ноами мертв, и слава Богу. Меня гораздо больше волнует сейчас другая проблема. Ясабуро был найден мертвым в своей камере. Отравлен.
Акитада даже приподнялся.
— Что-о?!
— Незадолго до того, как у него начались конвульсии, у него был посетитель — какой-то старый монах. Монаха никто не знал, но он показался безобидным, к тому же Ясабуро приветствовал его как старого друга. Стражник из уважения к религиозным чувствам оставил их наедине. Когда старец уходил, Ясабуро был в полном порядке, но вскоре у него началась рвота и страшные боли. Стражник таки не успел ни о чем расспросить его, потому что он тут же умер.
— Вот как? Ну а кто-нибудь искал этого монаха? Кобэ обиженно нахохлился.
— Разумеется. За кого же вы нас принимаете? Мы прочесали все храмы и монастыри в округе, опрашивали на улицах каждого встречного-поперечного, да только без толку. Этот монах словно в воздухе растворился.
— А Хараду допрашивали?
— Харада был еще очень плох, но сказал, что не припоминает, чтобы Ясабуро якшался с монахами. Более того, он утверждает, что его хозяин презирал буддистов.
— И все же он приветствовал гостя как старого знакомого. Странно. — Мимолетная мысль мелькнула в голове Акитады, правда, слишком смутная, чтобы поделиться ею с собеседником. Вместо этого он спросил: — Ну а что там с братом Нагаоки? Как долго еще вы собираетесь его держать? Теперь-то вам, конечно же, понятно, что в смертях в семье Нагаоки повинен кто-то другой?
Кобэ угрюмо кивнул.
— Я освободил его сегодня утром. Но с условием не покидать столицы до конца расследования.
Акитада сразу подумал о Ёсико. Весь этот месяц он ломал голову над проблемой Ёсико и Кодзиро, а точнее говоря, воевал с самим собой. Пока Кодзиро находился в тюрьме, Акитада переключился на расследование убийств, отложив на время в сторону вопрос о будущем своей сестры. Но теперь-то неизбежный момент настал, теперь он должен положить на весы вековые семейные традиции и личное благополучие Ёсико и посмотреть, какая чаша перевесит.
Он выглянул в холодный сад, где гулял ветер. Интересно, не забыл ли Сэймэй покормить рыбок? Какой глупой показалась ему сейчас его обида на старика! Связанный традициями, Сэймэй, выбирая между преданностью отцу Акитады и любовью к его сыну, предпочел первое. Так в чем же заключается человеческий долг? Докуда простирается его грань?
Кобэ беспокойно заерзал.
— Мне нужно идти. Когда вам станет получше… — Он замялся. Акитада смотрел на него с удивлением — такая робость была несвойственна Кобэ. — Когда вы почувствуете себя лучше, я буду рад принять вашу помощь в расследовании этих дел, — на одном дыхании выпалил Кобэ.
Акитада был глубоко тронут.
— Конечно. С нетерпением буду этого ждать, — поспешил сказать он.
Кобэ раскланялся и ушел.
Акитаду внезапно охватило какое-то чудное и забавное чувство радости. Сам он жив. Ёри в безопасности. Все они снова вместе. Он обвел глазами комнату. Когда-то она принадлежала отцу, и он ненавидел ее, а теперь вот она стала по-настоящему его комнатой и очень ему нравилась. Здесь были его книги, его бумаги, она теперь стала сердцем этого дома, прочной твердыней, где можно было укрыться от демонов зла, разгуливающих снаружи. Надежный островок мира и спокойствия, способный защитить от любых жизненных невзгод.
Глаз его упал на какой-то незнакомый продолговатый сверток на столе. Любопытство разгорелось, он взял его в руки, развязал бечевку и развернул. В свертке оказалась его сломанная флейта, теперь каким-то чудесным образом приведенная в рабочее состояние. Он повертел ее в руках, ища трещину между сломанными половинками, но так и не смог ее обнаружить. Удивленный и озадаченный, он поднес флейту к губам и подул. Какой чистый и ясный звук, животрепещущий и радостный, как ночная песнь соловья в саду!
Он стал играть те мелодии, что приходили на память — «Туман с дождем на горном озере» и «Колокола заснеженной ночи». — и сам удивлялся, что до сих пор, оказывается, помнит их. Он увлекся игрой, полностью погрузившись в этот блаженный мир звуков. Когда он наконец положил инструмент, с порога донеслись тихие хлопки. Дверь была слегка приоткрыта, и в ее проеме он увидел улыбающееся личико Ёсико.
— Это было прелестно, братец! — воскликнула она. — Мастер обещал мне, что она заиграет как новенькая. Тебе нравится?
— Входи, сестрица! — Акитада улыбнулся. — По-моему, она стала звучать лучше прежнего. Вот чудо!
Уж не ты ли ее починила?
Она зарделась и склонилась в поклоне.
— Мне это доставило великое удовольствие. Ёсико больше уже не была той веселой, смеющейся девчушкой, что помнилась Акитаде. Теперь это была взрослая женщина, почти ровесница Тамако, только выглядела старше. Усталая, измученная, она теперь умела хорошо держаться и владеть собой и больше не кипела и не плескала энергией, как прежде. А виноват в этом отчасти был он. Он закончил то, что начала ее мать, когда объявил вслух свою жестокую волю. Он отнял у нее последнюю надежду на счастье. Счастье с тем, кого она любила.
— Ёсико, — смиренно сказал он, — я считаю, что должен перед тобой извиниться. Я хотел тебе счастья, а доставил слишком много боли. А ты, несмотря ни на что, взяла и починила мою флейту. Я не заслужил твоей доброты.
Она даже вскрикнула от волнения.
— Нет, Акитада!.. Флейта — это пустяк. А ты… ты же хотел мне только добра!
— А ты и вправду любишь Кодзиро?
— Да, — проговорила она как-то сухо, без тени эмоций.
— Его освободили.
Легкий румянец тронул ее щеки.
— Я рада. Он, бедняга, столько страдал. Надеюсь, будущее его будет светлым.
— А ты? Ты по-прежнему хотела бы стать частью его будущего?
Она вдруг побледнела, и Акитада даже подумал, что она сейчас упадет в обморок. Но бледность ее столь же быстро прошла, и она удивленно посмотрела на него.
— Акитада! — проронила она, едва не задыхаясь. — Неужели ты передумал? Ведь во мне ничто не изменилось. Я всегда буду любить его. Пусть он всего лишь крестьянин и брат торговца, но я… я словно его часть!
Только как же быть с тобой и с нашей семьей?
Ведь мы должны будем расстаться навсегда, если ты дашь разрешение на этот брак!
— Нет. Я был не прав насчет этого брака. И я был не прав насчет Кодзиро. Он гораздо лучше многих, кто занимает высокий пост. Только тебе-то от этого не легче. Ты должна быть готова к тому, что от тебя отвернутся люди нашего положения, возможно, даже твоя собственная сестра.
