Леонид Юзефович - Журавли и карлики

После целого дня на свежем воздухе спать хотелось невыносимо. Деликатный Баатар взял запасное одеяло, пожелал всем спокойной ночи и отправился ночевать в машине. Жохов понял, что третья кровать остается свободной.

– Жена в Улан-Баторе, – сказал он, – что-то домой идти не хочется. Не против, если я тут лягу? Заодно печку буду подтапливать.

Через десять минут лежали в постелях. Как только погас свет, Шубин стал засыпать. Сквозь подступающий сон доносился голос Жохова.

– Вам, наверное, рассказали про это чудо-дерево в Тумэн-Амалгане, – полушепотом говорил он жене. – Там из одной трубы лилось вино, из второй – мед, из третьей – пиво, из четвертой – кумыс. Кумысом никого насильно не поили. Это и есть свобода в имперском ее понимании. За покоренными народами признавали право на национальную самобытность и культурную автономию. Пили, что хотели.

В полудреме Шубин увидел чудесный фонтан работы Гийома Буше, семь столетий назад разрушенный китайцами вместе с дворцом, но вечно сияющий серебряной листвой на стволе из меди. Вокруг него сидели четверо, чьи лица он узнал сразу, хотя двоих из этой четверки не встречал никогда в жизни. Вострубил серебряный ангел, и четыре дракона принялись извергать из себя перечисленные Жоховым напитки. Они были разного цвета и с разным звуком лились в одинаковые медные чаны. Баатар выбрал кумыс, Анкудинов – вино, Алеша Пуцято – безобидный мед, Жохов – демократичное пиво. Отпив, каждый передал свою чашу по кругу.

Голос Жохова звучал все дальше, все тише:

– Чингисхан сначала узнавал, что кому по вкусу, и сажал гостей к соответствующей трубе. А у нас никто о таких вещах не заботился. Сюда, например, при Брежневе повадились завозить портвейн «Три семерки». Монголы, естественно, его не покупали. Наши, помню, очень удивлялись. Портвейн вроде нормальный, дешевый, выпить они любят, а вот не берут, и всё. Хоть обратно вези. Нет чтобы почесаться и выяснить, что у монголов «семь» – несчастливое число. На седьмом километре от Улан-Батора самый аварийный участок…

Потом Шубин уснул и больше ничего не слышал.

Проснулся он рано. Печка потухла, но еще не совсем остыла. Смутно вспоминалось, что ночью вставал и подкладывал в нее дрова, хотя это обещал делать Жохов.

Сквозь дырку в крыше проникал рассвет. Жена спала в полезной для здоровья позе льва, Жохов по-женски свернулся калачиком и укутался по самую макушку. Шубин машинально отметил, что она еще не поседела.

Стараясь не шуметь, он влез в кроссовки на босу ногу, накинул куртку. Брюки надевать не стал. Вылез из юрты и опять подумал о том, как все-таки милостива к нему судьба, если на шестом десятке привела его в это место. Ночью снова шел снег, но чувствовалось, что день будет ясный. Ближние субурганы отчетливо виднелись на фоне светлеющего неба, дальние тонули в рассветной дымке. Их было сто восемь, по числу имен Авалокитешвары Великомилосердного. Помимо страниц священных книг и лоскутов шелка с сутрами и заклинаниями, каждый хранил в себе какую-нибудь драгоценную реликвию, доверенную только ему. Это могли быть четки или кусок одежды одного из местных перерожденцев, или немного каменистой тибетской земли с могилы кого-то из учителей и реформаторов буддизма. Эрдене-Дзу – значит «сто драгоценностей». Возможно, Анкудинов, раз его так ценил сам Ундур-гэген Дзанабадзар, лежал в одной из этих ступ горсточкой замурованного праха.

Тишину нарушал однообразный механический звук, слабый, но постоянный. Шубин прислушался, пытаясь определить, откуда он исходит. Наконец понял, что с автомобильной стоянки. На ночь там осталась только их «хонда». Значит, Баатар ночью замерз и спит с включенным двигателем. На этот раз «дворники» он не включал, лобовое стекло было запорошено снегом.

Шубин подошел к машине и смахнул его рукавом. Баатар сидел, скрючившись, вжавшись в тесное пространство между рулем и дверцей. Лица не видно, голова свесилась на приборную доску. Рядом валяется скомканное одеяло.

Поза была странная. Шубин стукнул в стекло костяшками пальцев. Никакого эффекта. Постучал громче, всей ладонью, и вдруг понял, что это не Баатар, а Жохов. Баатар спал в юрте, это он тоже сообразил только сейчас, вспомнив торчавшую из-под одеяла темную макушку.

Что-то заставило со всей силы рвануть на себя ручку дверцы. Она легко распахнулась, и Жохов кулем начал валиться из машины. Седые волосы у него на виске были в крови.

Первую половину дня провели в милиции, выехали около полудня.

– Я не просил, он сам захотел со мной меняться, – в очередной раз оправдывался Баатар, выруливая на трассу. – Пришел и говорит: «Иди в юрту, я покараулю. Все равно не спится». Я не хотел идти, он заставил. Обещал потом разбудить и не разбудил.

– Можно было и самому проснуться, – сказала жена.

Он горестно покивал, соглашаясь:

– Мог бы, да, но крепко очень заснул.

Из машины пропала его карта, это и навело на след преступников. Они сразу во всем признались.

Бизнесмен, которому Баатар отказался продать свое сокровище, знал, где оно хранится, и послал за ним двоих местных парней, обещав заплатить тысячу тугриков. Ночью им велено было разбить стекло и вынуть карту из бардачка. Вблизи они увидели, что в машине кто-то есть, тем не менее решили не отступать. Один зашел со стороны водителя, чтобы выманить его наружу. Второй должен был воспользоваться моментом, но ему не хватило терпения подождать, чем закончится дело. Когда человек за рулем открыл левую дверцу, он дернул правую и полез в бардачок. Обе дверцы были не заперты. Жохов успел схватить вора за руку, тогда другой парень, имевший аймачный приз по борьбе, стукнул его головой о приборную доску. В темноте они так и не поняли, что перед ними Жохов, хотя прекрасно его знали. Он потерял сознание, а эти двое захлопнули дверцы и убежали с добычей. Включенный для тепла двигатель продолжал работать. Выхлопная труба упиралась в деревянный щит, за два дня под ним намело кучу снега, не таявшего в тени. Через проржавевшее днище отработанный газ пошел в салон, и Жохов не проснулся. Не то отделался бы сотрясением мозга.

– Машина старая, есть проблемы. Забыл сказать, чтобы мотор не заводил, – сокрушался Баатар.

Свою карту он получил назад в обмен на то, что умолчал в протоколе о ее пропаже. Бизнесмен был человек влиятельный, ссориться с ним никто не хотел. Видимо, дело решили квалифицировать как мелкое хулиганство, а смерть Жохова – как результат несчастного случая.

Он уже почти полсуток был мертв, плыл в потустороннем мраке, невесомый, легкий как пух от уст Эола. Вскоре ему предстояло увидеть Ясный Свет и узнать его среди обманных огней, гораздо более красивых и ярких. Они еще не появились перед ним, сейчас его окружала тьма, а здесь повсюду, куда ни глянь, лился с небес ясный свет золотого сентябрьского дня. Монгольское лето, последнее из трех, не торопилось уступать очередь зиме.

За рекламным щитом с надписью про единственное место в мире, не испорченное человеком, в кармане у Баатара защебетал мобильник.

– Жена звонила, – пояснил он, закончив разговор и еле сдерживаясь, чтобы не расплыться в улыбке. – Норвежцы не обманули, все сделали как обещали. Приглашение пришло.

– Какое приглашение? – не понял Шубин.

– На семинар. В октябре полечу в Гонконг.

Чуть позже сквозь гудение изношенного двигателя слышно стало, что Баатар тихонько поет. Жена попросила его перестать, он послушался, но ненадолго. Через пару минут пение возобновилось.

– Оставь, пусть, – шепнул Шубин жене, собравшейся опять сделать ему замечание.

Он полез в сумку, достал ксилограф. Эту аукционную вещь Жохов продал ему со скидкой, за сто пятьдесят долларов вместо двухсот. Тоже немало, но доска того стоила.

Темное прямоугольное поле покрывала угловатая вязь тибетских букв. Сами по себе странные, они казались еще причудливее оттого, что вырезаны в зеркальной проекции. Наверху распластался в полете волшебный конь химорин с клубящимися вокруг копыт облаками, а внизу в мирном соседстве располагались могендовид и свастика. Резчик понятия не имел, что они могут означать еще что-то, кроме вечного круговорота жизни и столь же бесконечного превращения одного в другое, подобное прежнему, как любой из шести лучей этой звезды – пяти остальным.

За опущенными стеклами шумел ветер, Баатар пел. Он радовался, что сегодня вернется домой, обнимет жену, а потом полетит в Гонконг, и если кто-нибудь спросит, почему у Иисуса Христа нет ни братьев, ни сестер, встанет и ответит: «У Бога много сыновей и дочерей, все мы Его дети, все мы братья и сестры». Включая китайцев и бурят.

– Это старинная песня, мы ее вчера слушали, – сказал он важно, словно иначе ему бы в голову не пришло петь в такой день.

– О чем она? – спросил Шубин.

– Жили три брата. Скота у них не было, ничего не было, они сели на лошадей и поехали в разные стороны искать счастье…