Алексей Ракитин - Неоконченный пасьянс
— А если спросить кассиров? — подкинул мысль Иванов. — Возможно, её кто-нибудь вспомнит?
— Думаете, она сама брала билет? — с сомнением в голосе ответил вопросом ротмистр. — Хотя, конечно, можно и кассирам показать карточку. Но честно скажу, на дежурных по перронам надежды больше. Они ведь специально людей рассматривают, запоминают багаж и лица, а кассир всё больше за деньгами следит.
Через несколько минут явились вызванные: один из них был в мундире служащего железнодорожного ведомства, двое других — в тёмно-синих жандармских кителях при оружии. Ротмистр начал с начальника артелей:
— Я попрошу вас, Антон Георгиевич, собрать в нашем дежурном помещении всех грузчиков, работавших вчера до полудня на третьем и втором перронах. Сколько вам потребуется на это времени?
— Ну-у, сейчас посадка на астраханский, — мужчина в железнодорожном мундире на секунду задумался, поглядев на большие напольные часы в углу кабинета. — Через семь минут он отходит, работники освободятся. У них будет перерыв в двадцать пять минут. Давайте, через четверть часа.
— Договорились. Через четверть часа встречаемся в дежурном помещении команды у перронов.
Железнодорожник вышел, и Давыдов обратился к жандармам:
— Вот что, братцы, прошу вас внимательно посмотреть на эту фотографическую карточку и сказать мне, не садилась ли вчера в первой половине дня эта женщина на московские или харьковский поезда. Не спешите, подумайте, как следует.
Ротмистр протянул жандармам фотопортрет Александры Васильевны Мелешевич.
— Имела ли она сопровождающих? — уточнил один из жандармов.
Вопрос был по существу, а потому Иванов решил вмешаться:
— Мы не знаем, была ли она одна или имела сопровождение. Кроме того, мы ничего не знаем о её багаже. Возможно, вы нам расскажите. Обращаю ваше внимание на то, что снимок, который вы держите в руках, довольно старый. Сейчас этой женщине сорок шесть лет. Она вполне состоятельна, одета прилично и у неё нет причин скрывать или изменять внешность. Билет у неё был в классный вагон, скорее всего, первого класса.
Жандармы внимательно выслушали Иванова и сосредоточились на фотографической карточке. Секунд десять они безмолвно её рассматривали, затем снимок был возвращён ротмистру.
— Определённо, к московским поездам эта женщина вчера в первой половине дня не проходила, — сказал один из них.
Второй тут же добавил:
— На харьковский, с отправлением в девять тридцать не садилась.
Ротмистр отпустил жандармов и, вызвав звонком помощника дежурного по команде, распорядился:
— Побудь возле телефона пока я с господином сыскным агентом пройду по вокзалу. Если меня станут разыскивать, отвечай, что я подойду через десять минут.
Однако ротмистр не сразу повёл Иванова в дежурное помещение. По пути они заглянули в кассовый зал, расположенный на входе в здание вокзала. Давыдов отомкнул своим ключом дверь, которая вела в служебный коридор, изгибавшийся буквой «Г»; по нему сыщик и ротмистр вышли к дверям кассовых помещений.
— Мы часом не нарушаем инструкций? — с тревогой в голосе спросил Иванов. — Ведь посторонним категорически запрещено входить в кассовые помещения.
— В другой ситуации я бы, разумеется, вызвал интересующих нас лиц через старшего кассира. Но сейчас его рабочий день уже окончен. Кроме того, дежурный по жандармской команде не является для кассиров посторонним лицом. И дабы совсем уж вас успокоить скажу, что в помещения касс мы заходить не будем, поговорим на пороге, — ответил ротмистр.
В кассах первого класса работали два кассира. Оба внимательно посмотрели на предъявленную им фотографию Александры Васильевны Мелешевич и не смогли вспомнить её среди тех, кто покупал сегодня у них билеты.
— В кассы второго класса пойдём? — полюбопытствовал ротмистр.
— Это лишнее. Давайте-ка, поговорим к носильщиками, да и закончим на этом, — решил Агафон Иванов. Он всё более мрачнел и почти не испытывал сомнений в том, каким именно окажется итог посещения вокзала.
Помещения жандармской команды представляли собой анфиладу комнат на первом этаже вокзала, через которые можно было попасть в кассовые залы, залы ожидания и на перрон. Если кабинет дежурного на втором этаже был украшен прекрасным паркетным полом и уставлен дорогой кожаной мебелью, то в комнатах первого этажа царила обыденная казённая обстановка, делавшая их похожими на казармы. При переходе страны на военное положение в здании Николаевского вокзала размещался настоящий жандармский гарнизон со своей столовой, оружейной, жилыми комнатами, комнатами для временно задержанных. В обычное же время дежурная жандармская смена примерно соответствовала пехотному взводу.
Перед входом в помещения жандармской команды со стороны перрона уже толпились человек двадцать носильщиков и подносчиков. Первые возили багаж пассажиров на массивных железных тележках, которые были составлены тут же, подле хозяев, вторые носили его на руках. И те, и другие были облачены в форменные робы, наподобие рабочих блуз; на груди каждого висел номерной жетон. Рядом с ними находился старший вокзальных артелей, который и обеспечил явку всей этой братии к назначенному времени. Ротмистр Давыдов поднял руку, привлекая внимание собравшихся, и объявил: "Вот что, соколы мои ясноокие, сейчас вслед за мной проходим внутрь комнаты для приёма заявлений и выстраиваемся в шеренгу вдоль перил. Не галдеть, не трындеть, в пол не плевать и не сморкаться, в дверях давки не устраивать!" Ротмистр пустил Иванова вперёд, а затем прошёл и сам; за ними потянулись грузчики.
Помещение, в котором очутился Иванов, было ему хорошо знакомо — это была так называемая "комната приёма заявлений". Ровно посередине она делилась на две половины высокими, до человеческого пояса, перилами; посетители должны были находиться по одну их сторону, а дежурный жандарм со своим письменным столом — по другую. В момент появления ротмистра Давыдова с грузчиками, дежурный фельдфебель что-то выяснял у женщины с маленьким ребёнком, которого она усадила на перила. По команде Давыдова фельдфебель вывел дамочку из комнаты, и носильщики выстроились вдоль перил.
Ротмистр прошёл вдоль строя, пошевелил носом, словно принюхиваясь, и пошутил:
— Кто выпил — пусть дышит в себя.
Встав перед строем, ротмистр оглядел "яснооких соколов" и внушительно произнёс:
— Сейчас к вам обратится господин в штатском налево от меня. Выслушайте его внимательно, отнеситесь к сказанному серьёзно. Ваше содействие требуется по делу весьма важному. Прошу…
Он кинул Агафону, и сыскной агент, также встав перед строем, заговорил:
— Вам будет предъявлена фотографическая карточка женщины, которая, возможно, сегодня в первой половине дня садилась в поезд от второго или третьего перронов. Неизвестно как она была одета. Также мы ничего не знаем о том, сопровождал ли её кто-либо. Карточка старая, сделанная лет десять назад, сейчас этой женщине сорок шесть лет. Посмотрите внимательно, ничего друг другу не говорите. Если кто-то её узнает, пусть, молча, сделает шаг вперёд и ждёт, пока я с ним поговорю.
Подойдя к крайнему носильщику, Иванов вручил ему фотопортрет Барклай:
— Посмотри, братец, и передай дальше.
В полной тишине карточка пошла по рукам. Иванов дождался, пока все носильщики посмотрят снимок, принял его из рук последнего и произнёс:
— Кто видел эту женщину сегодня в первой половине дня, пусть сделает шаг вперёд.
Шеренга носильщиков стояла не шелохнувшись. Сыщик некоторое время подождал, рассчитывая на то, что кто-то опомнится и шагнёт из строя, но этого не случилось. Ротмистр, поблагодарив носильщиков за службу, отпустил их.
— Ну что, господин Иванов, не получилось у вас отыскать след дамочки… — полувопросительно-полуутвердительно проговорил ротмистр, когда вышел на перрон вместе с сыщиком.
— В данном случае, трудно сказать какой результат был бы положителен, — задумчиво ответил Иванов. — Хотя для самой госпожи Мелешевич лучше всё же было бы уехать из города. Спасибо, ротмистр, за содействие, с вами легко работать.
— Ну что вы! — отмахнулся Давыдов. — Каждый из нас просто делает то, что должен.
— Мне бы, Андрей Палыч, телеграмму дать становому в Боровичах. Отведёте меня к вашему телеграфисту?
— Да пожалуйста! Это без проблем.
Железные дороги Российской Империи имели собственные телеграфные сети, независимые от Департамента почт и телеграфов. Предназначались они для передачи служебных сообщений, но ведь и Агафон Иванов собирался передать вовсе не любовную весточку. Он выполнял распоряжение начальника Управления Сыскной полиции, хотя теперь, после разговоров с вокзальными работниками, Иванов был уверен, в полной бесполезности посылаемой телеграммы. Он почти не сомневался в том, что ни в какие Боровичи Александра Васильевна Барклай с Николаевского вокзала не выезжала и Петербурга утром двадцать четвёртого апреля вообще не покидала.
