Дэвид Лисс - Компания дьявола

— А, молодой хозяин Бенджамин! — воскликнул он.

Меня всегда забавляло, что он обращается ко мне, будто я все еще ребенок, но понимал, почему он это делал. Ему не нравилось называть меня Уивером, именем, которое я присвоил, когда ушел из отцовского дома еще мальчиком, и которое стало символом моего бунтарства. Он не мог понять, почему я отказывался вернуться к семейной фамилии Лиенсо, поэтому не употреблял ни того ни другого. По правде говоря, теперь, когда моего отца уже не было на этом свете, а с дядей и с тетей у меня установились теплые отношения, я не имел ничего против семейной фамилии. Но меня знали как Уивера, а на хлеб я зарабатывал благодаря своей репутации. Поэтому возврат был невозможен.

Я пожал его руку.

— Что-то тихо здесь стало.

— Да, — сказал он мрачно. — Действительно тихо. Как на кладбище.

Я всматривался в его видавшее виды лицо, а оно становилось все мрачнее и мрачнее. Морщины казались глубокими оврагами.

— Что-то случилось? — спросил я.

— Думаю, поэтому ваш дядя вас вызвал. Так?

— Дядя меня не вызывал. Я сам пришел. — Затем, подумав над смыслом его слов, испугался самого плохого. — Ему хуже?

Он покачал головой:

— Да нет, не в этом дело. Чувствует он себя не хуже обычного. Дела идут неважно. Если бы только он мог доверить мне или еще кому-нибудь больше обязанностей… Боюсь, груз ответственности погубит его.

— Знаю, — сказал я. — Я ему уже не раз говорил об этом.

— Все потому, что у него нет сына, — сказал Джозеф. — Только на вас вся надежда, сэр.

Я покачал головой:

— Мой дядя не вынесет, если будет сидеть и наблюдать, как я гублю его дело. Я ничего не смыслю в коммерции и не имею ни малейшего желания учиться, зная, что любая ошибка будет для него пагубной.

— Но вы должны поговорить с ним. Должны убедить его больше отдыхать. Он у себя в конторе. Идите туда, дорогой мой. Идите.

Я пошел в заднюю часть здания и нашел дядю в его маленькой конторе. Он сидел за столом, заваленным конторскими книгами, картами и декларациями судовых грузов. В руке у него был оловянный кубок, наполненный густым вином, вероятно портвейном. Он смотрел в унылое окно, выходящее на Темзу, и не слышал, как я вошел.

Входя, я постучался.

— Дядя, — сказал я.

Он медленно повернулся, поставил кубок на стол и встал поприветствовать меня. Он справился с этой задачей, опираясь ослабевшей рукой на витую трость с набалдашником в виде головы дракона. Даже несмотря на трость, каждый шаг давался ему с трудом — он двигался очень медленно, будто брел по воде. Тем не менее он сердечно обнял меня и пригласил сесть.

— Хорошо, что пришел, Бенджамин. Зашел случайно, как я понимаю. А я собирался послать за тобой.

— Джозеф мне сказал. Что-то случилось?

Он наполнил еще один кубок ароматным густым портвейном и протянул мне дрожащей рукой. Хотя большую часть его лица покрывала аккуратно подстриженная борода, я заметил, что кожа была сухой и желтоватой, а глаза ввалились.

— Есть кое-что, с чем ты мог бы мне помочь. Но, как я понимаю, ты пришел по делу, так что давай сначала выслушаем тебя, а потом я расскажу о моих заботах.

Он говорил медленно, слова давались ему с трудом, он задыхался. Последние несколько месяцев он страдал плевритом — ему было трудно дышать и мучили сильные боли в груди. Иногда, к его ужасу и ужасу его близких, казалось, что он вот-вот сойдет в могилу, но болезнь отступала и дыхание налаживалось, хотя и было более болезненным и затрудненным, чем до приступа. Несмотря на то что его часто посещал модный врач с хорошей репутацией, регулярно пускающий ему кровь и выписывающий лекарства, дядя продолжал угасать. Я полагал, что ничего уже не могло ему помочь, кроме как уехать из Лондона, чей воздух в зимние месяцы был слишком грязен для человека с больными легкими. Но мой дядя и слушать об этом не хотел. Он не желал оставлять дело — мол, этим он занимался всю свою жизнь и не представляет, как жить без него. Он считал, что безделье убьет его быстрее, чем работа и грязный воздух. Насколько я знал, тетушка время от времени пыталась его переубедить, я же давно оставил такие попытки, полагая, что споры его только утомляют, а у меня не было в запасе доводов, к которым он мог бы прислушаться.

Я смотрел, как он тяжело, по-стариковски садится за свой большой дубовый стол у пылающего камина. Мой дядя не был высоким, а в последние годы округлился, как преуспевающий коммерсант-англичанин. Но после того как он заболел этим летом, его полнота растаяла, словно лед под лучами солнца.

— Ты неважно выглядишь, дядя, — сказал я.

— Не очень-то вежливо начинать с этого беседу, — сказал он, грустно улыбаясь.

— Нужно передать Джозефу больше полномочий и подумать о своем здоровье.

Он покачал головой:

— Моему здоровью уже не поможешь.

— Не хочу этого слышать…

— Бенджамин, моему здоровью уже не поможешь. Я смирился с этим, и ты тоже должен смириться. Мой долг перед семьей — оставить процветающее дело, а не ворох долгов.

— Может, позовешь Жозе, — предложил я, имея в виду своего брата, с которым не виделся с детства.

Он поднял брови, и на мгновение передо мной был прежний дядя, которого я знал до болезни.

— Ты и в самом деле волнуешься, если предлагаешь такое. Нет, я не собираюсь его беспокоить. У него свои дела и семья в Амстердаме. Он не может бросить привычную жизнь ради того, чтобы привести в порядок мои дела. Уверяю, у меня достаточно воли и сил, чтобы делать то, что я обязан делать. Что же привело тебя сюда? Во имя мира в моем доме, надеюсь, ты пришел не по просьбе твоей тети — мне и дома достаточно ее уговоров.

— Как видите, ее указания мне не потребовались. Но боюсь, сэр, я могу только усугубить ваши неприятности.

— Ты полагаешь, что не усугубишь их, не позволив помочь в том, в чем я могу помочь? Заболев, я отчетливо понял, что семья превыше всего. Если я могу тебе чем-то помочь, это доставит мне удовольствие.

Я не мог сдержать улыбку, видя его великодушие. Только человек с характером моего дяди мог обернуть дело так, будто я помогаю ему, прося о помощи.

— У меня неприятности, дядя, и хотя мне не хотелось бы утруждать вас, но, боюсь, кроме вас, мне не к кому больше обратиться.

— Я рад, что ты обратился ко мне.

Однако я вовсе не был этому рад. Много раз, подозревая, что мое финансовое положение непрочно, он давал мне понять, что готов оказать помощь. Я же, со своей стороны, взял в привычку отказываться от его предложений даже тогда, когда мне приходилось скрываться от судебных приставов, науськанных разгневанными кредиторами. Однако сейчас был другой случай. Речь не шла о том, что я жил не по средствам, — кто из людей моего положения не был повинен в подобной неосмотрительности? Я был обманут столь подло, что разрешить затруднение без посторонней помощи просто не мог. Просить денег, когда нуждаешься в них не по своей вине, было проще, но тем не менее решиться на это было нелегко.

— Дядя, — начал я, — вы знаете, что я всегда боялся злоупотребить вашей щедростью, но, боюсь, я оказался в самом неловком положении. Поймите, со мной поступили крайне подлым образом, и мне необходимы некоторые средства, чтобы раскрыть преступление, жертвой которого я стал.

Он сжал губы — то ли сочувственно, то ли от боли.

— Разумеется, — сказал он более холодно, чем я рассчитывал.

Вот человек, который не раз был готов вложить кошелек в мою руку. А теперь, когда я обратился к нему с просьбой, выказывает неохоту.

— Сколько тебе нужно? — спросил он.

— Боюсь, это большая сумма. Тысяча двести фунтов. Видите ли, один человек грозит сфабриковать иск на взыскание с меня долга. Мне необходимо расплатиться с ним, чтобы не попасть в тюрьму. На свободе я смогу раскрыть источник моих неприятностей и, надеюсь, вернуть деньги.

Я замолк, увидев, что дядя побледнел. Повисла тишина, прерываемая лишь его тяжелым дыханием.

— Понятно, — сказал он. — Я думал, речь пойдет фунтах о тридцати-сорока. Я мог бы осилить даже сотню. Но тысячи двухсот мне взять неоткуда.

Сумма была большая, но его колебание меня удивило. Ему доводилось иметь дело с куда большими суммами, он мог пользоваться значительным кредитом. Неужели он не доверяет мне?

— При нормальных обстоятельствах я бы без колебаний дал тебе столько, сколько ты просишь, и даже больше, — сказал он, и в его голосе появился знакомый мне за последние месяцы неприятный скрежет — признак того, что он взволнован. — Как ты знаешь, Бенджамин, я всегда искал возможность предложить тебе помощь и терзался оттого, что ты отказывался ее принять, но в делах моих произошла катастрофа. Именно по этой причине я собирался позвать тебя. Пока этот узел не будет развязан, я не смогу изыскать нужную тебе сумму.

— Что за узел? — спросил я. У меня защемило сердце и появилось неприятное предчувствие.