Про старшего сына после поговорим, а сперва на младшего посмотрим. Что он? Куда движется? Тут, господа, тоже грехи сошлись немалые: тщеславие да лень не одного человека к финалу позорному привели. Вот вы, господа, говорили про какие-то салоны, благотворительные общества Петербурга. Да разве этому персонажу такое-то интересно было бы, да и по силам ли? Ведь сын-то второй надут, как индюк, да так же и умен. В нем только и хорошего, что деньги, которые папенька дает. Такие люди в свете правильных знакомств не делают, прибиваются вот к оленевым, а те их рано или поздно раздевают полностью да пускают голыми домой. Тут уж, поверьте, без сюрпризов судьба. Сынок мотает, папенька и без того к банкротству идет. И подталкивать не надо. Все бы и без «научений» смертоубийством кончилось. Либо сын папеньку, либо уж папенька сына. А то и иначе, лишился бы сынок всего, и денег, и чести. Сам руки бы на себя наложить не смог – не та порода, а тихо спился бы да помер года через два-три. Больше бы не протянул. Опять же стать не та, да и пить не умеет. То есть опять заметьте связь: долг – отсутствие денег – позор – смерть. И что, есть возможность его остановить? Да нет уже. Прошло то время, когда что-то сделать можно было. А что же старший? Вы его кругом в жертвы записали. А теперь что думаете? Вот то-то. Поменялся взгляд. А ведь могли бы, доктор, и раньше догадаться, что не все так просто. Должны же были понять, что человек сам себя за что-то казнит. Только силы не хватило разом покончить, так он себя опиумом медленно в гроб сводит. Сам знает за собой вину, и сам себя приговорил. Только он – человек слабый, хоть и рядится в исполина. Да это вам теперь и без моих пояснений понятно. Разве сильный-то бросит женщину, что ему доверилась? А что он мстить отцу хотел, деньги копил, так тщета это, господа, и блажь. И сам он это знал, и твердости в нем не было. Как он говорил, что отца простить бы мог, если бы тот повинился, помните? Он этакие откровения не только вам делал. А что это значит, понимаете ли вы? Он мог бы простить отца!! Стало быть, и сам себя прощал. А что еще это значит? А это значит, что он дал бы денег, выправил жизнь. Сатир старый в довольстве и при власти доживал свой век, младший болтался бы по губернии (не Петербург, конечно, но и не худший вариант). Это «прощение» остановит расплату за грехи, что уже была так близка, так неминуема. Понимаете теперь, что этот-то персонаж, может, всех больше виновен был. От начала и до самого конца виновен. А вы его в жертвы? Не годится, доктор. Меч, занесенный праведно, остановить нельзя. Каждый должен доиграть свою партию. И немного помочь в этом – о, совсем немного! – дело правое. Что до любви и сострадания… так как же вы их не увидели? Как?! Все на поверхности. Вот вы спрашиваете, зачем ребенка живого придумала. И сами только один резон нашли. Да и какой резон – смешно и стыдно! – наследство. И без живого ребенка того же добиться можно было бы. И вы это знаете. Так зачем множить ложь? Из милосердия, сударь. Чтобы перед смертным часом у человека радость была, что не последний он подлец, что не умер его ребенок из-за его же постыдной трусости. Что деньги, которые он копил да наживал, хоть что-то исправить смогут.
Она резко замолчала. И установившаяся тишина вдруг показалась мне невыносимой. Я отвернулся.
– Ольга Михайловна, – услышал я голос Самуловича, – послушайте меня. Я вам сейчас как друг, как врач говорю. Для вас сейчас есть прямой путь. Помогите найти Александра, если не поздно. Пойдите с ним на суд. Расскажите правду. А деньги эти раздайте. Вам легче станет. Вы не сможете так жить. Сделайте так, умоляю.
Ольга Михайловна встала и молча вышла из комнаты.
39
Колокола гудели. Ветви деревьев в сквере вздрагивали под порывами ветра, который то затихал, то набрасывался на город, вылетая снизу, с реки, мокрый, холодный, совсем не весенний. Прошло два года с тех событий, что так потрясли наше общество. Снова Пасха, снова огни в церквях и ожидание чуда. Мы с Борисом шли по бульвару, людской поток (разгоряченный, праздничный) понес нас к монастырю, закрутил и бросил у запруженного входа. Мы вовсе не имели намерения идти внутрь – так, в задумчивости, позволили себя увлечь. Кое-как выкрутившись из толпы, мы опустились на мокрую скамью. Я поднял глаза. Прямо напротив за коваными наглухо запертыми воротами белел особняк Трушниковых. Окна его были забраны ставнями, на подъездной дорожке чернела прошлогодняя листва. Грохнул салют. На мгновение отсвет упал на ставни флигеля, будто озарилось светом окошко. Но нет. Все было мертво, темно, глухо.
Быстрый отъезд Ольги Михайловны сразу после оглашения завещания Дмитрия Васильевича вызвал в нашем обществе толки. Впрочем, ничего, что можно было бы вменить ей в вину, публика не находила, скорее, была недовольна тем пренебрежением к нашему свету, которое проступило в этом быстром отъезде. Посудачили, разумеется, о том, что не стала она дожидаться ареста Александра, о том, что расплатилась за него с Оленевым (могла бы и не платить аморальные эти долги), о ее неожиданном и странном даре нищим с Чертова конца. Посплетничали и забыли, как забывается все с течением жизни.
Антипка сразу после той ночи ушел «на волю», как ни предлагал ему Борис остаться. Иван Федорович, нелюдимый, мрачный, вовсе отдалился от людского общества. Ему это прощали и даже «находили интересным», впрочем, его мнение света не заботило. По слухам, он полностью распродал все свое имущество, вышел из дел. Почти полгода все силы (и немалые средства) тратил он на поиски Александра. И именно нанятые им сыщики, прочесывая очередной отрезок подземелья, уткнулись однажды в неожиданный тупик, образовавшийся при обвале, разобрали его и нашли жуткие останки. Город наш снова всколыхнулся. Чудовищные обстоятельства этой смерти не скажу что искупили преступления Александра в людских глазах, но пробудили сострадание. И на пышные, устроенные Иваном похороны пришли многие, если не все. Иван же почти сразу уехал, не простившись в городе ни с кем и никому не объяснив ни причины отъезда, ни своей цели. Досужие наши губернские сплетники выдвигали много версий, в основном совершенно несостоятельных. Впрочем, один слух заслуживает
