Смерть приятелям, или Запоздалая расплата - Игорь Владимирович Москвин
3
— Да что вы говорите? — всплеснул руками аукционер, по совместительству и казначей Тимофей Петрович Лыхтин, петербургский купец в третьем поколении. Выглядел он, как изображают людей его сословия в пьесах известного литератора Александра Островского. Старого покроя кафтан с поддёвкой, шёлковая рубаха красного цвета, борода лопатой с прожилками седых волос, пробор посредине головы и сальные волосы, то ли намазанные чем-то, то ли давно не мытые. Мужчина покачал головой. — Никогда бы не подумал, что с Николаем Ивановичем случится такое несчастье. Какая жалость! Боже мой, что же творится в нашей жизни!.. — Купца было не остановить, видно сразу, что словоохоч.
— Тимофей Петрович, — оборвал сетования казначея полицейский чиновник, — вы же знали Николая Ивановича?
— А как же? Мы с ним столько лет бок о бок…
— Что вы о нём можете показать?
Слово «показать» ввело купца Лыхтина в состояние оцепенения: он побледнел, выпучил глаза, словно его кто невидимый начал душить, задышал тяжело и с присвистом.
— Я — о Николае Иваныче?.. — запинаясь, произнёс казначей.
— Да, вы о нём.
— Что ж я могу показать, ежели знакомства мы с ним не водили. Здравствуй да прощай, вот и весь сказ.
— Ой ли? — недоверчиво спросил Власков. — Столько лет бок о бок трудились — и сказать нечего? — Он так посмотрел на Лыхтина, что тот отступил на шаг назад.
— Господин… полицейский…
— Николай Семёнович, — щёлочки глаз смотрели на купца в упор.
— Николай Семёнович, почём я могу знать, как там жил господин Власов…
— Я не о том спрашиваю. Вы сидели за соседними столами, о чём-то беседовали, кроме темы аукционной. О чём? Говорил ли Николай Иванович о друзьях, родственниках или иных людях? Может быть, рассказывал о делах своих или о врагах? Вы же наверняка вели беседы? — то ли вопрос, то ли утверждение.
Лыхтин кивнул головой.
— О чём-то говорили… о врагах? Нет, о них, если бы Николай Иваныч и имел их, то ни в жисть о них не рассказал. Не из того теста он… был, чтобы стороннему что-то рассказывать. Как и все мы, в деньгах он нуждался. Всегда хочется иметь больше, чем имеешь. Это ж в натуре каждого из нас. Вы бы тоже хотели…
— Тимофей Петрович, — перебил купца Власков, — разговор нынче не обо мне, а о господине Власове, которого, между прочим, зверски убили, и причина такого кровавого преступления пока не установлена. А если оно связано со службой в аукционной камере, тогда, может быть, и вы можете оказаться следующим. — При этих словах по лицу Лыхтина пробежала тень неподдельного испуга. — Так что давайте начистоту, без лишних экивоков — «не знал», «не слышал», «не участвовал»…
— Да что я, господин Власков? Я рад бы что поведать, да не знаю, о чём. Мы с Николаем Иванычем не приятельствовали. Он, хотя и служил при нашей камере, но близко к себе не допускал. Он же дворянских кровей, а мы кто? Лаптем щи до сих пор хлебаем, — со внезапной злостью сказал купец, — свысока он на нас смотрел. Словно вши мы для него были, а не человеки. Мы иной раз и за бутылочкой посидеть любим, да и в баньку сходить попариться. А он — ни-ни. Ему ж шампанского с этими клятыми, как же их, во! — устрицами подавай, — обрадовался чему-то Тимофей Петрович. Потом махнул рукой. — Простите, господин Власков, но с гнильцой человечек был. Лучше у Ольги Николаевны поинтересуйтесь. Может быть, она вам о нём поведает, — с хитринкой во взгляде произнёс Лыхтин, даже один глаз прищурил.
— Что она может рассказать? — недоумевающе спросил Власков.
— А вот вы у неё и поинтересуйтесь.
— Стало быть, ничего добавить не можете?
Купец пожал плечами.
4
На Караванной, где, согласно данным справочника «Весь Петербург», расположилось Военно-медицинское управление, Лунащука провели в архив. Именно там находилась небольшая комната, которую назвать кабинетом не поворачивался язык. Маленькая, квадратная, в три сажени площадью и маленьким окном под потолком, она больше напоминала тюремную камеру. Но вместо койки с тонким матрацем здесь стоял дубовый стол, в углу — железный, в рост человека сейф с железной ручкой. В противоположенном углу на стене расположились три крючка, на одном из них висело пальто.
Коллежский советник Варламеев выглядел на первый взгляд моложаво. В восемь вершков ростом, подтянутый, стройный, словно всю жизнь провёл на плацу. Короткие волосы также молодили его, но, присмотревшись, можно было отметить сеть тонких морщин вокруг глаз и рта, поблекшие, словно выцветшие, радужки. Ухоженный — но в то же время было в нём нечто неряшливое.
Александр Андреевич, не поднимаясь со стула, посмотрел на вошедшего чиновника для поручений как на очередного просителя. Прищурил глаза, прикидывая, кто и от кого мог к нему пожаловать.
— Разрешите? — Михаил Александрович не то чтобы робел, но не терпел такого взгляда и таких высокомерных, как ему показалось, людей.
— Прошу, — Варламеев продолжал сидеть, только кивнул головой на стул. — Чем обязан?
— Чиновник для поручений при начальнике сыскной полиции Николай Семёнович Власков, — отрекомендовался сыскной агент.
Архивариус вскинул в удивлении брови.
— Коллежский советник Варламеев, — потом добавил: — Александр Андреевич. Чем могу быть полезен сыскной полиции? Вроде бы у нас ничего не исчезало, — всё-таки съязвил архивариус.
— Александр Андреевич… могу я вас так называть?
— Да ради бога. Что же вас всё-таки привело в такое учреждение, как наше?
— Вам знаком господин Власов, проживающий в Гродненском переулке?
— Николай Иванович? — архивариус снова вскинул брови. — А почему вы спрашиваете?
— Судя по вашему удивлению, вы знакомы?
— Ну да. Мы с ним приятельствуем уже, по крайней мере, лет двадцать.
— Стало быть, хорошо его знаете?
— Да что, чёрт возьми, случилось? Почему вы задаёте такие вопросы? Что-то с ним стряслось?
— А что с ним могло случиться? — насторожился Лунащук.
— Ну, не знаю. Приходит чиновник для поручений из сыскной полиции и задаёт странные вопросы. Что бы вы сами подумали?
— Когда вы видели Николая Ивановича в последний раз?
— Вы скажите, в чём дело?
— Господина Власова и его служанку убили неделю тому, сейчас мы занимаемся дознанием по этому трагическому делу.
— Как убили? Не может такого быть!
— Так когда вы видели его в последний раз?
— Двадцать… — архивариус задумался, — четвёртого августа, — с уверенностью в голосе сказал Варламеев.
— Значит, двадцать четвёртого. И в котором часу?
— Вечером, а вот время… Да не следили мы за часами. Я его покинул, наверное, в полночь или чуть раньше. Засиделись мы.
— Вы
