Леонид Юзефович - Журавли и карлики

– Скорее в ислам они обратятся, – заметил Шубин.

– Не исключено. А вот с монголами этот номер не пройдет, они мирные.

Затем в его голосе появилась новая нота.

– Иногда, конечно, накатывает что-то такое, не знаю даже, как толком объяснить. Идешь утром на работу, и кажется, или все это прямо сейчас исчезнет, все эти дацаны, субурганы, бараны, хуяны, или они останутся, а меня самого тут не будет. Странное ощущение. То вроде все нормально, а то живешь как во сне. Хотя, если вдуматься, в девяносто третьем мы так же жили. Ничего не соображали, что вокруг творится. Зато живы. В этом состоянии есть большой плюс.

– Какой?

– Кто смотрит на мир как на мираж, того не видит царь смерти… Из «Дхаммапады», – пояснил Жохов.

И развил мысль:

– А кто в то время быстро все сообразил, тех уже нету. Марика, например.

Он жевал кровяную колбасу вперемешку с печеньем «Юбилейное», курил, прихлебывал чай, но Шубина не покидало чувство, что сидящий перед ним человек не совсем реален и вот-вот может истончиться до полной прозрачности. Их свидание было как встреча на том свете.

Осенью в Монголии темнеет рано. Уже в сумерках они с Жоховым пересекли абсолютно пустой монастырь и через восточные ворота вышли к каменной черепахе, установленной здесь то ли при Чингисхане, то ли при его преемниках. Когда-то таких черепах было четыре, они окружали город с четырех сторон света, но уцелела единственная. Для чего ее здесь поставили, было не вполне понятно. Согласно общепринятой научной гипотезе, она вместе с тремя исчезнувшими подругами усмиряла гневного бога реки и охраняла Каракорум от наводнений, но версия представлялась Шубину сомнительной: вряд ли Орхон мог разливаться настолько, чтобы угрожать городским стенам со всех четырех сторон. Вырубленная из цельной глыбы серого гнейса, эта мрачная рептилия казалась последней обитательницей разрушенного святилища, символом забытой древней веры, которую исповедовали предки сегодняшних жителей Хар-Хорина. Она почти не пострадала от времени и непогоды, лишь стерлись узоры на спине и выветрились глаза. Синий шелковый хадак, повязанный у нее на шее, шевелился под ветром.

– Хочешь долго жить, панцырь ей потрогай, – посоветовал Жохов. – Такое поверье.

Шубин коснулся ее несокрушимого щита, в кончиках пальцев остался тысячелетний холод.

Жохов этим ритуалом пренебрег.

– Меня бабка крестила тайком от отца, отец был партийный, – сказал он, прикуривая от спички, а не от зажигалки. – В церковь никогда не ходил, но сейчас все больше склоняюсь к православию. Ламы, если с ними рядом долго поживешь, не особо вдохновляют. Я сперва разбежался, полез к ним с разговорами, а они в основном малообразованные, некоторые даже в позу лотоса сесть не в состоянии. Я-то раньше запросто садился.

Впереди лежала река, невидимая за полосой прибрежного тальника. Эрдене-Дзу остался за спиной, серый и безмолвный. Ветер дул с воды, поэтому не слышно было, как звякают колокольчики под карнизами храмов и тихонько постукивают на кровлях молитвенные мельницы.

– Хотя среди них разные есть, – говорил Жохов. – Один хотел купить у меня одну антикварную вещь, зашли к нему в келью потолковать о цене. Он мне чаю налил, блюдце выставил с шоколадными конфетами. Конфеты из Улан-Удэ, с тамошней кондитерской фабрики. Называются «Муза», с белой начинкой. Тут считаются самые лучшие. Я его спросил: «Знаете, что значит по-русски муза?» Он улыбнулся и говорит: «Дух». Меня почему-то тронуло до слез. Чувствую, к горлу подкатило, глаза щиплет, а что, почему, не понимаю.

– Потом понял?

– Нет.

Дошли до Орхона. К осени река обмелела, пойменный галечник широко тянулся вдоль воды. Противоположный берег был совсем близко. На нем серела такая же галька, и ветер так же шумел в зарослях ивняка. На том берегу, немного ниже по течению, совершил посадку прилетевший из Хайлара двухмоторный японский самолет с забайкальскими казаками на борту. Всего в двух-трех километрах отсюда находилась старообрядческая деревня на девять дворов, в ней жил Алексей Пуцято, пока не был похищен и застрелен капитаном Нагаоми.

– Нет, – сказал Жохов, выслушав историю его жизни и смерти, – он жив остался. Я его видел.

Лишь тогда Шубин вспомнил, что одиннадцать лет назад слышал об этом в кафе «Аист» на Большой Бронной. Та стекляшка давно исчезла, а чугунные птицы изгибались в брачном танце возле стильного ресторана с тем же названием.

С реки задувало, Жохов поднял воротник, продолжая рассказывать, как после четвертого курса впервые оказался в Монголии на полевой практике. Разведку вели в районе Шанхинь-хийда. Мясо брали у монголов, но магазина там не было, за хлебом ездили в Хар-Хорин. Как-то приехали, встали в очередь. Подходит к ним один дедок, спрашивает: «Адали, вы, ребятки, из Москвы?»

Это забайкальское словечко засело у Шубина в памяти с тех пор, как служил в армии. В Читинской области и в Бурятии старики пересыпали им речь едва ли не через предложение. «Адали» значит «кажись» или «вроде», но с множеством оттенков, оставшихся от тех времен, когда человеку в этих диких краях ничего нельзя было знать наверняка.

– Я говорю, да, из Москвы, – закончил Жохов. – Ну, он и пошел.

– Куда?

– На улицу. Мы же в магазине стояли.

– И все?

– Все, больше ни о чем не спрашивал. Потом уж местные сказали, что это цесаревич Алексей. Мы посмеялись и забыли, мало ли чокнутых, но в перестройку возникли сомнения. Японцы-то действительно самолет за ним присылали. Хотели увезти в Маньчжурию, но обознались. Схватили не того. Мне один бывший народоармеец рассказывал, он сам труп видел. Говорит, мужик из той же деревни, но другой. Или самураи ошиблись, или твой Пуцято кого-то им вместо себя подсунул. Посулил ему с три короба, тот и соблазнился. Тоже, наверное, из беженцев, бедолага. Чего ему терять? Хуже не будет. Их тут после революции много было. Кто побогаче в Китай ушли, а публика попроще осела здесь. Староверы их к себе не очень-то принимали, большинство по заимкам жили, по шерстомойкам, сторожами у китайцев. У них главная задача была – первый шухер пересидеть. Кого сразу не постреляли, оставили в покое, только паспортов даже после войны не выдали. В Улан-Батор ездить запрещалось, а так монголы их не обижали. Жили себе помаленьку, огородничали, рыбку ловили, кто и с ружьишком похаживал. Оружие им не позволено было иметь, но смотрели сквозь пальцы. Все люди понимали, что жить-то надо. Теперь никого нет. Старики поумирали, дети разъехались кто куда.

– Когда ты его видел? – спросил Шубин.

– В семидесятом году.

– И больше не встречались?

– Не пришлось. В следующий раз попал сюда через два года, его уже не застал. У нас тогда с Китаем, сам знаешь, какие отношения были. Думали, вот-вот война. Монголы подсуетились и решили под это дело выселить всех китайцев как потенциальных шпионов. Они их не любят. Со всеми не получилось, страна большая, но какую-то часть запихали в грузовики и отправили на историческую родину. Кроме шпионажа подвели еще идейную базу типа того, что они брезгуют честным трудом на благо народа и занимаются спекуляцией. А цесаревич этот кого-то у себя в избе спрятал. Их нашли, он пошел к аймачному секретарю, начал выступать. Нехорошо, мол, люди не виноваты, что Брежнев с Мао Цзэдуном разбираются, чей коммунизм лучше. А сам – никто, беспаспортный! Его загребли и увезли в Улан-Батор. Говорят, умер в тюрьме.

Стояли на берегу. Черная река текла бесшумно, хотя течение было довольно быстрое. Над холмами показались первые звезды, вечные, как война журавлей и карликов. Они потому и воевали между собой всегда, что побеждали по очереди.

Жена встретила Шубина с каменным лицом, но смягчилась, когда он представил ей гостя и поведал об их знакомстве. Потрясенная этой встречей, а еще сильнее – тем, как близко повеяло дыханием судьбы, жена простила ему, что он полдня где-то шлялся, а она места себе не находила. Сгоряча ее хватило даже на то, чтобы самой пойти в столовую договориваться насчет ужина.

Баатар сидел в юрте. Пока Шубин переодевал отсыревшие носки, он поговорил с Жоховым по-монгольски, определил в нем делового человека и решил ознакомить его со своим бизнес-проектом по импорту красной икры. Из машины была принесена заветная карта с условными значками на месте дальневосточных рыбзаводов. Вернувшись, жена обнаружила их сидящими рядышком на кровати. Оба склонились над картой, Жохов тыкал в нее пальцем, объясняя, где, по его мнению, выгоднее всего брать этот продукт с учетом последующей доставки в Монголию. Баатар вдумчиво кивал и высказывался в том плане, что возит сюда туристов исключительно с целью сколотить начальный капитал для реализации своей идеи.

– Хочу работать с русскими или с немцами, – говорил он. – Наши – все жулики.

Жена вполголоса сказала Шубину:

– Я читала у одного французского писателя, не помню фамилию, как он беседовал со старым сельским кюре и сказал ему: «Вы всю жизнь исповедуете своих прихожан, вы знаете о них все. Можете ли вы какой-нибудь одной фразой выразить ваше понимание человеческой природы?» Кюре ответил, что да, может.