Майкл Грубер - Книга воздуха и теней
— Болван!
Из чего стало ясно, что звонит мой брат. Он, несомненно, разговаривал с Амалией и Мири, пока я ел и спал, и эти ангелы изложили ему весь сюжет. Теперь он счел своим долгом высказать, что думает обо мне.
— Закончил? — спросил я, когда он иссяк. — Потому что через двадцать минут у меня назначена встреча в борделе для малолеток.
Он проигнорировал мои слова, как они того заслуживали, и сказал…
Какая разница, что именно он сказал? После выпивки и тяжелых тупых снов и на самом деле я был не в себе и ничего толком не помню. Наверно, мы разговаривали об Амалии, о том, что она попросила его отозвать телохранителей, о ее намерении покинуть страну. Скорее всего, я хамил, как частенько бывает, поскольку не простил ему того, что он стал лучше меня; вдобавок меня уже тошнило от лекций родственников по поводу моих многочисленных недостатков. Может быть, я спрашивал его об отце — связан ли тот со Швановым и его делишками. Пол ответил, что не знает, но все возможно, если затевается афера. Какую аферу ты имеешь в виду, спросил я?
Ну, шекспировское дело, тупица, ответил он. Явная махинация: секретный документ, никем не заверенный и теперь утраченный, бесценное сокровище, простофиля Булстроуд, фальшивая наследница. От всего этого несет мошенничеством, видимо, задевшим интересы опасных гангстеров, и поэтому самое мудрое — не лезть дальше и распустить слух, что я больше не игрок. Что-то в этом роде. Просил ли я его уговорить Амалию не покидать страну? Возможно. Как уже сказано, разговор помнится смутно.
По контрасту дальнейшие события того вечера сохранились в памяти омерзительно отчетливо. Желудок у меня забарахлил, как обычно, когда я днем выпью лишнего, поэтому я приготовил себе вареные яйца, тост и чай. Около шести Омар отвез меня в Озон-парк. Уже стемнело, когда мы добрались до улицы с унылыми маленькими бунгало — перед каждым крошечный огороженный дворик, украшенный скульптурами мадонны и зеркальными шарами на пьедесталах. Это зрелище сильно напоминало мои бруклинские корни и несчастливое детство. Я заранее невзлюбил здешних обитателей.
На мой звонок дверь открыла худощавая женщина с ирландским ртом и кудрявой рыжей головой, одетая в черную водолазку и потертые голубые джинсы. Лицо приятное, в веснушках, но взгляд голубых глаз такой проницательный, что я понял — солгать ей будет нелегко. Я представился, мы пожали друг другу руки. Это оказалась Мэри Крозетти — мать, значит. В гостиной старая мебель, но все чисто. Типичный дом среднего класса наподобие того, в котором вырос я; о нем явно заботились, но не слишком тщательно, как моя мать, и в воздухе не ощущался запах отбеливателя или мебельной политуры. Зато сильно пахло вином. Альберт Крозетти — слегка располневший парень среднего роста с честным открытым лицом и большими темными глазами; казалось, он хотел бы смотреть настороженно, если бы знал, как это делается. Сестра-юрист, по контрасту, была одной из нас — яркая, хладнокровная и беспощадная. Хорошенькая, стройная, веснушек меньше, чем у матери; на таких женщин мой шарм не действует. Отец семьи, по-видимому, был копом — он смотрел на нас с одного из этих ужасных портретов, срисованных с фотографии, где все выглядят окаменевшими.
После того как мы представились друг другу, я рассказал свою историю. Узнал, что шифрованные письма у них, однако взломать шифр не удается. Мы поговорили о Кэролайн Ролли — той женщине, с которой Крозетти ходил продавать рукопись Булстроуду. Интересная оказалась женщина; возможно, ключевая фигура в деле. Но только я собрался расспросить, что они предприняли для ее поиска, как явились гангстеры.
Я, по-моему, уже упоминал, что насилие мне чуждо, а мой боевой опыт по большей части свелся к уходу за ранеными. Поэтому мое участие в последующих событиях характеризует меня как самого обычного труса. Послышался выстрел с улицы (я не идентифицировал его); следом раздались и другие. Я подумал, что это фейерверк, но Крозетти вскочили, а парень выглянул в окно. Миссис Крозетти схватила радиотелефон и набрала 911.
Я спросил с глупым видом: — Что происходит?
Никто не ответил, и потом послышался звон стекла и в гостиную ворвались трое. Чтобы понять дальнейшее, нужно учесть, что все мы находились на пространстве около десяти футов в диаметре.
Это были те же самые, что напали на нас около моего дома: очень крупный мужик, второй тип помельче, использованный мной в качестве дубинки, и еще один. Все с пистолетами. Раздались крики, хотя женщины молчали. Кажется, бандиты пытались уложить нас на пол или что-то в этом роде, но никто из Крозетти не двинулся. Человек-дубинка ринулся ко мне, вскинув пистолет так, словно собирался ударить меня по голове; помню, я испытал нечто вроде облегчения, поскольку это означало, что они дилетанты.
Я схватил его за запястье и вырвал пистолет. На его лице появилось удивленное выражение; насмотревшись кино, где противника часто бьют пистолетом по голове, он явно не приготовился к моему маневру. А между тем, как говорит мой брат, если у тебя есть ствол и ты хочешь причинить кому-то вред — стреляй; иначе зачем в нем пули? Кроме того, полуавтоматический пистолет не предназначен для контакта с человеческим черепом.
Тем временем самый крупный верзила метнулся к миссис Крозетти, выбил у нее телефон, обхватил ее за шею и приставил пистолет к виску. Он кричал что-то, но с таким ужасающим акцентом и так возбужденно, что я ничего не понял. Третий стоял в дверном проеме и водил пистолетом из стороны в сторону. Увидев, что я завладел оружием его напарника, он выстрелил в меня, но под неудачным углом: на линии огня оказалось тело того самого напарника. Я взвел курок, отступил на шаг и повернулся к типу, захватившему миссис Крозетти.
Он заорал, что я должен бросить пистолет или он застрелит женщину; чтобы сделать угрозу более убедительной, он сильнее прижал пистолет к ее голове. Он тоже явно насмотрелся триллеров и теперь повторял то, что видел на экране, игнорируя очевидное преимущество огнестрельного оружия: пусть невооруженная жертва и не в силах причинить тебе вред, однако это может сделать тот, кто стоит в стороне с пистолетом. Миссис Крозетти, однако, оказалась не такой уж беспомощной и движением головы оттолкнула приставленный к виску пистолет. Пистолет выстрелил, не причинив никому вреда, а я пальнул прямо бандиту в переносицу с расстояния не более четырех футов.
Тут я краем глаза заметил позади человека-дубинку, но в это мгновение прозвучал второй выстрел. Человек-дубинка вскрикнул и навалился на меня — это третий гангстер нечаянно поразил собственного товарища, который героически попытался схватить меня сзади и оказался на линии огня. Раненый закричал что-то на иностранном языке (скорее всего, русском) и рухнул на кофейный столик, развалившийся под ним. Как только цель открылась, я дважды выстрелил третьему нападавшему в грудь. Он упал на пол, истекая кровью.
По моим прикидкам, с момента первого выстрела прошло секунд сорок пять. Так и вижу, как я стою с пистолетом в руке, а бандит медленно поднимается с обломков кофейного столика, сгорбившись, словно внезапно постарел лет на сорок. Глядя мне в глаза и шаркая ногами, он попятился из комнаты. В ушах звенело, словно на улице все еще продолжается стрельба, и я спросил себя отстраненно, что там творится. Я не пытался остановить раненого, и он понял это, повернулся и медленно выволок себя из комнаты. Никто не двинулся, чтобы задержать его.
Все это поразительно отчетливо запечатлелось в памяти и стало главным сюжетом преследующих меня с тех пор ночных кошмаров: я просыпаюсь, весь в поту, и воображаю, что только что убил двоих. Потом я испытываю болезненный шок от понимания, что это не сон и я действительно убил их. Исключительно тяжелое переживание. Застрелить человека трудно, если пуля не попадет в сердце или мозг или не создаст внутреннее кровотечение; пистолетные пули не слишком мощные. Стандартный девятимиллиметровый патрон генерирует в стволе около 350 футо-фунтов энергии — не слишком приятно, когда пуля попадает в вас, но и не смертельно. Именно по этой причине копам иногда приходится стрелять до сорока раз подряд. Их учат палить, пока цель не упадет, и порой приходится тратить очень много свинца. Ружейные пули гораздо мощнее, вот почему солдатам дают ружья. Патрон калибра 30.06 ударяет с силой почти три тысячи футофунтов… Да, я сознательно увиливаю от продолжения рассказа и выкладываю всю эту чушь, услышанную от брата, с его славной военной карьерой.
Мои дальнейшие воспоминания — одновременно и ужасающие, и смутные. Как в плохом сне, когда кажется, что на деле все было даже хуже, чем запомнилось. Это ощущение лишь усиливается с течением времени, когда забытые детали внезапно выскакивают из тьмы и снова приводят вас в смятение.
Итак, я стоял с дымящимся пистолетом в руке, а дети Крозетти окружили мать, подняли ее и усадили на кушетку. Она вся была залита кровью и заляпана ошметками костных и мышечных тканей того типа, которому я только что вышиб мозги. Я опустил взгляд на мертвое лицо третьего человека. Я выстрелил в него лишь дважды, но, надо полагать, попал куда надо, потому что он явно был мертв: глаза широко распахнуты, лицо белое, застывшее, и огромная лужа крови размером с небольшой батут. Симпатичный парень, лет под тридцать; ну, я в него особенно не вглядывался, как и в того, чьи мозги забрызгали весь стол Крозетти. Я прошагал к окну, поднял жалюзи и обнаружил, что сражение на улице продолжается. В нем участвовали парень из черного внедорожника, незнакомый человек, стрелявший поверх капота катафалка, и Омар, укрывшийся за «линкольном». Все, однако, казалось бесконечно далеким и почти не вызывало интереса. Только тут я заметил, что мои колени дрожат так сильно, что ноги буквально не держат меня. Я упал в кресло. Послышался вой сирен, поначалу неотличимый от звона в ушах. Далее следует эпизод, почти стершийся из памяти; кажется, миссис Крозетти спрашивала меня, как я.
