Алексей Ракитин - Неоконченный пасьянс
То ли дело — работа прокурорского следователя — сиди себе, бумажки перекладывай. Выписывай отношения, ордера, постановления и выписки из дел. Командуй сыскарями, рапортуй начальству. Вшивай бумажки в дело. Пересчитывай их, описывай и опечатывай. Проводи допросы и тоже вшивай их в дело. С ума можно сойти от такой рутины. Никто с ножом не бросится, даже горло никто перегрызать не станет. Тоска! Подозреваемого сыскари на аркане притащат, причём, нередко уже во всём сознавшегося. Разве ж это розыск?
Примерно так размышлял Агафон Иванов, подъезжая на извозчике к Николаевскому вокзалу. Часы на башенке показывали уже чуть более семи часов пополудни. Главный вокзал столицы, обеспечивавший её связь с Москвой и центральными губерниями, жил в этот вечерний час своей обычной жизнью: доносились гудки паровозов, сновали озабоченные пассажиры, вдоль фронтона, выходившего на Знаменскую площадь, фалангой стояли извозчики. Иванов первым делом направился к дежурному офицеру жандармской команды при вокзале. На всех вокзалах Российской империи, а также в полосе отчуждения железных дорог поддержание порядка было возложено на особые жандармские команды, никак не подчинявшиеся местному полицейскому руководству. Поэтому сыскные агенты были просто обречены на то, чтобы поддерживать с ними самые добрые отношения.
Молодой стройный ротмистр, сидя за большим столом в кабинете дежурного, соседствовавшим с приёмной начальника вокзала и кабинетом командира жандармской команды, был занят делом, требовавшим максимального сосредоточения внимания, а именно — очинял карандаши, которые по мере готовности опускал в гранёную яхонтовую карандашницу перед собой.
— Добрый вечер, господин ротмистр, — поприветствовал дежурного Агафон. — Давненько не встречались, Андрей Павлович!
— Да уж, давно, — с улыбкой отозвался ротмистр. — Почитай, неделю у нас не были, господин Иванов.
Были они старыми знакомцами, и по роду служебных обязанностей видеться им доводилось довольно часто. Между жандармом и сыщиком давно установились добродушно-ироничные отношения, потому как Агафон по простоте своего происхождения принимал на себя роль сермяжного, неунывающего коллеги, а ротмистр Давыдов, сын артиллерийского полковника, только начинал свою карьеру в Корпусе жандармов и никаких оснований кичиться своей службой не имел. Был он куда моложе Иванова, но молодости и неопытности своей не стеснялся, с простоватым на вид Ивановым не чинился и не важничал.
— Я, видите ли, решил ввечеру немного поработать, карандашики очинить, — сказал ротмистр, отодвигая в сторону ножичек и лист с горкою стружки.
— Хорошее дело, Андрей Павлович, — согласился Иванов. — Не всё же в оловянных солдатиков играть, правда? Надоть и карандаши поточить.
Между полицейскими и жандармами традиционно существовали холодные, если не сказать натянутые отношения. Хотя обе структуры входили в состав Министерства внутренних дел, жандармерия внутри него была обособлена в виде Корпуса жандармов, подчинённого напрямую министру, который традиционно носил звание шефа Корпуса. Поскольку офицеры Корпуса набирались из числа молодых выпускников военных училищ, полицейские почитали жандармов военнослужащими, именовали их «сапогами», и посмеивались над строевой и стрелковой подготовкой жандармских команд, полностью заимствованной из армии. Жандармы в свою очередь считали полицию "штатской организацией", называли за глаза её сотрудников "шпаками в кителях", и относились к ним как к сплошь лентяям и выпивохам. Ведомственную ревность особо питало то обстоятельство, что политический сыск в Империи, а также контрразведка были отнесены к ведению Корпуса жандармов; данное обстоятельство свидетельствовало о Монаршем доверии этой организации и чрезвычайно уязвляло самолюбие полицейских всех рангов.
— Ну, уж нет, по оловянным солдатикам у нас есть другие мастера, я всё больше по каруселям. — Давыдов искоса посмотрел на ощетинившуюся карандашницу; торчавшие вверх наточенные грифеля напоминали то ли пики, то ли частокол. — Ну-с, и что же привело Вас к нам на сей раз, господин сыскной агент?
— Надо выяснить, не выезжала ли сегодня в первой половине дня в направлении Боровичей Новгородской губернии некая Александра Васильевна Мелешевич, она же Барклай. Вдова статского советника, дама сорока шести лет. Вот её фотографическая карточка.
Агафон протянул ротмистру портрет в деревянной рамочке, снятый со стены в кабинете Александры Васильевны. Портрету этому было около десяти лет, и на нём Александра Васильевна выглядела молодой привлекательной дамой с маленьким букетиком незабудок в пышных волосах. Большие глаза с поволокой, красиво очерченные губы, изящные ухоженные руки придавали ей вид уверенной в себе светской дамы. Вероятно, ей и самой нравился этот портрет, раз она поместила его на стене в собственном кабинете. Ротмистр вгляделся в фотографию, пытаясь по облику определить, что за личность перед ним, чем бы она могла дышать, и почему этой миловидной дамой заинтересовалась Сыскная полиция.
Между тем Иванов, опережая неизбежные вопросы жандарма, продолжил:
— Она разыскивается как свидетель. В её петербургской квартире найдена убитой горничная. Хозяйка вроде бы собиралась ехать в новгородское имение. Выехала, видимо, сегодня поутру.
Ротмистр выслушал Иванова с большим вниманием, не отрывая глаз от лица на портрете. Железнодорожные жандармы хоть и несли охранную и караульную службу, всё же не были военнослужащими в чистом, так сказать, виде. Повседневное общение с большим числом постоянно меняющихся людей, а также необходимость держать в памяти значительное количество чисел и имён, вырабатывали у них прекрасную зрительную и числовую память. Подобно настоящим полицейским жандармы учились составлению словесного портрета. Большим достоинством железнодорожных жандармов была жёсткая дисциплина, заведённая в их рядах; полицейские сколь угодно много могли смеяться над солдафонством своих друзей-врагов, но если жандарм выходил на службу, можно было быть уверенным, что он отработает её как надо. Поэтому Иванов немалые надежды возлагал на то, что жандармы Николаевского вокзала сумеют опознать госпожу Барклай.
— Так. Ну, я-то её однозначно не видел, — сказал Давыдов, отложив портрет в сторону. — Но сейчас мы вам, господин сыскной агент, всё организуем.
Ротмистр спрятал в стол неочинённые карандаши, аккуратно свернул листок с мусором и бросил его в корзину для бумаг. Стол приобрёл теперь нормальный рабочий вид. Удовлетворённый результатом Давыдов нажал кнопку электрического звонка где-то под столешницей. Через десяток секунд в кабинет явился младший жандармский чин, немо встал по стойке "смирно".
— Вот что, Фёдор. Позови ко мне дежурных по второму и третьему перронам и старшего вокзальных артелей, — распорядился Давыдов и, повернувшись к Иванову, пояснил. — Они у нас сутками работают. Дежурный обязан выходить на перрон к подаче каждого поезда и наблюдать за посадкой пассажиров. Теоретически он должен видеть всех, прошедших через его перрон к составу.
Ротмистр вышел из-за стола и подошёл к огромной карте железных дорог Российской империи, занимавшей всю стену.
— Я полагаю, что вашей дамочке подходят следующие поезда… — ротмистр задумался на секунду. — Московский в восемь с четвертью, харьковский скорый, отходящий в половине десятого… только надо уточнить, делает ли он остановку в Угловке, я того не знаю… ну и, что там ещё? опять же московский, отходящий в одиннадцать десять. И это, пожалуй, всё. Московские отходили от второго перрона, а харьковский — от третьего.
— А если спросить кассиров? — подкинул мысль Иванов. — Возможно, её кто-нибудь вспомнит?
— Думаете, она сама брала билет? — с сомнением в голосе ответил вопросом ротмистр. — Хотя, конечно, можно и кассирам показать карточку. Но честно скажу, на дежурных по перронам надежды больше. Они ведь специально людей рассматривают, запоминают багаж и лица, а кассир всё больше за деньгами следит.
Через несколько минут явились вызванные: один из них был в мундире служащего железнодорожного ведомства, двое других — в тёмно-синих жандармских кителях при оружии. Ротмистр начал с начальника артелей:
— Я попрошу вас, Антон Георгиевич, собрать в нашем дежурном помещении всех грузчиков, работавших вчера до полудня на третьем и втором перронах. Сколько вам потребуется на это времени?
— Ну-у, сейчас посадка на астраханский, — мужчина в железнодорожном мундире на секунду задумался, поглядев на большие напольные часы в углу кабинета. — Через семь минут он отходит, работники освободятся. У них будет перерыв в двадцать пять минут. Давайте, через четверть часа.
— Договорились. Через четверть часа встречаемся в дежурном помещении команды у перронов.
