Андрей Сеченых - Эхолетие
– Ну на кой ляд мы это делаем. Привезут остальных, потом закопаем всех сразу, – тенорок принадлежал тому самому шутнику из кузова.
– По инструкции положено. А вот как местные сюда заглянут, умник? – пробасил ему кто-то в ответ.
– Во… – тенорок не унимался, и его хозяин приложил ребро ладони к бровям, – кажись, снова едут.
– Ага… всё, шабаш, мужики.
Четверка прекратила сыпать землю и встала с лопатами под ближайшее дерево в ожидании машины. «ГАЗ» натужно ревел и переваливался с борта на борт. Попетляв немного по проселочной дороге, он подъехал, развернулся, сдал задом и, поравнявшись бортом с расстрельной ямой, остановился. Из кабины со стороны пассажирского места выскочил младший лейтенант. На сей раз он уже не спешил и дал возможность красноармейцам открыть заднюю дверь. Запах угарного газа мгновенно достиг Бартенева, но он только плотнее вжался в землю, с ужасом наблюдая за происходящим.
Тем временем красноармейцы крючьями выволокли одиннадцать безжизненных тел и бросили их на краю ямы. Младший лейтенант с наганом в правой руке приблизился к ним и не спеша, прогулочным шагом прошелся вдоль трупов. Один за другим раздались семь выстрелов. Чекист целил исключительно в лоб и, судя по его удовлетворенному лицу, у него это получалось. Он остановился, откинул влево барабан и экстрактором выбросил гильзы в яму. Залез в карман и заново зарядил револьвер патронами калибра 7.62.
Неожиданно один человек застонал и приподнял вверх руку. Сердце Бартенева болезненно сжалось. Он увидел знакомый синий свитер, который вне всяких сомнений принадлежал Нестерову Якову Семеновичу. Солнце на секунду появилось из-за туч, заливая равнину ярким светом, но тут же скрылось, словно в ужасе от происходящего. Младший лейтенант вытянул руку с заряженным револьвером в сторону Нестерова. Тот инстинктивно заслонился рукой от пули, как будто это могло ему помочь. Грянул выстрел, пуля, пробив ладонь, угодила строго в центр лба Нестерова. Красноармейцы одобрительно загудели, и по лицу чекиста пробежало подобие улыбки. Бывший военный врач упал на спину на самый край ямы и свесил в нее безжизненную голову. Его уже мертвые глаза смотрели прямо на Бартенева, на его сжатую в комок фигурку и на бегущую по грязной щеке слезинку, оставляющую за собой ровную чистую дорожку.
Чекист сделал еще три выстрела и остановился, наблюдая за падающими вниз телами. Тело Нестерова он лично пнул в яму блестящим сапогом и после долго и старательно вытирал его об траву. Неожиданно он нагнулся и что-то рассмотрел на земле.
– Эй, – позвал он ближайшего могильщика, – Вы, когда трупы закапывали, все четырнадцать были?
– Ну да, – удивленно ответил тот, – а куда же им деваться-то. А что случилось?
– Да вон, нашел в траве свежую блевотину, странно, – и он обошел два раза вокруг ямы, прислушиваясь и принюхиваясь. Потом выпрямился и посмотрел точно в ту сторону, где находился Бартенев. Владимир Андреевич лежал ни жив, ни мертв.
– Так оно может в машине кто обтрухался, а здесь вот и выпало. Всяко бывает, – красноармеец вытер крюк об траву и забросил его в кузов. На счастье Бартенева, грянул гром, и дождь снова полил, как из ведра. Младший лейтенант убрал наган в кобуру и, не оглядываясь, зашагал к своей машине. Водитель тем временем вытащил раструб шланга из кузова и отсоединил его второй конец от выхлопной трубы. Потом он закинул шланг в кузов, закрыл заднюю дверь и «ГАЗ» покатил в сторону города. Могильщики, подгоняемые непогодой, быстро наполнили яму землей, утрамбовали ее сапогами, набросали сверху листву и заранее приготовленными ветками. Теперь больше ничего здесь не напоминало о месте расстрела. Проливной дождь должен был завершить их работу. Они запрыгнули в кузов и поехали той же дорогой, что и первая машина.
Бартенев перевернулся на спину и забился в приступе кашля. Легкие хрипели, рвались на части и готовы были выпрыгнуть наружу. Силы снова оставили его. Капли дождя барабанили по лицу, заботливо смывая грязь могилы, и торопили: «Вставай и иди, лежать нельзя». Владимир Андреевич прислушался к совету природы и, превозмогая боль, поднялся на ноги. Немного постоял, прижавшись спиной к спасительному дубу, отдышался и попробовал сделать первый шаг. Второй, третий, четвертый. Согнувшись, медленно переставляя чугунные ноги, он побрёл в ту сторону, куда уехали две машины. Первые сто метров смотреть приходилось только под ноги, лишь бы не упасть. Сил могло не хватить на то, чтобы снова подняться на скользкой дороге. Наконец, он первый раз смог оглянуться по сторонам. Вокруг было поле, на краях которого слева и справа рос лес, иногда переходящий в перелесок и просто отдельно стоящие деревья. Поперек поля шла колея, оставленная колесами грузовых машин. То, что осталось от ботинок, утопало в огромных лужах, но Бартенев не обращал на эти мелочи внимания. Главной задачей сейчас было найти дорогу в город, а он совершенно не представлял, где находится. С одной стороны, нужно было понять, куда двигаться, но с другой – встреча с местным населением могла закончиться еще одной тюрьмой и еще одним расстрелом.
Сделав небольшой крюк, колея вывела его на проселочную дорогу. Бартенев присмотрелся к отпечаткам протекторов шин и понял, в какую сторону поехали машины. Он вслед за ними повернул налево и чуть прибавил шаг. Идти стало гораздо легче. Но через километр Владимир Андреевич снова выбился из сил. Он хотел уже было присесть на дорогу, как позади себя услышал странные звуки. Бартенев обернулся и увидел подводу, запряженную каурой кобылкой, медленно, но верно догоняющей его. Звуки, как оказалось, принадлежали скрипящим деревянным колесам. На облучке сидел небольшого роста крестьянин, в ватнике и в черной шапке, надвинутой на глаза. Бартенев нагнулся и уперся руками в колени. Струи дождя срывались с лица потоками и заполняли ими все углубления в земле. Будь, что будет. Наконец, телега с ним поравнялась.
– Тпру…, эй, паря… ты как здесь оказался? – возница натянул вожжи, и лошадь послушно остановилась. Телега была нагружена сеном.
У Бартенева не было сил ответить, и он лишь поднял лицо, пошатываясь и покашливая. Лошадь испуганно косила на него карими глазами. Немолодой уже крестьянин втянул носом воздух и, как ему показалось, правильно оценил ситуацию:
– Фуу… керосин чё ли пил? Иль самогонку? Бывает… я тоже вон давеча с брательником причастился, да еле жив остался. Хорошо, что хоть одна поллитра была, а то бы каюк мне был. – он критически осмотрел наряд Бартенева и шевельнул бородой:
– Городской чё ли? Тебе в город надо?
Владимир Андреевич едва смог кивнуть головой.
– Ага, ладно, полезай в сено. Я в Ямское еду, по пути, значит. Довезу, а дальше до города еще вёрст семь будя. Только затемно не поспеешь, эт точна, я грю. Но не бзди . Бог даст, можа еще кто подвезет поближе, а мож и протрезветь успеешь. Ну давай, не стой столбом, залазь.
Бартенев подошел вплотную к телеге, но о том, чтобы залезть на нее, не могло быть и речи. Он стоял рядом с задним колесом и беспомощно перетаптывался с ноги на ногу. Возница спрыгнул на землю и поспешил ему на помощь. Сухонький старичок легко, без особого труда, перекинул тело преподавателя экономики в телегу и заботливо прикрыл сеном.
– Ну и вонь же от тебя, дружок… главное, чтобы лошадь не сбежала, – обогнув телегу, он запрыгнул на нее и встряхнул вожжами, – но, родимая .
Лошадь махнула в ответ густым хвостом, сделала шаг назад, но, подумав немного, пошла в нужном направлении. Бартенев сквозь полуприкрытые глаза рассматривал пелену дождя, словно силясь что-то увидеть, но тщетно, если не считать размытой ухмылки молодого чекиста и блестящего сапога на теле его друга. Сознание вновь оставило его.
–…эй, паря, ну вставай, приехали… – кто-то теребил Бартенева за плечо. Владимир Андреевич открыл глаза, и на мгновенье ему показалось, что он снова оказался в той зловонной яме. Стояла глубокая осенняя ночь, и ничего не было видно на расстоянии вытянутой руки. Дождь прекратился, но звезды были наглухо закрыты тучами. Бартенев узнал голос возницы, встрепенулся и чуть привстал, опираясь на локоть. Тут же вспомнилось пережитое, и глухой стон непроизвольно вылетел из груди.
– Фуу… слава Богу, я подумал, что ты преставился. Трясу тебя, трясу… а ты молчок. Эх, подохнет Рассея от пьянки. Ну как, ты живой там? – и не дожидаясь ответа, возница продолжил, указывая рукой в ночную темноту, – глянь, город вон в той стороне. Наискоски вёрст шесть будет. А по-хорошему тебе вона левее надо… там московская дорога. Оно, конечно, дольше, но пойдешь туда, там на машине мож подвезёт кто. Ты как, слышишь меня?
– Да… благодарю, – голос сорвался на болезненный кашель, но Бартенев подавил его и сполз с телеги, – а сколько сейчас времени?
– Дык вечор уж, часов восемь, наверное. Ладно, паря, я поехал, завтра вставать ни свет, ни заря. Прощевай, – донеслось из темноты. Щелкнули вожжи по крупу лошади, и скрипы колес постепенно растворились в ночной мгле.
