Пленники Сабуровой дачи - Ирина Сергеевна Потанина
— Умора! — звонко засмеялась Тося, хотя из глаз ее катились слезы. — Вы попрятались, как зайцы! Боитесь? Бойтесь! Будет вам урок, как Тосю обижать! Тося вам не дурочка какая-то!
Воспользовавшись тем, что его не видно, Коля стал подавать Морскому какие-то знаки. Тот отвечал, мол, да, согласен, так и будет.
— Что это значит? — еле слышно уточнила ничего не понимающая Света.
— Мы тянем время. Скоро явится патруль, — ответил муж.
— О! В том, что мы имеем дело с мудрым противником, мы убедились, едва поняли, что все это время шли по ложному следу, разыскивая красноармейца, — голосил тем временем Морской. — Вы лихо обхитрили нас тогда.
— Было дело! — сквозь слезы улыбнулась Тося. — Я и дальше была ничего. Дородный наш, думаете, сам впал в кризис? Я всего лишь подкрутила напор капельницы и нашептала про то, как Света виновата в его слепоте. И винтовку Ваську я удачно подбросила. Думала, вы его с ней поймаете и отпустите мне Грайворонского. Единственный, кого было жалко. Он мне был послан как знак, понимаете? Сама я за шкатулкой идти не могла: думала, вы следите за мной, подозреваете, — она громко шмыгнула носом. — Не знала, что вы настолько дурочкой меня считаете, что даже и не допускаете, что я все знаю. И тут товарищ Грайворонский как заговорит: жить не могу, как клад хочу найти! Ну не судьба ли? Бог есть, Бог есть… — тут Тося вспомнила, чем все это закончилось, и помрачнела: — Но вы вечно все портите! Сюда вас кто позвал? Это было наше со Светой личное дело! Она бы отдала шкатулку, я ушла бы… Вы все испортили! Теперь ей, — Тося перешла на жалобный писк, — придется погибнуть вместе с вами. Я не хотела! Я ни при чем, вы сами виноваты-ы-ы!..
— Ну отчего же сразу погибнуть? — снова вступил Морской. — Надеюсь, мы договоримся полюбовно. Скажите мне… — и осекся, потому что говорить что-то дальше было бессмысленно. Тося резко изогнулась и с нечеловеческим визгом швырнула в центр комнаты что-то, похожее на крупную картошку.
— Граната! — закричал Горленко, заталкивая стул с женой еще глубже в дыру.
Словно в замедленном кино, Света увидела через плечо Коли, как неуклюжий Опанас вскакивает на ноги, с явным сожалением кидает на «картошку» свое любимое пальто, потом беспомощно озирается, оценивая обстановку, и, за миг до гулкого взрыва и грохота обсыпающихся всюду кирпичей, бросается всем телом на гранату…
Глава 18
Дорога в жизнь
Спустя три дня пациенты, готовые к выписке, собрались у главного корпуса. Отпускали из больницы одновременно и Ларочку, и папу Морского, валявшегося в больнице, как сам он говорил, «для очистки совести врачей», и Колю со Светой, которые от взрыва пострадали меньше всех, но все равно находились под наблюдением докторов и только сейчас получили официальное право покидать территорию Сабурки. Тот факт, что никого из них не отпустили вчера на похороны Опанаса Владимировича, все еще вызывал бурю возмущения.
— Ясное дело почему, — зло объяснял Коля Морскому, — Чтобы по-тихому, без разглашения нарушения правил задержания. Я Глебу говорю: «Я нарушил, я готов ответить», а он свое: «Ты, Горленко, лучше не вмешивайся. Я и так без Опанаса как без рук. Хочешь, чтобы и тебя еще в участке не было? Ушлют в наказание куда подальше, я совсем без спецов останусь. Посидите эти дни тихо, очень прошу! Да вот хотя бы в память об Опанасе. Сам знаешь, он нашему делу всей душой желал сил и процветания».
— Тебе хоть объясняли что-то, — вздохнул Морской. — А я вообще о похоронах только вчера вечером узнал, когда Двойра навестить зашла. Она везде успела. Пришла чернее тучи. Говорит, мать и сестра Опанаса так рыдали, что она сама чуть с ума не сошла. «Кормилец наш! Не уходи!» — кричали. А он ведь, помнишь, — Морской сдавленно хмыкнул, — вечно говорил, будто это они его и кормят…
— И лелеют, — подхватил Коля. И явно, чтобы не показать виду, что раскис, обернулся к Ларисе: — Когда машина приедет-то? Вы на сколько договаривались?
Лариса неопределенно пожала плечами. Утро — понятие растяжимое. Делать нечего, приходится просто ждать. Впрочем, это Ларисе делать нечего, а Света, которая как раз сейчас начинала свой глобальный переезд, наверняка нашла бы чем заняться. Коля задумал срочно привести в порядок довоенное жилье и переселить туда семью, потому у Светы образовалась масса хлопот. Но уезжать, конечно, было надо. Во-первых, чтобы отдалиться от трагических воспоминаний, во-вторых, Света восстановилась в должности в библиотеке Короленко, и занимать больничный флигель больше права не имела.
Про флигель Ларочка узнала только что, буквально по крупицам вытягивая информацию из грустной Светы.
— Это здорово, что вы переезжаете! — горячо говорила она. Ей очень хотелось растормошить печальную подругу. — Вам и троим-то во флигеле было тесно, а с Колей и подавно. К тому же, я помню, как Коля работает! Всюду бумажки с записями, доска со списком подозреваемых у кровати… Раз его окончательно возвращают в милицию, потребуется куча личного пространства…
Вывод о Колином трудоустройстве Лариса сделала сама. Она слышала, как хромой начальник, сразу после недавнего счастливого освобождения пострадавших из-под обломков бункера, похвалил Колю и твердо заявил, что теперь-то уже точно добьется для Горленко всех полагающихся сотруднику регалий. «Хорошая работа! — сказал тогда он. — Преступник нейтрализован, заложница почти в порядке». А Коля в ответ тихо прошептал: «Что ж тут хорошего? Сам спасся, а товарища не уберег. Нет больше Опанаса, Глеб Викторович. Он ради нас накрыл собой…»
Чтобы не присоединяться к общему трагическому настрою, Лариса приказала себе переключиться. Например, вернуться к утешению подруги.
— Света! Ну, Светочка, — начала она, — не грусти! Все это, конечно, было ужасно. И Опанаса Владимировича вашего жалко до слез. Но жизнь продолжается! Все будет хорошо!
— Я знаю, — Света вымученно улыбнулась и даже обняла Ларису. — Как минимум, я рада, что ты наконец сняла свою косынку.
Лариса почувствовала, что краснеет, но скрывать что-то не хотелось.
