Смерть в губернской гимназии - Игорь Евдокимов
Обходы, однако, результатов не дали – ни у одного скупщика приметного портсигара учителя Нехотейского не нашлось. Гороховский оставил каждому из них описание вещицы, и получил клятвенные заверения, что если кто-то принесет её сдавать, то квартальный тотчас об этом узнает. По поводу броши удалось выяснить только её примерную стоимость – около 200 рублей, да то, что украшение не было новым – оценщики сошлись на том, что сделана она была лет 30 назад. Облаву на Солдатской решено было назначить на понедельник.
Поэтому в воскресение, пользуясь великолепной августовской погодой, Черкасов и Руднев, как и условились, встретились на бульваре. Опорой для шахматной доски стал бортик второго этажа резной деревянной беседки, утопающей в зелени на краю крутого берега. Вид отсюда открывался роскошнейший, солнце пригревало, а речной ветерок не давал приятному теплу превратится в зной. За ходом первой партии, Константин рассказал другу обо всех событиях двух прошедших дней.
– Да, я-то думал преподаватель гимназии – безопасная профессия, – не упустил возможности пошутить Руднев. – А тут по городу ходить страшно! Куда я попал?
– По городу ходить не страшно, но гулять по Солдатской улице я бы не рекомендовал, – в тон ему ответил Черкасов. – Не имел счастья лицезреть?
– Нет, – покачал головой учитель. – Хоть и погулял я после переезда изрядно, туда как-то не заглядывал. Там действительно так опасно?
– Не сказать, что опасно, но неприятно, и лицу твоего статуса там делать нечего. Сам понимаешь, Солдатской её назвали неспроста – селятся там преимущественно отставниики да соломенные вдовы. Публика, прямо скажем, не самая смирная – врагов бить научили, а мирно жить – нет. Вот и колотят почем зря друг-дружку, и чужакам достается.
– А чужаки туда продолжают ходить?
– Продолжают. Многие солдатки идут торговать телом от нищеты, так что домов терпимости там много, как зарегистрированных, так и подпольных. Гости к ним шастают соответствующие – лишь бы подешевле. До сих пор не понимаю, как туда заносило Нехотейского – видимо, совсем поиздержался… В общем, в лучшем случае попадешь на хипесников…
– На кого? – удивленно переспросил Павел.
– Хипесников, – довольно повторил Черкасов, гордый возможностью щегольнуть профессиональным жаргоном перед другом. – Это ворюги, которые обирают клиентов проституток. Могут накачать снотворным, а могут и просто, пока жертва занята… – тут Константин смущенно покраснел. – Ну, ты понял. Иногда просто дадут по голове зазевавшемуся ротозею, или ножом ударят.
– И твой пристав считает, что именно это с Нехотейским и случилось? – задумчиво спросил Руднев.
– Да, кто-то ударил его по голове и скинул в речку.
– Но ведь когда ты говорил со слугой Нехотейского, тот показал, что его хозяин туда наведывался неоднократно? Значит, знал о репутации Солдатской, и что там нужно держать ухо востро?
– Да, но мог и случайно нарваться на каких-то особо отчаянных бандитов.
– И ты сам считаешь также? – уточнил Руднев, меланхолично забирая пешку соперника и объявляя шах.
– Богородицкий прав – у меня нет опыта, чтобы считать иначе, – покаялся Черкасов. – Но, по-моему, нужно рассматривать все возможности, пока с момента убийства прошло мало времени и есть шансы быстро задержать преступников.
– Полностью с тобой согласен. Поэтому сейчас мы с тобой доиграем партию и пойдем навестим моего уважаемого коллегу Снегирёва. Он работал с Нехотейским дольше других, не имеет никаких причин питать к нему дружеских чувств, а значит, если кто и может рассказать нам что-то интересное – то это Иван Степанович. Тем более, что партию мы уже доиграли – тебе мат! – довольно объявил Руднев.
***
Взглянув на Ивана Степановича Снегирёва, Константин понял, почему директор гимназии Керенский описал его, как очень робкого человека. Учитель был феноменально неуклюж – в свои 50 с лишним он сохранил подростковую нескладность. Казалось, все его худое тело состоит из ломаных линий, соприкасающихся друг с другом под очень странными углами. Когда Снегирёв шел или жестикулировал, он делал это скованно, словно боясь, что его острые локти или плечи заденут какую-нибудь хрупкую вещицу поблизости – и в этом случае разобьется либо вещица, либо сам Иван Степанович. Волосы его были полностью седыми, но при этом пышными и не поддающимися расческе. Глаза его чуть испуганно взирали на собеседника то поверх стеклышек пенсне, то сквозь них.
Жил Иван Степанович один, поэтому, пригласив гостей устроиться за столом в гостиной, он ринулся на кухню, готовить чай. Обстановка в его одноэтажном домишке была спартанской. Снегирёв явно стремился к образу «благородной бедности» – несмотря на явную стесненность в средствах, порядок в его жилище царил идеальный.
– Итак, господа, чем обязан вашему визиту? – уселся напротив гостей учитель.
– Иван Степанович, я думаю, вы уже знаете о кончине Нехотейского, – аккуратно начал Павел.
– Да, увы, увы, бедный Николай Михайлович, – кивнул Снегирёв.
– Мой друг, Константин Алексеевич, сейчас участвует в дознании обстоятельств гибели господина Нехотейского. Насколько я понимаю, по долгу службы вы достаточно близко общались с Николаем Михайловичем. Прошу вас, расскажите, каким он был человеком.
– Ох, ну что вы, «довольно близко» – это не про наше общение с Николаем Михайловичем, – махнул рукой Снегирёв, но от Черкасова не укрылось, как нервно забегали глаза учителя. – Все наши сношения носили исключительно профессиональный характер. Боюсь, не смогу рассказать ничего, представляющего интерес для следствия.
– Полно вам, Иван Степанович, – чуть наклонился в сторону коллеги Руднев. – Никто в гимназии не прослужил дольше вас и нашего «цербера»-Амплеевича, но он ничего полезного нам не расскажет, ибо считает, что учитель, который кричит на учеников и угрожает им всеми карами небесными – это настоящий учитель. Он и мысли не допускает, что Нехотейский был, простите мне мою откровенность, неприятным и не совсем порядочным человеком. Я доподлинно знаю, что вы с Нехотейским не сходились во взглядах. Все, что вы можете нам рассказать о нём, никаким образом Николаю Михайловичу уже не повредит, но может помочь полиции изобличить убийцу. Прошу вас, Иван Степанович.
Снегирёв ссутулился и некоторое время молчал. Константин уже хотел предложить другу уйти, но тут преподаватель, не поднимая глаз, тихим голосом произнес:
– Вы не представляете, что за человеком был Нехотейский. Он не был всего лишь неприятным и не совсем порядочным, нет. Он был страшным человеком. Злым. Я не знаю, откуда взялась эта его черта, когда она появилась. Я просто знаю, что он ненавидел весь мир. Всех и каждого. Это какая-то иррациональная ненависть. Он был мертвецом внутри, понимаете? Он ненавидел окружающих
