Далия Трускиновская - Государевы конюхи
— Ин ладно, — молвил Семейка. — Времени в обрез. До вечера, Третьяк!
— Бог в помощь!
* * *Стенька извелся, шатаясь взад и вперед вдоль боярского забора.
Отец Геннадий немилосердно задерживался. Коли он понял, что Артемка Замочников обречен и переносить его в обитель бесполезно, то что же это за исповедь такая бесконечная? Как если бы тот Артемка был налетчиком со Стромынки или с иной большой дороги и числил за собой под двести душ покойников!
В первые счастливые месяцы их супружества Наталья научила Стеньку измерять время молитвами. Поставит что следует в печь и другими домашними делами займется, а сама знает — чтобы, скажем, яичко сварилось, десяти «Отче наш» должно хватить, притом читать следует вдумчиво, а не частить, как порой бывает в церкви. И душе спасение, и яичко не сварится до того, что желток окаймлен синим.
Эту нехитрую науку Стенька вспомнил, когда мерил шагами забор боярина Буйносова. До сих пор ему не доводилось молиться за болящих и помирающих, поэтому подходящей молитвы он не знал, своими словами обращаться к Богу он не решался, и потому приспособил один из немногих известных ему тропарей.
— Спаси, Господи, люди твоя и благослови достояние твое, — бормотал он, мысленно добавляя: того горемыку Артемку, коли будет на то твоя воля!
— …победы православным христианам на сопротивныя даруя… — бормотал он дальше с мысленным определением «сопротивных»: это были те, по чьей милости пострадал ключник, и нехристи, заварившие диковинную кашу с медвежьей харей. В какой-то мере слово относилось и к государевым конюхам…
— …и Твое сохраняя крестом Твоим жительство!
Стеньке казалось, что этот тропарь он прочитал не менее тысячи раз, перемежая его «Отче наш» и «Богородице, Дево, радуйся». На самом деле вышло, конечно, поменьше. И, удивительное дело, странная молитва земского ярыжки оказалась настолько искренней, что дошла до Господня слуха.
По ту сторону забора началась возня. Створки задрожали, качнулись и медленно поехали вовнутрь.
Первым вышел отец Геннадий, за ним два боярских холопа несли носилки, на носилках же, покрытый льняной простыней, лежал лицом вниз человек. Стенька кинулся к нему, незнакомому, как к родному. Мертвого-то несли бы лицом вверх!
Шествие замыкал юный инок, к которому цеплялся человек, один вид которого заставил Стеньку стать в пень.
— Ты ему, чернорясому, растолкуй — его счастье, что боярин отъехал! Боярин этого дела так не оставит!
Инок отворачивался и отмахивался.
— Боярин, скажи ему, до патриарха дойдет!
— Сам скажи, — отвечал инок. — Вот он, что ты ко мне привязался? С ним и толкуй!
Человек тот, видать, не последний в боярской дворне, проскочил вперед и заступил путь отцу Геннадию.
— Я тебе, отче, в последний раз говорю — заворачивай носилки!
— Пошел прочь, еретик! — неожиданно мощным и властным голосом отвечал отец Геннадий.
Холопы по ту сторону ворот уже начали сдвигать створки, как вдруг по двору пробежала, выскочила на улицу и догнала носилки женщина в одной распашнице поверх алой рубахи, в кое-как намотанном на голову убрусе.
— Постойте, родненькие! — кричала она. — Я с вами!
— Куда-а?!? — прикрикнул на нее тот, кого отец Геннадий назвал еретиком. — И ты, дура, туда же?
Он ухватил бабу за руку и, развернув вокруг себя, толкнул обратно в ворота.
— Спасите, люди добрые! — завопила она, но людей-то как раз на улице и не случилось — один только земский ярыжка, к которому она и протянула в полной растерянности руки. И тут же скрылась из виду за тяжелой бревенчатой створкой.
— Я те покажу — спасите! — Еретик отступил к воротам, где для него была оставлена щель, как раз такая, чтобы, не обдирая боков, попасть на двор.
— Артемушка! — донеслось. — Артемушка!.. Погибаю!..
И тут Стенька не выдержал.
Вид он имел самый что ни на есть посторонний. Шел по делу земский ярыжка, остановился поглазеть на странное зрелище… Потому еретик и не заподозрил беды, когда земский ярыжка вдруг подошел и, не говоря худого слова, взял его сзади одной рукой за пояс, другой — за шиворот, да и рванул, да и отправил в полет — носом в дорожную пыль!
Боярские холопы, что стояли за воротами наготове, этого полета не видели — Стенька нацелил еретика в сторону. Но его крик, больше смахивавший на звериный рев, они услышали. Ворота приоткрылись чуть побольше…
— Беги, Федорка! Беги, дура! — заорал Стенька, вовремя вспомнив имя Артемкиной жены.
При этом он скользнул правой рукой по своему бедру до голенища, выхватил засапожник и встал, готовый подхватить на острие всякого, кто сунется.
На весь этот шум отец Геннадий обернулся, покинул свой пост во главе шествия и быстро зашагал к воротам.
— Прокляну! — выкрикал он. — К причастию пятнадцать лет не допущу! Ни венчать, ни крестить в вашем дворе не стану! Ни отпевать! И всем попам закажу!
— Спаси, батюшка! — Артемкина жена, проскочив мимо ошалевшей дворни, бросилась к отцу Геннадию и повисла у него на плече. Он обхватил бабу левой рукой, словно ожидая — а не выскочит ли кто отнимать.
Еретик, уже стоя на коленях, неистово ругался.
Он рад был бы наброситься на Стеньку, но у того в руке был нож, и этот кривой нож земский ярыжка держал так, как держат люди опытные, острием вверх, лезвием от себя. И, опять же, все видел отец Геннадий, а его слово в обители, да и не только в ней, много значило.
— Беги, догоняй, — негромко велел бабе иеромонах.
И оттолкнул несильно. Она закивала и поспешила следом за носилками.
— А ты — сюда, — так же несуетливо приказал отец Геннадий Стеньке. Тот, отступая от еретика то боком, то задом, держа при этом перед собой засапожник, подошел к иеромонаху.
— Убирайся прочь! — это уже относилось к еретику. — Чтоб я тебя тут более не видел!
После чего отец Геннадий повернулся и спокойно пошел к обители. Там уже отворяли ворота, чтобы принять носилки с умирающим.
Стенька постоял еще несколько, зная по опыту, что очень часто уходящий получает из-за угла камень в спину, а то и в голову. Камня на боярском дворе, видать, не сыскалось… Тогда он побежал следом за иеромонахом и нагнал его возле самой обители.
— Нельзя тебе туда, — говорил отец Геннадий Федоре. — Не праздник сегодня, а ты не богомолица, что пришла к образам приложиться. Не те у нас уставы.
— Да ведь муж он мне, отче, — сквозь слезы, невнятно бормотала Федора. — Мне за ним ходить нужно… Муж ведь!..
— Найдется кому за ним ходить. Нужна будешь, позовем.
Отец Геннадий нашел взглядом Стеньку.
— Уведи-ка женку подальше. Ей тут не место.
— Хорошо, отче, — с изумительной покорностью отвечал Стенька.
В душе он не то чтобы ликовал — мало радости увидел в это утро, носилки с умирающим восторгу не слишком способствовали… В душе он был доволен тем, что правильно взял след. Подьячий Деревнин похвалил бы. Баба, коли ее успокоить и правильно расспросить, могла многое порассказать не только о своем муже.
Она ведь наверняка знала и того мерзавца, которого Стенька извалял в пыли. Мерзавец ростом немал, но тощ, хотя и жилист. Главное же Стенька отметил сразу — рожа топором, борода же — узкая, темная, а больше этот мужик ничем и не отличается от стрельца-сапожника Иевки Татаринова, которого ему в качестве живого образа похитителя хари указали дедовы внучата, Егорка с Матюшкой…
— Пойдем-ка, голубушка, — самым мягким голоском сказал Стенька, отводя рыдающую бабу от ворот обители. — Пойдем, пойдем… Я тебя спрячу…
— Артемушка мой там… — Она опять рванулась, да Стенька поймал в охапку и удержал.
— Нельзя тебе туда. А я тебя в тихое местечко отведу.
Стенька полагал отправить Федору к ее отцу, Ерофею Жеравкину, в Стрелецкую слободу. Но сделать это оказалось мудрено. Женщина то рвалась к мужу, то отказывалась уходить от боярского двора — там осталось все нажитое, без нее разворуют. Стенька понимал, что хозяйство ненавистного ключника и впрямь в опасности, но и за жизнь Федоры, если бы она вернулась охранять свое имущество, тоже не поручился бы.
Он бы остановил извозчика и, уплатив, велел ее отвезти куда нужно. Да только в кошельке не осталось ни гроша.
А время меж тем было уже такое, что следовало ему находиться в Земском приказе…
Стенька не придумал ничего лучше, как потащить Федору за собой в приказ.
То убеждая, то ругая, на потеху всем прохожим, вел он за собой очумелую бабу и таки привел! И на крыльцо за собой поволок, боясь, что, оставшись одна, она кинется бежать прочь, туда, где помирает муж. Там и столкнулся с выходящим Протасьевым.
— Пожаловать изволил! — воскликнул Протасьев. — А мы уж за тобой посылать собрались! Я Мирошку на колымажный двор отправил — колымагу закладывать, в какой царица на богомолье ездит! Ту, куда шесть пар возников запрягают! Иначе твою милость в приказ на службу возить бесчестно!
