Нэнси Бильо - Чаша и крест
— Чужое мнение для меня ничего не значит, — вскинулся Эдмунд. — В особенности ваше, — подчеркнул он и, к моему ужасу, толкнул Джеффри в грудь, да так, что тот отшатнулся.
Джеффри, недолго думая, ответил тем же. Ревность, всегда тлевшая в груди обоих, вдруг вспыхнула ярким пламенем и вырвалась наружу… и где? В церкви Святой Троицы!
— Прекратите! Прошу вас… — взмолилась я.
Но как только началась стычка, меня подхватили и буквально вынесли из церкви. С одной стороны меня поддерживал граф Суррей, с другой кузен Генри Стаффорд. Я лишь беспомощно оглянулась: что с Эдмундом? Но там уже собралась плотная толпа мужчин — их с Джеффри едва оторвали друг от друга.
Пока Стаффорд и Говард вели меня домой по Хай-стрит к дому, городские обыватели глазели на меня во все глаза. Такого в Дартфорде еще не видывали: здесь у них сроду не бывало, чтобы церемония венчания прерывалась столь неожиданным образом.
Зайдя в дом, я сорвала с головы венок, разодрала его на мелкие кусочки и побросала их на пол.
— Джоанна, что вы делаете! — закричала Урсула.
Она бросилась на колени и стала собирать обрывки, безуспешно пытаясь соединить их вместе.
— Ясное дело, это все Гардинер… Епископ добился-таки своего, он заставил меня пожалеть… да, заставил… — повторяла я как безумная, то ли плача, то ли смеясь.
— Джоанна, вам надо помолиться и успокоиться, — сказала Урсула. Она подошла и положила руки мне на плечи. — Вы разве знакомы с епископом Винчестерским? Ну, подумайте сами. С чего это ему вдруг предпринимать какие-то действия, направленные против вас лично?
Что я могла ответить ей на это? Ничего.
— А где Эдмунд? — спросила я. — Мне надо поговорить с ним.
— Нет, — вступил в разговор Генри. — Не делайте этого, пока все не успокоится и нам не будет более или менее ясно, что можно предпринять. Уверен, господину Соммервилю тоже нужно время, чтобы успокоиться и взять себя в руки. В церкви он вел себя отнюдь не как джентльмен.
— Только не осуждайте его, — попросила я. — Вы ведь ничего не знаете, да и вряд ли поймете.
Я направилась к лестнице.
— Мне нужно побыть одной! — С этими словами я покинула своих родственников.
Они не удерживали меня. Я заперлась в спальне и легла на кровать. Я плакала, вцепившись зубами в кулак, чтобы, не дай бог, никто не услышал. Мне очень не хотелось, чтобы меня утешали или, хуже того, давали советы. Никто, кроме Эдмунда, не мог помочь мне. Мы вместе должны найти выход из создавшейся ситуации. Возможно, я была не права. Вполне вероятно, что Гардинер не имел в виду именно меня, когда составлял документ, запрещающий бывшим монахам и монахиням вступать в брак. И к тому же, как говорил Джон Чек, не исключено, что в парламенте этот законопроект еще не пройдет. А если и пройдет, то мы с Эдмундом вполне можем попасть в какой-нибудь разряд исключений. Не стоит так уж отчаиваться, еще не все потеряно.
Снизу доносились чьи-то шаги: приходили и уходили какие-то люди. Я перестала плакать, и теперь мне было все хорошо слышно. Скоро за мной придет и Эдмунд, я в этом не сомневалась. Лежала и ждала, когда услышу его голос.
Первым покинул мой дом граф Суррей. Конечно, ему достанется от отца за то, что он так долго отсутствовал. Я понимала, что молодой граф примчался в Дартфорд с самыми благими намерениями, опасаясь, что я нарушу закон. Но всем своим существом я хотела бы, чтобы он не приезжал. Сейчас мы с Эдмундом уже были бы мужем и женой, танцевали бы и от души веселились с друзьями.
А потом настала бы наша первая брачная ночь, которой я одновременно боялась и всем сердцем желала. Но сейчас я не могла позволить себе думать об этом, нельзя было поддаваться смутным желаниям и грезам, поднимавшимся в душе: стоило только представить, каково это — лежать в одной постели с мужем…
Дневной свет постепенно угасал; внизу оставались только Генри и Урсула. Артура, наверное, забрали к двоюродным братьям и сестрам в дом господина Хэнкока. До слуха доносились неразборчивые голоса: супруги Стаффорд о чем-то негромко разговаривали. Как, должно быть, они жалеют о том, что затеяли эту поездку в Дартфорд, которая неожиданно обернулась такой катастрофой. Но как теперь оставить меня одну: ведь ближайшие родственники просто обязаны оказать мне помощь и покровительство.
Я вышла на лестничную площадку и негромко кашлянула. Они вздрогнули и посмотрели наверх.
— Я уже успокоилась, — сказала я, пытаясь говорить как можно более естественным голосом. — Вы правы, не стоит расстраиваться раньше времени. — Я в нерешительности помолчала. — А Эдмунд приходил?
— Нет, — ответила Урсула.
Сердце мое сжалось. Наверняка что-то случилось. Надо взять себя в руки. Они не должны знать, что я чувствую.
— Ну, ничего страшного, поговорю с ним завтра, — произнесла я как можно более спокойно. — А сегодня я очень устала. Перекушу чем-нибудь и постараюсь уснуть.
— Только не здесь, — решительно заявил Генри. — Сейчас вы отправитесь с нами к господину Хэнкоку. В городе очень… неспокойно. Этот новый закон взбудоражил весь Дартфорд. Не оставлять же вас здесь на ночь одну, без защиты.
Я заглянула в кухню. Кити там не было.
— У меня есть служанка, молоденькая девушка, можно послать за ней. Тогда я буду не одна, так что вы можете спокойно идти в дом господина Хэнкока, к своим детям. Да и вообще вам, наверное, уже пора возвращаться в Стаффордский замок.
— Как мы уедем, если вопрос с вашим замужеством повис в воздухе? — возразил Генри.
— Не беспокойтесь, мы с Эдмундом сами все уладим, — твердо сказала я.
Урсула скептически хмыкнула.
— В чем дело? — спросила я.
— Генри послал за ним еще два часа назад, — пояснила она, — хотел обсудить ситуацию, но Эдмунда Соммервиля нигде не нашли. Сестра его тоже не знает, где он. Да и старший брат его куда-то пропал. Мы посылали человека к этому студенту из Кембриджа, как его… Джону Чеку. Он утверждает, что после той злосчастной драки, которую они затеяли в церкви с констеблем, господина Соммервиля никто не видел.
«Мой возлюбленный в беде. Я должна помочь ему. Только я одна могу это сделать».
— Эдмунд частенько ищет уединения для молитвы, — сказала я вслух. — Не сомневаюсь, что завтра я с ним увижусь.
В конце концов супруги Стаффорд согласились со мной. Через полчаса явилась Кити. Она смотрела на меня такими круглыми глазами, что я поняла: наше злополучное венчание породило в Дартфорде массу разговоров и толков. Так или иначе, девушка согласилась провести ночь под моей крышей.
— Все будет хорошо, Джоанна, вот увидите, — сказала Урсула, целуя меня в щеку.
— Поешьте супу, госпожа Стаффорд, а я тем временем сбегаю и приведу сестру Винифред, хорошо? — спросила Кити, когда мы остались одни.
— Потом, — коротко ответила я.
Я села в кресло у окна. На улице уже смеркалось, но по Хай-стрит сновали какие-то люди; прежде такой активности в конце дня никогда не наблюдалось. Пришлось ждать, пока на улице совсем стемнеет.
Кити возилась на кухне. Слышно было, как она режет овощи, как шипит и потрескивает пламя под котелком с супом. Не слишком, конечно, приятно обманывать служанку. Но другого пути у меня нет.
Я потихоньку выскользнула из дому и была уже на полпути к лазарету, как вдруг нос к носу столкнулась на улице с Хамфри.
— Госпожа Джоанна! А я как раз шел к вам.
— Вас Эдмунд послал?
Он покачал головой.
— Вы знаете, где он?
— Господин Соммервиль сейчас в лазарете, — ответил Хамфри. — Но он… у него… в общем, с ним что-то неладно. Мне кажется, он заболел. Я не знаю, что делать.
Остаток пути до лазарета я промчалась бегом. Хамфри не отставал. Еще издалека я заметила в окне горящую свечку.
— Эдмунд! Эдмунд! — закричала я, ворвавшись в лазарет.
Ответа не было.
— Господин Соммервиль там, в задних комнатах, — подсказал Хамфри. — Он не может встать.
Я побежала туда. Эдмунд лежал на соломенном тюфяке. Он до сих пор еще не снял праздничную одежду, в которой был в церкви: светло-серый камзол и брюки. Мой любимый лежал без движения, и сначала мне показалось, что он в беспамятстве. В комнате было очень темно, не горело ни единой свечки.
Я опустилась перед ним на колени.
— Эдмунд, — прошептала я. — Я пришла.
Он медленно повернул голову.
— Джоанна, — проговорил он прерывающимся голосом. — Ты пришла ко мне?
Сердце мое бухало в груди, как кузнечный молот.
— Хамфри, принесите свечку, — попросила я.
Он повиновался. Я подняла свечку повыше, чтобы видеть лицо Эдмунда. Казалось, он был в полубессознательном состоянии, выражение лица его было безмятежным. Тускло светились глаза, напоминавшие плоские темные лужицы. Больше года я не видела у него таких глаз. Сердце мое упало: опять этот злополучный «красный цветок Индии», или, как еще его называли, «камень бессмертия».
