Маргарет Дуди - Афинский яд

— Нам это известно.

— Да. Так вот, Критона он тоже донимал. Бедняга никак не мог отделаться от Эргокла, который твердил, что Ортобул — его должник. Критон мечтал о лошадях и колеснице, но оказалось, богатство Ортобула до поры, до времени нельзя использовать, а тут еще Эргокл со своими нелепыми претензиями.

— Вот почему он решил, что деньги Филина — лучше, чем ничего, — сказал я. — И стал продавать ему рабов покойного отца. А потом вдруг взял и ополчился на него.

— Критон вбил себе в голову, что Гермия — убийца, и словно помешался, — согласилась Марилла. — Ослепленный гневом, он обвинил бедняжку Гермию в любовной связи с Филином. Но именно Эргокл навел его на эту мысль. Впрочем, скоро пришлось мальчику образумиться и взять свои слова обратно. Филин был надежным другом и мог пригодиться.

— У Эргокла все-таки не вышло очернить Гермию. Но навредил он ей от души, — я с сожалением вспомнил изуродованные уши вдовы.

— Эргокл всем досаждал. Пытался добиться возмещения ущерба и от Гермии, и от Критона. Наконец, Критон послушался советов Филина (а на самом-то деле — моих) и удовлетворил его беспочвенные притязания. Но и этого оказалось мало. Я, впрочем, ничуть не удивилась. Такой уж это был человек — подлый, жестокий и упрямый, как мул.

— Истинная правда, — сказал Аристотель. — Эргокл все никак не мог успокоиться и, обуреваемый жадностью, переключился на Филина, у которого было, что отнять.

— Да, — медленно проговорила женщина. — Все так. Солнце садится. — День угасал, солнце неумолимо скатывалось к горизонту. — Можно, я зажгу лампу?

Марилла зажгла лампу, ее руки слегка дрожали. Она задумчиво посмотрела на свою ладонь.

— Я никогда не была трусихой, — сказала она. — Но как же забавно глядеть на свою руку и понимать, что скоро она будет лежать в земле, мертвая… — Женщина задрожала. — После захода солнца мне, наверное, станет холодно. — Она повернулась ко мне: — Там есть маленькая переносная жаровня и немного угля, видишь? Будь любезен, разожги огонь. Я сама плохо умею. Растопку возьмешь на кухне. Мне бы не помешало немного тепла, я обычно начинаю мерзнуть раньше всех. Возможно, потому, что на Сикилии так жарко. Огонь подсушит воздух. Здесь сыро, ведь крыша протекает.

Несколько обескураженный этой просьбой (можно подумать, я ее раб, а не афинский гражданин!), я все же повиновался, сочтя за лучшее не прерывать рассказ Мариллы.

— Ты действовала вместе с Филином, — почти утвердительно, без упрека произнес Аристотель.

— Да, не буду отрицать, — вздохнула она. — Но все придумала я, а он просто делал то, что я говорила, потому что любит меня. Я поклялась, что, когда Ортобул умрет, мы будем вместе, и ему никогда не придется делить меня с другим.

— Я думал, у Филина много возлюбленных, — перебил я. — Говорят, он был влюблен в прекрасную Фрину. И он вроде бы содержал настоящую Ликену — по крайней мере, она была его любовницей, разве нет?

Марилла рассмеялась:

— Да, это правда. Думаю, вы знаете, Филин всегда хотел, чтобы его считали любимцем женщин. Стать любовником Фрины мечтает каждый, это почетно для мужчины. Она ведь не отдастся, кому попало, просто за деньги. Да и Ликена была очень красива. Но эта комедия не продержалась на сцене и одного сезона. Фрина его бросила, Ликена заявила, что уезжает в Византию. Филин нуждался в новой женщине, и его выбор пал на меня.

— Получается, ты была орудием Филина. Тогда ты можешь рассчитывать на снисхождение закона, как рабыня, игрушка в руках хозяина…

— Я никогда не была игрушкой мужчины, — гордо ответила Марилла. — Равно как и орудием. Филин желал меня. Но я назначила высокую цену, очень высокую, — горько прибавила она. — Убийство Ортобула. А сейчас — увы! — я предаю своего бедного Филина. Впрочем, убийство задумала я. И хотели мы только одной смерти — смерти Ортобула.

Не верилось, что эти прекрасные уста могут произносить столь ужасные слова. Марилла, утомленная длинной речью, смолкла, мечтательно глядя на грязную стену.

XXIV

Эрос

Повисло долгое молчание. Никто из нас не торопился его прерывать.

Итак, это правда. Марилла призналась. Ортобула убила она.

— Раз ты созналась в преступлении, — совсем другим тоном произнес Аристотель, — кто-то из нас должен записать твои слова. Я не гражданин, так что давай ты, Стефан. Есть здесь чем писать?

Марилла кивнула:

— В корзине, на маленьком комоде. Ликена писала записки. Я тоже.

Я обнаружил стопку табличек, вполне годных к употреблению, и принес их.

— Записывай все, что говорит Марилла, только отступления пропускай, — велел Аристотель. — Пиши: «Это была моя идея. Мы хотели только одной единственной смерти — смерти Ортобула».

— Совершенно верно, — подтвердила Марилла. — Убийство Эргокла не входило в наши планы. Но, в конце концов, он стал просто невыносим.

— Я знаю, как был убит Эргокл, я нашел его тело в канаве, — сказал я, поднимая глаза от таблички. — Полагаю, сначала ты дала Эргоклу питье, которое не убило, а лишь одурманило его. Вот почему барашек, которому достались остатки, спал-спал, но все-таки снова встал на ноги. А потом твой Филин свернул коротышке шею.

— Я ни слова не скажу про Филина, — заявила Марилла. — Самого убийства я не видела. Надо было получше спрятать тело, а в канаве оно не могло не привлечь внимания!

— Но ты собиралась убить Ортобула? Прежде всего, ты заманила его сюда, верно?

— Да. Здесь, разумеется, было гораздо чище и уютней. Ликена к тому времени уже уехала. Был у нее один прислужник — юноша-вольноотпущенник, которому она поручила приглядывать за домом, но он занемог и отправился домой к матери. Несчастный болван! Что же касается соседей, те Ликену совсем не знали. Просто видели, что какая-то женщина входит и выходит из дома. Надевая черный парик, я превращалась в «Ликену» и жила чужой жизнью. А иногда просто приходила, якобы по поручению Ликены, забирать письма и всякое такое.

— Итак, ты заставила Ортобула прийти сюда.

Она снова рассмеялась, но на этот раз не звонким, а низким, горловым смехом:

— Это было нетрудно. Я, Марилла, рассказала Ортобулу, что есть, мол, одна роскошная гетера, которая спит с Филином, но сохнет по нему. И эта несчастная чернокудрая красотка не может придумать, как бы с ним познакомиться. Я сказала, что моя любовь так сильна, что я не стану ревновать и доставлю им с женщиной это удовольствие. Я умоляла его прийти ради нее. Всего один раз. Он пришел, и оказалось, что, кроме меня, в домике никого нет. Я надулась и заявила, что ради любви со мной он никогда бы не вышел из дома. Мы занялись любовью — прямо среди бела дня, — а потом Ортобула ждала небольшая трапеза.

— Отравленная?

Она кивнула:

— Это был чудесный полдник, хоть и отравленный. Я подсыпала в еду снотворное, дабы облегчить Ортобулу страдания. Но конейон, смешанный с маком, да еще после обильной трапезы — это оказалось чересчур. Потому-то его и начало рвать. Мое снадобье нужно принимать на пустой желудок, предварительно опорожнив мочевой пузырь и кишечник. Впрочем, последнее он, к счастью, сделал, прежде чем в последний раз сесть за стол.

— Так он умер здесь?

— Да. С ним даже не пришлось все время сидеть. Я сказала, что он злоупотребил едой, развлечениями, возможно, вином, и ему просто нужно лечь и хорошенько отоспаться. — Она сухо рассмеялась. — Вот он, наверное, удивился: заснул в этой старой развалюхе, а проснулся на брегах Стикса. В общем, Ортобул пошел спать и скоро захрапел, а между тем его конечности потихоньку деревенели. Дыхание становилось все более затрудненным и, наконец, остановилось совсем.

— Как вы перевезли тело туда, где его потом обнаружили?

— Фи… мой сообщник остался дожидаться его смерти. И вот, когда он был совершенно уверен, что все кончено, то погрузил тело на мула, а сверху навалил всяких вещей, якобы груз.

— Масло и уголь?

— Нет. Овечьи шкуры и что-то еще.

— Теперь понятно, почему тело находилось в таком странном положении! — воскликнул я. — Можно было подумать, Ортобул умер, делая сальто. А его, значит, просто перекинули через хребет мула: голова на одну сторону, ноги — на другую.

— Понятно также, почему кровь прилила к голове, — прибавил Аристотель. — Но вот что я хотел бы уточнить, Марилла. Ты отравила Ортобула здесь, среди бела дня, потом, ближе к вечеру. Филин повез тело в тот дом по соседству с борделем Манто. Когда они прибыли на место, надо полагать, уже темнело. А ты, между тем, отправилась домой и тихо сидела в особняке Ортобула. Но чтобы на тебя не пало подозрение, ты придумала этот трюк со временем, воссоздав живого Ортобула, который говорил с младшим сыном в полутемной комнате.

Марилла виновато промолчала.

— Это было весьма искусное представление, — заметил Аристотель. — Мы знаем, что вы с сообщником взяли статую и положили ее под одеяло, а потом кто-то из вас шептал. Я полагаю, это был твой второй сообщник.