Николай Анисин - Кремлевский заговор от Хрущева до Путина
На задворках площади — рядом с палатками невооруженных защитников парламента — горели костры. У крайнего из них со стороны Горбатого моста я узрел знакомые лица — поэта Лещенко и коммерсанта Потемкина. Они сидели на бревнышках еще с тремя какими-то мужиками. По кругу их компании ходил раздвижной пластмассовый стаканчик. Обернувшись на мои шаги, Потемкин показал мне на свободное место напротив:
— Давай к нам. Мы не бражничаем — поминаем товарищей. Ты из Останкино?
— Да.
— Сколько там наших полегло?
— Машин "Скорой помощи" видел десятки — значит убитых и раненых больше сотни.
Я опустился на край бревнышка. Потемкин вынул из пакета у его ног вторую бутылку водки, отвинтил крышку, наполнил стаканчик и протянул мне:
— Выпей за убиенных, с которыми мы могли победить. "Наши павшие нас не оставят в беде, наши мертвые, как часовые…". Если поэт Высоцкий прав, то мы милостью сегодня вознесенных на небеса — завтра выживем.
Опустошенный стаканчик я передал Потемкину. Он влил в него водки. Стаканчик опять пошел по кругу. Лещенко, член Союза писателей СССР и бомж Российской Федерации, возвратив Потемкину опорожненную посудинку, потряс перед ним железной трубой:
— Думаешь, Серега, врукопашную нам идти вот-вот — этой ночью?
— Рукопашных, Володя, — Потемкин отвел трубу Лещенко влево, — здесь вообще не будет. Именно поэтому я распустил по домам моих друзей-десантников. На рассвете над Домом Советов закурлычат самолеты-штурмовики с вертолетами и начнут крушить этаж за этажом. Крушить до тех пор, пока все оттуда не выйдут с поднятыми вверх руками. Этот ход при военном положении — самый надежный. И именно его Ельцин предпочтет. Вот увидишь. Ельцин не так глуп, как Руцкой, который победоносную толпу угнал из центра столицы на окраину и подставил под пули…
У Лещенко отвисла губа. Он дернул Потемкина за лацкан его коричневой куртки:
— Серега, чо чушь накаркиваешь? Если ты предвидишь разгром, то почему тут остаешься?
— Дорогой поэт, тебе штатскому, трудно понять меня, военного. — Потемкин приподнял полу куртки и показал Лещенко блеснувший в свете костра металл. — На моем правом плече — автомат Калашникова укороченный. Он мне не даден. Я сам захватил его в бою. А расстаться с ним просто так не могу. Если я, офицер, брошу оружие до исхода боя, мне всю жизнь будет стыдно.
В пакете у ног Потемкина была еще одна не приконченная бутылка. После третьего стаканчика водки на голодный желудок меня сморило. Глаза слипались, и я, сказав Потемкину и Лещенко: "До встречи на рассвете", — двинулся через площадь к двадцатому подъезду дворца.
С момента выхода антиконституционного указа Ельцина и до блокады парламента я шесть ночей коротал в Доме Советов. Удавалось мне там и поспать — в кабинете на шестом этаже, который оставили подчинившиеся ельцинскому указу депутаты-демократы. В сей кабинет от костра я и направился.
В холле двадцатого подъезда ходили, стояли, сидели вооруженные бойцы. Они же с автоматами — на постах на лестничных площадках. Защитники парламента ожидали штурм и готовились его отражать.
Кабинет депутатской фракции "Смена" — "Новая политика" на шестом этаже был никем не занят. Я составил в ряд четыре мягких стула: вот тебе — кровать, вот — подушка из подшивки газет. Пора: чуть-чуть бай-бай.
Разбудили меня какие-то хлопки. Уже светало. Я вскочил и выглянул в окно. Мимо подъездов парламентского дворца со стороны мэрии бежал мужик в камуфляже и палил в воздух из пистолета: тревога! Минута — и на площадь ворвался бронетранспортер. Он с ходу открыл огонь из пулемета по людям у костров и палаток. Потом остановился, и его пулемет прицельно бил и бил по рассыпающимся живым мишеням. Одни мишени валились и замирали, другие — упав, ползли прочь в направлении стадиона "Красная Пресня".
Забрызгав площадь кровью, бронетранспортер развернулся. Обратно поехал. Дернулся. Заглох его двигатель, мне показалось. А из-за изорванной пулями палатки поднялась коричневая кожаная куртка с автоматом в правой руке — Сергей Потемкин. Он бегом рванул к костру, где лежали три тела. Всех ощупал и одно тело с признаками жизни, видимо, взвалил себе на плечи и понес к Дому Советов. За Потемкиным к лежащим у костров стали подходить остальные спасшиеся от пуль.
Потемкин с раненым был уже в метрах двадцати от двадцатого подъезда. Оттуда им навстречу вышли вооруженные охранники Дома Советов, и тут бронетранспортер тронулся — но не вперед к мэрии, а налево по кругу, и его пулемет полыхнул по Потемкину и раненому на его спине. Они рухнули. Стрельбу по вновь замелькавшим у костров людям бронетранспортер не возобновил — довершил разворот на 360 градусов и убрался с площади.
Я, надев плащ, рванул с шестого этажа вниз — к холлу двадцатого подъезда. Узнать — что там творится и жив ли Потемкин. Но на лестничной площадке этажа третьего мне путь преградил пост автоматчиков со значками Союза офицеров:
— Куда прешь? Катавасия началась. Всем без оружия забиться в нору — в зал Совета национальностей.
Меня понесло вверх — к переходу в коридор противоположной стороны Дома Советов. Понесло выяснить: что происходит у его парадного входа — на набережной Москвы-реки?
Так у хилой баррикады — с полсотни людей. Поэт Лещенко с железной трубой в руке — в их числе. С Нового Арбата мчат три бронетранспортера. Они разметают баррикаду, выезжают на набережную и становятся мордами вперед к дворцу парламента.
К бронетранспортерам стекаются разбежавшиеся от баррикады. Они, мелькнуло в моей голове, сейчас завяжут диалог с экипажами боевых машин. Ан нет. Бронетранспортеры заговорили пулеметами — открыли пальбу по окнам Дома Советов. Огонь велся не на поражение кого-то, а чисто по всем окнам подряд. Бах-бах-бах, ту-ту-ту: пулеметы бронетранспортеров изничтожали и изничтожали зачем-то стекла напротив них.
Потом на набережной Москвы-реки появились танки. Гул их пушек перекрыл стрекотание пулеметов БТРов. Пушки танков лупили не по конкретным целям — они просто снарядами корежили стены Дома Советов.
Ошибся малость в прогнозе мой друг Серега Потемкин, себе я заметил: не бомбами и ракетами авиации решил Ельцин сносить этажи парламентского дворца.
Пальба из танковых пушек не утихала. Штурмующих же дворец подразделений не появлялось. Прав, оказывается, был Потемкин, признал я: пусть и не с воздуха, а с земли шквалом металла заставит Ельцин всех выйти из Дома Советов с поднятыми вверх руками.
От очередного разрыва снаряда из танков на мой плащ посыпались крошки штукатурки с потолка. Испуг меня не хватил. Но шастать по расстреливаемым этажам не имело смысла, и я потопал в нору — самое безопасное помещение парламентского дворца — в зал заседаний Совета национальностей, отделенный от улицы двумя стенами. Там находились депутаты, журналисты и их все дни блокады обслуживавшие поварихи с буфетчицами. Вдоль входа в зал ходил вперед-назад бледный, как мел, председатель Верховного Совета Руслан Хасбулатов — с трубкой во рту и тремя телохранителями.
Паники в зале не было. Но слышались разговоры: сюда ворвется под пальбу из танков пьяный ОМОН и всех перебьет.
Я сел в свободное в зале кресло рядом с корреспонденткой "Советской России" Надей Гарифулиной и неожиданно уснул. Стены дворца все содрогались и содрогались от танковых снарядов, а я все спал и спал.
Канонада под вечер еще гремела. Мне, отменно выспавшемуся, внутренний голос вдруг повелел побрести к парадному входу в Дом Советов — к сотне охранявших его автоматчиков. В сей момент в двери парадного подъезда ступил худощавый гражданин — в пиджаке, в рубашке без галстука и с поднятыми вверх руками.
— Руки-то опусти, — ему приказал дюжий командир автоматчиков. — Мы по безоружным не стреляем.
Гражданин в пиджаке представлял самых грозных носителей военной формы — бойцов лучшего в мире спецназа — группы "Альфа". Его повели наверх — на переговоры к Руцкому, видимо. Когда я вернулся обратно в зал Совета национальностей, там объявили: достигнута договоренность — ни нападать, ни обороняться. Защитники парламента добровольно расстаются с оружием, группа "Альфа" без боя входит в Дом Советов, забирает в полон Руцкого, Хасбулатова, Ачалова, Макашова, а остальных выпроваживает на любую из четырех сторон света.
Они, бойцы "Альфы", как на подбор рослые, в шлемах, похожих на скафандры космонавтов, паники в зале Совета национальностей своими автоматами не посеяли. Их распоряжению — выйти по одному в коридор — все спокойно подчинились. У дверей из коридора в холл два бойца у каждого выходящего изымали документ, удостоверяющий личность, и кого-то направляли к парадному подъезду, кого-то — к подъездам служебным.
Я сдал не паспорт, а корочки журналиста. Мне указали на лестницу, которая вела к двадцатому служебному подъезду. По его вестибюлю плыл пороховой дым. На полу — битое стекло. Под стекляшками там и тут темнела кровь.
