Владимир КОРОТКЕВИЧ - Черный замок Ольшанский
– Ну, если бы так было, то Клепча имел бы большой успех в развитии своей гипотезы, – сказал Щука.
Но мне уже попала шлея под хвост.
– Только и я не лыком шит, – как говорят русские. My też nie jacy-tacy, a cwaniacy[185], как говорят поляки, и не ногой сморкаемся, утверждают белорусы.
– Ну-у, чем ты это докажешь? – уже с оттенком насмешки, но беззлобно спросил Щука. – Цваняк, лыком шитый и ногой сморкающийся.
Город, залитый огнями, был уже вокруг нас. Пахучий, светлый, веселый, людный даже в вечернее время.
Машина повернула на нашу улицу.
– Придется что-то доказать вам, таким умникам. Просто в качестве справедливости, в качестве обычной компенсации за моральный ущерб.
– Иначе…
– Иначе говоря, разбирайтесь дальше сами. Дольше, чем это сделаю я. А я умываю руки.
– Ну, знаешь…
– Повторяю, вы заслуживаете наказания.
– Но по какому праву?..
– По такому, что я все время думал об этом, что я не забывал ни единого слова, ни одной мелочи. Что я все время комбинировал ими. Зачастую мозговал, а не занимался следствием. Больше соображал, а не искал.
– А как же… Это не будет противозаконно?
– Это не будет противоречить ни одной из десяти заповедей.
Мы вышли из машины у нашего «подъезда холостяков». Щука все еще мялся.
– Да идем, – вдруг сказал Хилинский.
– Тогда идемте. Дайте уж мне хоть эту сатисфакцию.
– В смысле удовлетворения. Х-хорошо. Куда?
– Туда. И поглядим, какой вы, Щука, с некоторыми друзьями цваняк.
Мы стали подниматься по довольно-таки скупо освещенной лестнице.
– Это один очень «образованный» товарищ в институте культуры преподавал и цитировал Рылеева: «Куда ты ведешь нас? Не видно ни гзи!»
– Ясно куда, – сказал Хилинский, – на коньяк. К себе в гости.
Я не собирался их вести ни на какой коньяк, тем более к себе. Еще этого не хватало! Это значит, я им и коньяк и благодарность за то, что они будут меня держать в качестве дурня. Да еще и испытывая полное удовлетворение.
– Куда ты? – спросил Щука. – К тебе ведь этажом выше.
Но дверь уже открылась на мой звонок, и в светлом прямоугольнике на фоне масайских щитов и дагомейских копий возникла фигура Витовта Шапо-Калаур-Лыгановского. Умное, слегка язвительное лицо. В глазах ирония и остроумие.
Больше всего мне хотелось бы сказать в эту минуту:
– Поднимаемся. Есть гомерический коньяк.
Вместо этого я сказал с видом, как будто накануне, скажем, выспался у него на даче. И не на кровати, а, омерзительно пьяный, на клумбе с его любимыми розами: и у самого повсюду занозы и человеку хоть в глаза не гляди.
– Вечер добрый.
Что-то странное появилось в его глазах, когда он посмотрел в мои. Зорко, словно проникая насквозь. А потом это что-то начало отдаляться, угасать и, наконец, исчезло. Понял.
– А-а, вы все же пришли, Космич. Не ожидал так… поздно. То бишь рано.
Он увидел Хилинского и Щуку.
– И вы здесь… Хорошо, заходите.
– Все же мы пришли, – сказал я.
– Что ж, хотя я и не ожидал (а, глядя на вас, стоило ожидать), но рад. Недооценил мозги современника.
Он говорил это с нескрываемой иронией. А в глазах жило что-то глубокое и словно даже зловещее. И тень какой-то усмешки, и прощение – тысяча выражений.
Наконец хозяин протянул руку Щуке:
– С ними мы давно знаемся, хотя и не совсем по правилам. Ну, будем знакомы… Князь Витовт-Ксаверий-Станислав Ольшанский. Лыгановского можете отправить на кладбище имен. Тем более что я ради этого документа никого на тот свет не отправил. И вообще лично – никого… Ну, вот. Ольшанский.
– Знаю, – сказал я.
– И я знаю, что это так. Когда появилась первая тень догадки, прошу прощения и если это не секрет?
– Гены, – сказал я, – фамильное сходство.
Он сразу как бы повеселел.
– А-а-а, статуя в Ольшанском костеле. Все же, значит, поначалу была случайность. Если бы не она… И хотелось ведь мне размозжить ей лицо – родовые предрассудки помешали. А узнавали. И вы, и та археолог, и ксендз, когда я заходил в костел. У всех в голове что-то вертелось. У вас и довертелось. Случайность.
– То, что произошло позже (и раньше), никак не было случайностью. Хотя вы и еще несколько раз нарывались на случайные неожиданности.
– С вами, – утвердительно сказал он.
– Почему такая уверенность? – спросил Щука.
– И почему мы здесь стоим? – сказал хозяин. – Проходите, присаживайтесь.
Мы разместились в креслах и на тахте у чайного столика. Со всех сторон на нас скалились рожи очень несовременных скульптур и масок, угрожало еще более несовременное оружие. Ощущение было такое, как у приглашенных на ужин к людоедам. Не в качестве гостей, конечно, приглашенных, а в качестве коронного деликатеса.
– А уверенность потому, что я детективы тоже иногда читаю. Схема одна: протокол допроса, ордер на обыск, который проводит лейтенант. Его старший коллега в это время в машине по телефону наводит нужные справки о другой машине (марка, частная, цвета земляники с молоком, едет по улице имени Пилата, водитель такой-то и этакий). Приблизительный район и улица. Участковый получает приметы – и спустя несколько дней адрес известен… Ну, тут запрос в центральную картотеку. Через неделю полковник имеет биографию преступника с колонией, амнистией, характеристикой… А дальше: как по маслу. Остановили. «Руки вверх!» При ловком преступнике – перестрелка.
Закурил:
– Ничего этого не будет. И перестрелки. Ибо – хватит стандартов. И вообще, мне все надоело, когда я начал видеть, чем все это кончается. А особенно, когда увидел мерзость запустения на театре действий.
– Ну, конечно, – сказал я. – Сразу отпала охота завладеть оставленным там. Подумаешь, право – пускай себе номинальное – на владение выгребной ямой.
– Вы что знаете? – сказал он с укором. – И что вы можете знать о моем состоянии? Состояние действительно последнего, который желает хоть умереть под своим именем.
– А напрасно. Вымышленная фамилия Лыгановский была еще не так, не до конца скомпрометирована, как ваша настоящая. Тут уж вы постарались новую фамилию всячески замарать.
– Как замарать? Преступлениями, достойными какого-то живодера? А их поступками я гордился. Их поступки соответствовали им, были им к лицу. Вы помните…
– Я ничего не помню. Я просто думал над всем, что видел и слышал. Так вот, вы ушли из дома еще юношей. Да? Захватила тогдашняя борьба всех против всех. И всех против санации. Даже представители аристократии…
– Знаю, что хотите сказать. Я бы сказал, особенно настоящая аристократия стыдилась того, что Пилсудский родом из этих мест. Неподалеку отсюда.
– Успокойтесь. От его отцовского фольварочка остался только фундамент… А вы скитались: Прага, потом другие страны (это из ваших намеков).
– Африка.
– И северо-западная Индия, река Нарбада. Полюс биологической недоступности. Цветок, который там растет… Один молодой человек, видимо, все же пришел к нему, прошел этот полюс. Наверное, в каком-то скафандре.
– Угм. Второй мой ляп. Жители вокруг этого «полюса» и их склонность.
– Если ж бы второй. Это уже, может, десятый.
– А я надеялся как раз этим отвлечь ваше внимание.
– О чем вы? – спросил Щука.
– Слушай, – сказал Адам.
– Потом возвращение на родину, – сказал я. – Приблизительно за год до войны. И тайная встреча с отцом. Почему? Как результат отцовского ума и предусмотрительности.
– Да. Он был один из немногих зрячих, тех, кто все видел. Знал, что идет гроза и что ее лучше пересидеть.
– И потому вы в Кракове, а он в Кладно. Да?
– Я – в Кракове и в Варшаве.
– Где вы, судя по всему, встретились с отцом, когда начиналась война.
– Да. Кладно было у вас. Варшаву захватили немцы. А почему вы думаете, что мы встретились?
– Полагаю, ваш отец сумел в общих чертах разгадать тайну предков. И в тех же общих чертах передал ее вам. На всякий случай. Я думаю, он открыл вам, что есть Книга, Ступка и Пестик, триада, которая вместе составляет разгадку тайны. И что две части у двух верных людей. А третья…
– Третья была у сторожа костела. Того, который был до вашего деда. Немцы, отступая, оставили его в покое. Но не оставили…
– Но не оставили последние из отступавших, немецкие пограничники. Я узнал у Мультана, что того застрелили. Книгу за ненадобностью он отнес на чердак к другим вещам, которые не нужны, но выбросить вроде бы еще жаль. И так самая основная часть исчезла бесследно из ваших глаз.
– Да. Отец, всегда такой предусмотрительный, тут, на старости, словно ослеп, словно выжил из ума. Болтал с дружками из айнзацкоманды о «чудо-оружии», о том, что те возвратятся.
– И тем, точнее своей смертью (возможно, неслучайной), отсек еще одну путеводную нить. А «дружки» погибли тоже в изменчивых событиях войны. И теперь даже приблизительно, даже только по слухам знали про захоронение архива, старых сокровищ и того, что награбило ведомство Розенберга, лишь три человека. Два бандита – и нашим и вашим – и вы, последний лист на дереве, цветок среди крапивы.
